Как хочется найти и провозгласить, ради чего творит и существует нация. И как трудно это ищется...
В первую четырехлетку все было понятно: от чего должны уйти, к чему хотим прийти. Уйти - от хаоса, разброда и вседозволенности 1990-х. Прийти - к стройности, вертикали, диктатуре закона, спокойствию. Чтобы по справедливости всем, а не только тем, кто может взять силой или хитростью. Шли-шли и пришли. Наступила стабильность. И с тревогой многие обнаружили, что за пределы этой пресловутой стабильности они заглянуть не могут.
Из инструмента стабильность превратилась в самоцель. А этого быть не может. Стабильность может быть для чего-то, во имя чего-то, но вот эти "для" и "во имя" как раз и не отыскиваются который год. Попытки предпринимаются от ряда к ряду, но тщетно. Попытки чего?
Все очень просто. Первые годы нового века мы боролись. Потом вроде стали жить. Цифры благосостояния растут, показатели экономики растут, Стабфонд, мирная жизнь в южных республиках, реформирующаяся армия, программы ипотеки, образования, компьютеризации. Рост влияния в мире, голос энергетической державы, оппортунистам и сомневающимся указано их место. Все показатели благополучия и стабильности налицо. И? Что дальше? Куда, какими? Руководствуясь чем?
Отсутствует что-то, что обычно разливается в воздухе, проникает в головы и души, заставляет люди по-новому взглянуть на вещи. Дух? Идея? Что-то, что подкладывает под все действия правительства, бизнеса, власти, идущих, орущих и просто людей, клерков, обывателей СМЫСЛ. Дает само-осознание. Позволяет ощутить принадлежность к некой общности. Снабжает пониманием, что хорошо, что плохо, и почему.
Все явственнее и острее требуется смысл. Это уже не надстройка, сегодня это, пожалуй, базис. То, от чего отталкиваются люди, группы, слои людей в своих действиях, планах, воззрениях и настроениях.
Попытались сплотить 4 ноября. Долго искали, выбирали; поляки, народ, разные чины и сословья объединились, осознав себя именно общностью. Проработали - представили народу новый праздник, с историческим экскурсом, объяснениями, наглядными примерами. Народ недоуменно пожал плечам и начал планировать свои выходные исходя не из 7-го, а из 4-го ноября. Тремя днями раньше, тремя днями позже, какая разница. Все.
Затем был философ Ильин. Вообще, вокруг философской идеи нацию собрать нелегко, но отыскать что-то в Ильине такое, что зажгло бы всех, пытались долго и тщательно. В итоге, архивы эмигрировавшего философа в Россию вернулись, но идея так и не родилась.
Недавно была еще одна попытка - Рузвельт. Даром, что мы теперь снова Америку не любим. Но то был Лидер, объединивший страну, сделавший из разрозненных американских фермеров, промышленников, безработных и банкиров, НАЦИЮ, осознавшей общую беду и идущую к общей цели, с общим пониманием и чувством плеча. Историю, как смогли, воспроизвели, Рузвельта обсудили, вспомнили, что он президентствовал больше двух сроков. Одни обеспокоились, другие возрадовались, третьи пожали плечами. Но и только.
В принципе, на искателей, не оставляющих надежду найти то, что сможет превратить страну из разбросанных молекул в единый раствор, можно смотреть странненько. Дескать, чего им спокойно не живется. Как всем. К их чести стоит сказать: они, продолжающие изыскания, остались чуть не в единственном числе. Остальным давно все по барабану. Убийственное большинство тех, кого можно отнести к правящему классу, решающему слою, определяющей прослойке, истеблишменту, плюс все те, кому не все равно, куда их ведут, давно перестали размышлять над идеями и воззрениями. Если вообще когда-либо были способны на подобные мысли. Убийственное большинство старательно превратилось в невзрачную массу одинаковых, делающих умное лицо и дисциплинированно-исполнительский взгляд.
Потому что, по большому счету, им все равно, вдохновляет ли в данный момент развития нацию какая-либо идея или цель; есть ли в народе некий дух, настрой, который сворачивает горы и изумляет впоследствии историков. Максимум, что они могут, - ощущать принадлежность к некоему корпоративному братству или попросту не задумываться о подобных вещах, умирая в ежедневной текучке.
Но в принципе, этому убийственному, убивающему большинству все эти рассуждения глубоко чужды. Оттого порой речи даже на самые, казалось бы, практичные темы становятся набором пышных, ничего не значащих фраз. За ними уходит смысл. Почему? Потому что его там не было изначально, следовательно, и уходить нечему. "Чтобы у нас был консенсус по этим вопросам", "говоря о первоочередных мерах, мы обязаны думать и о дальнейших перспективах", "важно сформировать современные подходы", "за последние годы наметились некоторые позитивные моменты", "нужно, чтобы инфраструктура в полной мере соответствовала самым высоким мировым стандартам". Это все о чем, для кого?
Смысла нет. Потому что нет желания его искать и находить. Для этого нужно верить в будущее, понимать, какими мы хотим сформироваться, реалистично оценивать свои силы и одновременно быть немножко идеалистом. Идеализм ушел, вера в возможности ослабла, желания, выходящие за пределы собственного «огорода», иссякли. Все живут сами по себе, для себя и плевать хотели на соседа. Единственное, для чего нужен сосед, - чтобы время от времени «замерять», не становится ли он сильнее и шустрее. Никто не думает о завтра, не верит в то, что ЛИЧНО он может на это повлиять, а потому - хоть Сусанин, хоть Рузвельт. Крестьянин, философ, президент - не помогут.
Царствует этакое коллективное бессознательное, причем не в трактовке Юнга, а в собственной, национально-конъюнктурной. Никто даже не попытается сказать: давайте попробуем сделать нашу жизнь комфортнее, впервые возвысим ценность отдельного человека и станем исходить именно из ЕГО жизни, а не программ для народа ВООБЩЕ.
...К юбилею февральской революции была опубликована статья Александра Солженицына, написанная больше 20 лет назад, но ждавшая своего часа. Час пробил.
Почему-то после обсуждения статьи, устроенного замглавы президентской администрации Владиславом Сурковым, многие сфокусировались на тезисе о совершенной спонтанности февральской революции. Об отсутствии, казалось бы, системных предпосылок для свержения монархии и последующих тектонических большевистских ломок страны, а затем и половины мира. Дескать, сошлись в одной точке некоторые печальные факторы, и вот оно. Не сошлись бы - глядишь, и развивалась бы Россия совсем по-другому. И пришли к выводам. Первый - Сурков не любит революций, второй - надо быть бдительными, чтобы не случилось вдруг чего еще непрогнозируемого.
Но, может, ключевыми в статье Солженицына были другие слова? (Возможно, ключевыми они показались и организатору обсуждения, хотя полной уверенности нет.) Вот они: «Монархия - как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной черте. Нужны были энергичные реформы, продолжающие Столыпина, - их не предприняли... В дремоте монархии стали традиционны отменно плохие назначения на гражданские и военные посты людей самоублажённых, ленивых, робких, не способных к решительным действиям в решительный час... Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохранённых при раскрепощении крестьян, своим всё ещё, и в разорении, возвышенным состоянием. Как ни странно, но государственное сознание наиболее покинуло его».
Светлана Бабаева, шеф-редактор журнала "Профиль" - специально для РИА Новости
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
