Автор Петр Романов
Русский масон екатерининской эпохи был религиозен, но на свой манер. Его не устраивал ни атеизм Вольтера, ни институт православной церкви, ее масоны жестко критиковали, обвиняя церковных иерархов в бюрократизме, меркантилизме и прочих грехах. «Духовные стали совершенными торгашами,- писал с возмущением один из масонов, - стараются только умножить свои доходы отдачею в наймы домов, подвалов, огородов и подобного». Не устраивал масонов даже институт монашества. С их точки зрения, не большая заслуга, укрывшись от всех мирских соблазнов в келье, искать там святости. Они предлагали попытаться добиться нравственного совершенства в реальной жизни, что гораздо сложнее.
Это и стало краеугольным камнем масонства, религия вольных каменщиков была тогда теснейшим образом связана с моралью. Главная задача каменщика заключалась в самосовершенствовании. От вступавшего в братство требовалось добродетельное и твердое поведение. Первые слова присяги ученика в ложе Ивана Елагина гласили: «Клянусь честью моей, перед всевышним Создателем света, что, вступив я по искреннему моему желанию в добродетельное общество масонов, пребуду навсегда честным и скромным человеком, добрым, послушливым, и миролюбивым оного членом, непоколебимым исповедателем величества и премудрости всевышнего Творца, верным Государю своему подданным, прямым и достойным сыном любезного Отечества моего, мирным и добрым гражданином».
Идеализировать масонство, конечно, не стоит, каждая ложа состояла из конкретных живых людей, а потому там можно было найти все человеческие слабости, как и везде. На тернистом пути самосовершенствования успех ждал далеко не каждого. К тому же в масоны шли не только ради этого. Кто-то шел, потому что надеялся постичь в масонском ордене тайные премудрости древних египтян, иудеев и друидов. Для таких людей моральные вопросы отступали на второй план. Кто-то, прослышав о братской солидарности масонов, рассчитывал таким образом сделать карьеру. Кто-то шел в ложу просто так, от скуки, только потому, что еще не изобрели телевизор. Петр III, например, вступил в масоны только потому, что во всем подражал Фридриху Великому. Строгий отбор учеников позволял масонам большинство таких претендентов отсечь, но и этот фильтр давал сбои. Так что пародии на масонов-алхимиков или масонов - веселых гуляк, а они нередко появлялись в тогдашней российской прессе (некоторые из пародий принадлежали перу самой Екатерины II), отчасти справедливы.
Но если из-под пера Екатерины вышло немало опусов направленных против масонов, то и в ее сторону из масонской траншеи летели пропагандистские ядра. Часто из осторожности русские каменщики метили не прямо в Екатерину, а в кого-нибудь из ее фаворитов, однако и осколки представляли для императрицы серьезную угрозу. В 1794 году в Пруссии, например, вышел нашумевший в те времена памфлет «Pansalvin», направленный против Потемкина. Князь, как громоотвод, притягивал к себе многие молнии, предназначенные для Екатерины. Памфлет был с удовольствием переведен русскими масонами, а позже даже напечатан под названием «Пансалвин, князь тьмы».
Но главным все же была не эта публичная пикировка между властью и масонами. Происходило нечто, о чем не писали газеты, но что с нарастающей тревогой отмечала сама императрица, читая доносы своих осведомителей. Мода на Калиостро и поиски философского камня в масонской среде прошла, а вот на серьезные книги появилась. Безобидные для власти споры вокруг вопросов самосовершенствования постепенно начали перерастать в дискуссию о том, как «устроить счастье соотечественников», как «созидать благо общественное». Пока мысли масонов были замкнуты «малым миром» - внутренним состоянием человека, это не очень беспокоило императрицу, но когда в центре внимания каменщиков оказался «большой мир», она почувствовала для себя угрозу и насторожилась. В этом суть конфликта Екатерины II и главного просветителя той эпохи Николая Новикова, журналиста и издателя.
