Сейчас, когда я пишу эту заметку, во Франции продолжается революция. То, что это именно революция, а не «беспорядки», очевидно. Отрицать это может только тот, кто закрывает глаза, чтобы исчезла реальность. Чем все это кончится – неизвестно. Наиболее вероятно, конечно, что министр Саркози ужесточит полицейские меры, и этот бунт будет подавлен, а революция отсрочена. Впрочем, нельзя исключать и вариант, при котором верх одержат политиканы, думающие исключительно о будущих выборах и потому настаивающие на переговорах и уступках шпане со стороны власти – словом, готовые пожертвовать страной ради популярности среди существенной части избирателей. В этом случае победа исламской революции во Франции станет еще ближе.
Большое впечатление произвел один маленький сюжет в телерепортаже о парижском кошмаре. Мэр одного из горящих пригородов, отвечая на вопрос журналиста о природе происходящего, неуверенно мямлит: «Ну… трудно сказать, что это… Просто бессмысленное насилие… Я не понимаю, зачем они жгут машины…» При этом он смотрит в сторону, осторожно подбирает слова – короче, явно врет себе и людям. Потому что не может пожилой и, судя по лицу, неглупый человек действительно не понимать, что происходит. Цепочка причин и следствий, приводящих к периодическим и все более яростным выступлениям в иммигрантских районах, тянется сквозь новейшую историю Франции и Европы в целом, не видеть ее может только тот, кто совершенно отказался от здравого смысла ради принципов политкорректности.
В конце пятидесятых-начале шестидесятых прошлого столетия левые, при постоянной и мощной поддержке Советского Союза, помогавшего любому подрывному движению в западном мире, набрали большую силу во Франции (будем для определенности говорить только о ней). Под их давлением общество начало меняться: появились такие социальные гарантии и свободы, о которых прежде даже речи не могло быть. Уступки революционерам никогда не приводят к их умиротворению, а, напротив, поощряют левое наступление – достаточно вспомнить 1905 год в России. Соответственно, и во Франции либерализация привела не к гражданскому согласию, а к событиям шестьдесят восьмого года, завершившим вялотекущий переворот. Возникла новая социальная действительность, в которой существенными с точки зрения нынешних событий были две составляющие: неработающих и вообще неэффективных своих членов общество начало гарантированно и вполне приемлемо содержать, а границы открылись для приезжих из бедных стран, прежде всего из бывших французских колоний с мусульманским населением.
Результаты последовали немедленно, и год от года эти последствия радикально либеральной победоносной революции становились все заметнее. Коренные французы, получив – вместе с пособиями, в несколько раз превышавшими средний заработок в странах третьего мира (и, кстати, в социалистических тоже) – возможность не браться за «плохую работу», освободили сотни тысяч рабочих мест. А поскольку мусорщики и строители, сборщики на конвейерах и сезонники на фермах требовались по-прежнему, во Францию, спасаясь от голодной безработицы в добившихся национальной независимости и даже вставших на социалистический путь государствах, хлынули иммигранты…
Продолжение было логичным.
Во-первых, Франция «подсела на иглу» приезжей рабочей силы, стала иммигрантозависимой.
Во-вторых, масштабы иммиграции начали расти не то что в геометрической прогрессии, а лавинообразно – те, кто получал на новом месте заработок, невообразимый на родине, приглашали соседей и родственников, приезжали огромные семьи, которые еще увеличивались после приезда, при бесплатной медицинской помощи и выплатах на детей…
В-третьих, приобретая со временем французское гражданство, новые французы сохраняли свои обычаи, свою бытовую культуру. Чем больше их становилось, тем меньше у них возникало необходимости приспосабливаться к местным порядкам, ассимилироваться. Теперь они не хотят быть французами арабского происхождения – им нужна Франция как арабская страна. Многие районы и пригороды Парижа постепенно превратились в арабские на треть, наполовину, целиком. Моя приятельница, живущая на парижском бульваре Барбес, рассказывала, как ее дом сделался полностью арабским. Сначала в одну из квартир въехал приличный на вид господин из Северной Африки. Потом он выписал семью, и десяток детишек, при сознательном одобрении старших, начал бесчинствовать и гадить на лестнице, вплоть до разведения костров. Старые жильцы потерпели-потерпели новых соседей – и съехали, желающих заселить опустевшие квартиры не нашлось, владелец, не сумев, по французским законам, выселить пришельцев, резко снизил арендную плату… И в дом хлынули соплеменники первопроходца. Французский вариант «Собачьего сердца».
В-четвертых и в-главных: мощные позиции заняла молодая и потому жесткая, непримиримая к иноверцам религия приезжих – ислам.
Иммигранты осознали свою силу, Франция сделалась их страной, демократические принципы и либеральные идеи поддерживают твердую убежденность: им полагается все, что французское общество должно дать своим членам. Они уверены, что у них есть все права и никаких обязательств – впрочем, в этом им подают пример многие коренные французы, не желающие напрягаться ради большего заработка, хватит и того, что им положено, как они уверены, по факту рождения. А молодым арабам, энергичным, темпераментным, завистливым и не признающим умеренности, которая у большинства европейцев в крови – не хватает. К тому же, они считают, что их обделяют неверные собаки, и высокое напряжение в трансформаторной будке устроила полиция…
Вот, собственно, и все. Началась новая жизнь, и в этой жизни то, что происходило во Франции в последние десятилетия, стало неизбежным. Всех неприятностей – от осквернения еврейских кладбищ и синагог до небывалого торжества лепеновской националистической партии на выборах, от сравнительно недавних взрывов урн на улицах до конфликта вокруг бессмысленного и бессильного запрещения мусульманским школьницам ходить в традиционных платках – следовало ожидать. Революция – молодежная, сексуальная, культурная и прочая – шестьдесят восьмого года, победившая в умах, теперь закономерно продолжается в пылающих кварталах революцией иммигрантской, в основном исламской.
Можно ли ее остановить? Вряд ли… Отыграть историю назад не удавалось еще ни одной власти. Теперь самые жесткие или, наоборот, компромиссные меры способны смягчить сегодняшнюю ситуацию, но, скорей всего, не изменят тенденцию. Проблемы серьезные, решить их, временно усмирив распоясавшееся хулиганье, не получится. Во всяком случае, речь уж точно идет не о восстановлении спокойствия на улицах, под угрозой европейская цивилизация, и если, разводя беспомощно руками, твердить о «бессмысленном насилии», то скорой катастрофы не избежать.
Вопрос в том, можно ли это считать уроком – и кому.
Александр Кабаков, Издательский дом "Коммерсантъ"
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
