Милошевич, избежав приговора человеческого суда, сразу предстал пред судом божьим. И не исключено, что он уже в аду.
А на Земле ему предстоит довольно разнообразная посмертная жизнь. Его будут клясть, его будут славить. Он станет пугалом, им будут размахивать как знаменем. Его постараются дьяволизировать, его попытаются обожествить. Отдельная интрига с его захоронением и с возможностью в дальнейшем его перезахоронения. Мы-то это все проходили и продолжаем проходить на примере товарищей Ленина и Сталина.
…Ничто так не возвышает политического деятеля (и всякого публичного персонажа), как его насильственная смерть.
Мы помним, что еще до того, как скончался Арафат, уже возникли версии о его возможном отравлении. Потом они обрастали подробностями. И спустя год после похорон, они время от времени получают новый импульс. Та же история с Зурабом Жвания…
И по полувековой давности мы в России горячо и заинтересованно (судя по последнему телевыступлению Эдварда Радзинского) ломаем голову над загадкой кончины Отца народов: умер ли он своей смертью или ему, все-таки, кто-то помог.
Странно было бы, если бы летальный исход подсудимого Слободана Милошевича никто не попытался преподнести как преднамеренное убийство. Или как сознательное доведение человека до самоубийства.
Пора уже привыкнуть, что в подобных ситуациях случай толкуется в пользу спланированной закономерности. А тут все само собой выстраивается в логическую цепочку: продолжительная болезнь, разговоры о неправильном лечении, слухи об анализах крови, свидетельствующих о злонамеренности голландских докторов, отказ отпустить узника на лечение в Москву, самоубийство в той же тюрьме другого узника, наконец, предсмертное письмо Милошевича. И сама его смерть позволяет судилищу в Гааге закрыть дело, которое, по мнению сторонников экс-президента Югославии, оно выиграть не могло в принципе.
Самое забавное, что все перечисленные факты и предположения могут быть истолкованы и в обратном смысле: как игра самого Милошевича с тем, чтобы избежать гаагского приговора. И все опять сойдется. Получится, что это он сам и его окружение провоцировали обострение сердечно-сосудистых недугов, распространяли заведомо ложные сведения о неправильном лечении, давили на гуманитарные эмоции как прогрессивной, так и реакционной общественности… Наконец, это странное письмо в российский МИД, о котором стало известно прежде, чем оно дошло до адресата. И вывод: Милошевич, страшась возмездия играл, играл и заигрался.
Словом, факты в данном случае, что дышло – поворачивай их, куда заблагорассудится. Ну, и поворачивают заинтересованные лица. Фундамент для мифологических спекуляций история заложила основательный.
Краеугольным камнем в нем стал в первую очередь сам гаагский трибунал. Праведный или не праведный суд он вершил – это уже для массового мифологизированного сознания дело десятое. А первое дело, заслоняющее все прочие, то, что узник, больной, преданный своим народом, в тылу врага один противостоял судебной машине Запада в лице прокурора Карлы. Погиб храбрый воин, но не сдался. А суровая и неприятная на вид прокурорша пришла в ярость от того, что все так скверно кончилось. К тому же миллионы присяжных заседателей, коими чувствовали себя мы, не могли не заметить, что обвинительная сторона оказалась в моральном проигрыше.
Эта беллетристическая картинка – хотели того или не хотели организаторы показательного процесса – представила в героическом свете фигуру человека, на совести которого оказалось столько невинно пролитой балканской крови.
Тут-то и приходится признать, что законы беллетристики в массовых открытых обществах работают куда эффективнее, нежели юридические законы. Развитые демократии все никак не научатся с этим мифологическим фантомом считаться.
Гаагский трибунал – это ведь не чисто правовой институт. Он – симбиоз политической целесообразности и юридической обоснованности. Его задача – подвести нормативную базу под военный триумф победителей. В этом, в сущности, был смысл и Нюренбергского суда. Когда тот процесс заходил в тупик в виду отсутствия чисто правового решения, включались политические механизмы, и кризис преодолевался. Суд был коротким, не во всем законным, но справедливым.
Теперь представим на минуточку, что нюренбергский процесс затянулся бы на годик, другой, что он бы транслировался по ТВ, что буква закона торжествовала бы абсолютно в каждом отдельном случае…
Я не уверен, что справедливость бы взяла свое и сполна.
Неслучайно сегодня после развязки в Гааге так заторопились иракские судьи – обвинение объявило, что оно не станет рассматривать все эпизоды преступлений заключенного, а ограничится одним, поскольку оно само по себе тянет на смертную казнь через повешение. Так что иракский тиран, скорее всего, не успеет помереть своей смертью, и хлопот у нынешней власти в Багдаде будет гораздо меньше, чем у тех, кто сегодня правит в Белграде.
Хлопоты и проблемы теперь будут и у третейцев из Гааги. Сиюминутная целесообразность этого правового учреждения себя, по всей вероятности, изжила. Почему человек, совершивший преступления против своего народа, должен быть судимым в другой стране?
Да и престиж этого суда сегодня сильно подорван никем иным, как Слободаном Милошевичем.
В «Самоубийце» Эрдмана один из идейных борцов с советской властью обращается к мнимой вдове Подсекальникова: «Муж ваш умер, но труп его полон жизни, он живет среди нас как общественный факт. Давайте же вместе поддерживать эту жизнь. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники».
«Поддерживать» жизнь покойного Слобо в разных вариантах будут борцы не только с Гаагским трибуналом, но и с демократическим Западом, со своими.
***
А нам стоит вспомнить в связи со всей этой историей вот о чем.
Милошевич был первым коммунистическим лидером, кто, стремясь к захвату власти в своей стране, решил разыграть националистическую карту и разрушил ее до основания.
Мы избежали югославского сценария в 91-м. Но возможность его претворения в жизнь до сих пор не исключена, если судить по политической активности националистических сил у нас в стране.
Подсекальников, как мы помним, перед самоубийством размечтался: «Я умру и зарытый начну разговаривать».
Милошевич, еще не зарытый, разговорился.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