Как точно подметил один из историков, Новиков «начал с отрицательного метода (сатирические журналы), а затем перешел к положительному (моральные журналы и работа в ложах)». Его издательская деятельность на базе типографии Московского университета, по мнению очень многих, создала в России читателя благодаря удивительно широкому по тем временам размаху дела. Круг изданий огромен и вмещает в себя произведения подчас полярные и несопоставимые друг с другом: от работ знаменитых «отцов церкви» вроде Августина Блаженного и Фомы Кемпийского до комедий Мольера и популярных тогда романов Ричардсона, от Эразма Роттердамского до «Робинзона Крузо» Дефо. Выпустил Новиков даже не очень любимых им Вольтера, Монтескье и Руссо, правда, у Вольтера, он выбрал только те произведения, где тот воюет против иезуитов.
Отдавая дань европейской мысли, Новиков одновременно очень много сделал, чтобы читатель мог познакомиться и с классикой древнерусской литературы. В предисловии к «Древней Российской Вифлиофике» Новиков писал: «Полезно знать нравы, обычаи и обряды древних чужеземных народов: но гораздо полезнее иметь сведения о своих предках; похвально любить и отдавать справедливость достоинствам иностранным, но стыдно презирать своих соотечественников, а еще паче и гнушаться оными». Отдавая дань «первому русскому масону», Новиков выпустил в свет известные «Деяния Петра Великого» историка Голикова.
Книга стала главным орудием просвещения для русских каменщиков, с книгой в руках они учились сами, ее же предлагали в помощь другим. Нередко масонов того времени называли мартинистами, то есть последователями Сен-Мартена, чей труд «О заблуждениях и истине», где критикуется система естественного права, действительно оказал на многих русских каменщиков огромное влияние. Причем если сначала масоны увлеклись теософской составляющей этой книги, то затем стали внимательно изучать как раз тот раздел, где речь шла о природе государства и общества. Вывод, который в результате сделали русские масоны, заключался в том, что их главной задачей должно стать исправление нравов российского общества. При этом логика подсказывала, что на этом пути лучшим помощником, либо, наоборот, основным тормозом будет государство. Известная работа масона князя Щербатова «О повреждении нравов в России» без обиняков говорит об ответственности власти за те негативные нравственные перекосы, что возникли в русском обществе.
Не могли масоны в ходе своих рассуждений обойти и самую больную тогда для русских тему крепостного права. То, что это зло, признавали все каменщики, но вот как с этим злом бороться, оставалось не вполне ясным. Популярными были разговоры о необходимости смягчения крепостнических порядков. Масон Семен Гамалея, прославившийся тем, что однажды отказался принять в награду триста душ крепостных (заявив, что, не разобравшись с собственной душой, не может взять на себя ответственность за сотни других), рассуждал, например, так: «Может быть, кто скажет: они родились, чтоб служить. Так, любимые братья, они родились, чтобы тебе служить; а ты для того родился, чтобы им служить». Прегрешения крепостных, продолжал Гамалея, есть следствие прегрешений их хозяев и только.
Вместе с тем большинство масонов еще не могло принять идею освобождения крестьян. Причиной этого стало опасение, что общество (как верхи, так и низы) к этому историческому шагу еще не готово. Современники восстания Пугачева находились под впечатлением той неимоверной жестокости, что продемонстрировали и мятежники, и сама власть. Мы сами виноваты в дурном характере и воспитании крестьян, признавал масон Степанов. «Замаранными руками едва ли можно кого очистить, но должно прежде свои руки вымыть, - настаивало он - Едва (крепостной) выходит на свободу, как встречают его или корыстолюбие, или зависть». Схожие взгляды отстаивал масон Федор Глинка, писавший: «Наши крепостные дворовые люди похожи на канареек; в клетках они зародились; в клетках воспитались; выпустите их на волю (разумеется, без предварительного приуготовления), они не найдут, где и как добыть себе хлеба, и многие пропадут с голоду и холоду». Получалось, что, прежде чем отпустить на свободу крепостных, предстоит еще немало потрудиться: отмыть «замаранные руки» хозяина и перевоспитать раба - будущего свободного гражданина.
Для этого одной традиционной уже для масонов работы по самосовершенствованию было явно недостаточно. Именно поэтому при Екатерине масоны начинают сначала осторожно, а затем все более смело выходить из подполья. Прежде всего решаются задачи просветительские и благотворительные. Русские вольные каменщики, например, первыми, опережая государство, пытаются создать сеть народного просвещения и медицинских учреждений, главным образом аптек. В 1777 году под покровительством масонов в Петербурге открываются два училища: Святой Екатерины и Святого Александра. Открытие училищ прошло с особой торжественностью и стало важным для России событием, вызвав множество откликов. Таким образом, филантропическая работа начинает постепенно перерастать в общественную деятельность.
В ответ на решение императрицы создать Комиссию о народных училищах Новиков немедленно создает свою собственную во главе с профессором Шварцем. В 1779 году усилиями Щварца при Московском университете основана сначала Педагогическая семинария, затем, в 1782 году Переводческая семинария, а еще позже Филологическая семинария. Общественная инициатива стремительно обгоняет неповоротливое государство.
Яркой демонстрацией общественного мнения и его влияния стала организованная масонами (снова Новиков) помощь голодающим, когда в 1787 году в зону бедствия попали подмосковные области. На фоне постыдного бездействия властей эта акция стала своего рода пощечиной Ее Императорскому Величеству. Раздражение Екатерины стремительно нарастает: в России может быть только одна, известная всему миру просветительница и лишь одна «заботливая матушка-императрица».
Параллельно с активизацией общественной работы вольными каменщиками предпринимается попытка радикально решить все российские проблемы сверху - воспитать в масонском духе и нравственных идеалах будущего императора (этим занимался наставник Павла граф Никита Панин). Попытка засунуть императорское дитя в «масонский инкубатор» полностью вписывалась в идейную программу русских каменщиков. Если главная задача - исправление нравов общества, то неизбежен разговор о личности самого государя. Как говорилось в одном издании Новикова, государь обязан был быть для подданных образцом поведения - «примером более, нежели словом должно правительствовать». И далее: «Правительствующая особа если будет сама справедлива и расположена ко всякой добродетели, то тем самым подданных своих без всяких увещаний, добровольно ко всякой добродетели и похвале примером своим привлечет. Напротив того, самой той особе, если будет она несправедлива, не будут подражать подданные, хотя бы она и беспрестанные к тому увещания и поощрения употребила; привлекать, правда, их к тому станут слова, но дела сильнее от того отвлекать будут».
Екатерина, с точки зрения русских каменщиков, никак не могла стать примером для своих подданных. Ей припоминали и многочисленных фаворитов, стоивших немалых денег государственной казне, и ужесточение режима крепостного права, и покровительство иезуитам - старым врагам масонов. Эту точку зрения разделяли и их заграничные братья. Когда русские масоны пригласили приехать в Россию своего кумира Сен-Мартена, тот ответил, что не может этого сделать, пока жива императрица, «известная своею безнравственностью».
***
Упреки к Екатерине возросли с началом Французской революции. Масоны припомнили ей дружбу с Вольтером и другими вольнодумцами. Характерна переписка по этому поводу известных русских масонов. Один из них пишет: «Я думаю, что сочинения Вольтеров, Дидеротов, Гельвециев и всех антихристианских вольнодумцев много способствовали нынешнему юродствованию Франции. Зови меня, кто хочет, фанатиком, мартинистом, разпромасоном, как угодно, я уверен, что то государство счастливее, в котором больше прямых христиан». Другой вольный каменщик почти в унисон повторяет: «Монархи веселились сочинениями Вольтера, Гельвеция и им подобных; ласками награждали их, не ведая, что, по русской пословице, согревали змею в своей пазухе; теперь видят следствие блистательных слов, но не имеют уже почти средств к истреблению попущаннаго ими».
Мысль масонов настойчиво работала в поисках выхода из российского загона, где редкий правитель отличал крепостного человека от скота. Другое дело, что в своих поисках масоны то выходили на верную дорогу, ведущую к созданию полноценного гражданского общества, то забредали в тупики соблазнительно простых и, как уже доказала сама жизнь, опасных решений. Если совершить путешествие к истокам русского социализма, то окажется, что и этот путь приводит к масонству.
Репрессии, обрушившиеся на масонов в эпоху Екатерины, по-своему закономерны. Государыня, объявившая в либеральном «Наказе» краеугольным камнем российской политической системы самодержавие, не могла, естественно, ужиться с масонами, пожелавшими оппонировать власти, выдвигать альтернативные проекты развития общества, влиять на российского гражданина, постепенно создавая общественное мнение. Ложи были закрыты, типография при Московском университете разгромлена, Новиков заключен в Шлиссельбург. Граф Никита Панин попал в политическую изоляцию, причем настолько глухую, что даже будущий император Павел со своей женой решились навестить любимого наставника только перед самой его смертью.
Огромный резонанс среди думающих русских людей имела расправа над Александром Радищевым, автором книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Ряд современных исследователей утверждает, что Радищев был посвящен в ложе «Урания» в 1773 году. Другие полагают, что он, будучи очень близок к масонам, в ложу все-таки не вступил. Принципиального значения это не имеет. Радищев печатался в новиковских журналах, дружил с масонами, саму книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» посвятил своему ближайшему товарищу - масону Алексею Кутузову. Взгляды, которые он исповедовал, полностью совпадают с теми, что бытовали в масонских кругах. Наконец, сама Екатерина II определила Радищева в масоны, заявив, что автор книги - «мартинист».
Радищев высказал мысли, ставшие духовным наставлением для всей русской интеллигенции: «Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. Обратил взоры во внутренность мою и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто оттого только, что взирает непрямо на окружающие предметы...»
Историк Натан Эйдельман, определяя главное в книге Радищева, справедливо пишет - «стыд»: «Радищевский стыд унаследовала великая русская литература, прежде всего писатели из дворян, которые «не умели» принадлежать своему классу. Это - стыд и совесть Пушкина, Лермонтова, невольников чести. Это стыд Льва Толстого - за жизнь, по его мнению, слишком сытую и благополучную, за счет других».
Между тем, если разобраться, книга Радищева не была радикальнее или опаснее многих тех, что вышли из типографии Новикова ранее. Критика крепостничества также не являлась в России чем-то новым. Просто книга появилась уже в тот период, когда активизировалась правительственная цензура, а просвещенная императрица начала под впечатлением Французской революции поход на своих российских вольнодумцев. Отсюда и столь суровое наказание - ссылка в Сибирь, в Илимский острог «на десятилетнее безысходное пребывание», возмутившее своей необоснованной жестокостью многих.
Если говорить о родословной русского интеллигента, то одним из его предков, конечно же, был беспокойный масон времен Екатерины II. Еще не раз и не два в истории России интеллигент повторит извилистый путь своих духовных предшественников, в поисках справедливости и правды часто попадая чуть ли не след в след туда, где уже проходили масоны. Историк русской философии Василий Зеньковский точно подметил: «В русском масонстве формировались все основные черты будущей «передовой» интеллигенции - на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм».
Как и в прочих случаях, где западноевропейское вступало во взаимодействие с великорусским, и здесь заграничные семена дали неожиданные всходы. Во-первых, при всем космополитизме, заложенном в классическом масонстве, русские каменщики ни на шаг не уступили в своем патриотизме. Сенатор Иван Лопухин, один из крупнейших масонских деятелей эпохи Екатерины, в своих записках отмечал, что истинный патриотизм заключается не в том, чтобы «на французов или англичан походили русские», а в том, чтобы «были столько счастливы, как только могут».
Во-вторых, при самых тесных во времена Екатерины связях с властью, масоны, тем не менее, смогли сохранить свою полную интеллектуальную и духовную независимость от нее. Для Европы это, пожалуй, нехарактерно. В ту же самую эпоху в Пруссии, например, масоны, так же приближенные к власти, в ней фактически и растворились, вполне удовлетворившись министерскими портфелями.
«Свободный муж есть человек, признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли», убежденно говорили русские масоны той эпохи.
Они были с государством, с обществом и сами по себе. Может быть, поэтому нигде, кроме России, и не появилось ничего подобного тому, что называют «русской интеллигенцией».
Продолжение следует
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
