У нас зачастили картины о легендарном команданте. В российском прокате только что прошел фильм известного бразильского кинорежиссера Салеса «Дневник молодого мотоциклиста» о молодых годах культового революционера Че Гевары. А на телевидении была показана документальная двухчастевая лента Анны Райве «Че Гевара. «Я жив и жажду крови».
С названием автор, действительно, попала в точку: он жив и жаждет крови. В смысле борьбы.
На эту активность потустороннего и во многом виртуального персонажа можно было и не обратить внимания, если бы не сегодняшний политический фон в России. Я имею в виду ставшими заметными попытки формализовать молодежные объединения в предчувствии возможных потрясений. Как с тем, чтобы их спровоцировать, так и с целью их предотвращения. Тут нам и скинхеды, разбирающиеся с инородцами на улицах, и нацболы, дразнящие власть бескровными терактами, и молодежные филиалы КПРФ, «Единой России» и «Яблока», являющие собой группы поддержки взрослых акций, и, наконец, нечто новенькое – «Наши», объединение, ставящее перед собой задачу обновить в России правящий класс.
В последнем случае речь идет, как я понимаю, о замене бюрократии национального предательства на национально ориентированную молодую бюрократию. То есть господин Якеменко и его «нашисты» собираются осуществить превентивную контрреволюцию.
Ладно, оставим разговор о целях молодежных движений на другой раз. Обратимся к их эмоциональным истокам и идейным опорам.
Если исключить бритоголовых, то все подобные движения в значительной степени основаны на естественной склонности юных поколений к романтизму и идеализму.
Дело-то вот в чем: идеалисты - это самый взрывоопасный ресурс всех революций. Во-первых, они легче других способны радикализироваться, скорее иных готовы на самопожертвование, более прочих склонны к иллюзиям, к самообольщениям и, стало быть, поддаваться внушению. Все, в чем они нуждаются, так это в сплочении. А уж, под каким знаменем – социализма, национализма, или морализма - это дело случая.
И, как правило, дело харизматичного вождя. И тогда уже неважно: живого или вечно живого.
В «Бесах», помнится, Петруша Верховенский, пытаясь сплотить тогдашних «наших», предлагал в качестве вождя загадочного и импульсивного Ставрогина, да тот не согласился. Тот не выдержал первой же крови и повесился.
Гевара был одушевляем своим призванием и оказался, надо признать, живее самого Ильича.
Культ Че во всем мире потому набрал такую энергию, что ее носитель явил собой чистую незамутненную ничем идею революционности. Причем, беспрерывной, той, у которой нет конца.
Листая историю многочисленных революций даже трудно кого-либо по этой части поставить рядом. Едва ли не у каждого из них на совести кровь не только врагов, но и соратников. Те из них, кто утвердились во власти, либо не выдержали ее бремени, либо выдержали, но такой ценой, которая сама стала тяжким грузом для их романтических биографий. Вспомним ли мы Ленина или сподвижника Гевары – Кастро.
Троцкого считают идеологом перманентной революции, ее теоретиком, а рыцарем ее практики был, несомненно, Че Гевара. Вне ее он, судя по всему, и дышать-то не мог. Был он астматиком не только в прямом, медицинском, но и в переносном смысле. Воздух рутинной работы по обустройству счастья в отдельно взятой латиноамериканской стране обрекал его на страдания.
Нельзя сказать, что он не старался воплотить в жизнь утопию в стране победившей революции. В фильме Анны Райве приведены свидетельства его современников и сподвижников о том, как на острове Свободы он пытался строить социализм. Все кончалось тем, что он выгонял на тростниковые плантации сотрудников подведомственных ему министерств.
На вершине власти, в команде Кастро, он перепробовал немало мирных поприщ. Его и власть, как таковая, не занимала. И, в конце концов, бросил всю эту прозаическую для него повседневность и сам бросился в пучину.
Проблемой тогда было то, что время социальных революций кончилось, а время антиглобалистских возмущений еще не наступило. И не было тогда особо горячих точек и «созревших пучин»; их приходилось создавать. На этом и надорвался романтичный идеалист Че.
Художественный фильм Салеса насквозь пронизан идеей его мифологизации. Тогда как документальная картина Анны Райве примечательна попыткой демифологизации этого исторического персонажа. Не думаю, что она удалась, но в самой ленте есть важная информация к размышлению о том, как практики и прагматики перманентных революций цинично используют революционеров-идеалистов.
В частности, мое внимание привлек эпизод размолвки Гевары и Кастро. Покидая Кубу и слагая с себя все полномочия, Че оставил Фиделю очень личное письмо с пожеланием придать его публичной огласке только после своей смерти.
Фидель огласил письмо на одном из партийных съездов, исключив таким образом возможность возвращения Гевары на Остров.
Фиделю Че надобен был, как революционная легенда, как революционный миф, и не нужен был как живой товарищ по общему делу.
Собственно в этом качестве он востребован новыми поколениями революционеров. Тем более что горячих точек теперь не счесть, и волны антиглобализма вздымаются при каждом удобном случае. И на просторах бывшего СССР теперь неспокойно.
Другое дело, что революции нуждаются не только в брендах, вроде Гевары, Троцкого, Ленина. Они не могут обойтись без современных буревестников, то бишь общепризнаных харизматических лидеров.
Я не знаю, как во всем мире, но в России идет кастинг на роль вождя радикальных идеалистов. По иронии судьбы на нее давно уже пробуется немолодой писатель Эдуард Лимонов.
Он уже все перепробовал, при всех режимах живал, был талантливым поэтом, модным прозаиком, побывал в партизанах, поработал "лимонкой", имеет отсидку.
Но, как говорится, революционная риторика молодит мужчину не хуже, чем пластическая операция – женщину. Но и не лучше.
Что у него наверняка уже не получится – написать нечто стоящее. Жизнь для него оказалась всего лишь литературой, а литература так и не стала его жизнью.
Относительно же интереса к нему молодых идеаалистов-революционеров, то он остается достаточно устойчивым. "Лимонкой" Эдичка уже был; теперь, может, станет лимонадом, напитком, освежающим и утоляющим жажду подвига.
Те, кто отвергают "Колу" и "Пепси", могут себе позволить роскошь выбрать "Лимонадного Че".
Те же, кто искушаемы карьерой и властью, поспешат, очевидно, в «Наши» за другим молодежным вождем – за Якеменко.
…История, а в особенности русская, по преимуществу, - символическое пространство. В этом смысле оно живописно, но и поучительно.
Поучительностью истории, впрочем, не стоило бы увлекаться. Пожалуй, одинаково опасно не замечать сходства сюжетных поворотов и различий меж ними.
Бунтарство Лимонова, разумеется, мало имеет общего, как с идеями Ленина, так и с идеями Гитлера, несмотря на название основанной им партии. Его национал-большевизм – всего лишь фантик, а конфетка имеет другой вкус и смысл. Его революция по замыслу – не националистическая и, конечно же, не социалистическая. Она – антиобывательская, что не делает ее для человечества менее противоправной. Бороться с обывателем, с мещанином все равно, что пытаться очистить воздух, которым мы дышим, от азота. Так можно и легкие сжечь.
Что касается обывателя, то ведь его при социализме едва не победили. Как в том анекдоте про цыгана, который приучал свою лошадь не жрать. И приучил бы, кабы она не сдохла.
Победили бы и обывателя вместе с распространяемой им скукой, если бы сама жизнь не была поставлена под сомнение.
А для капитализма обыватель, можно сказать, самая верная опора. Но буревестнику Лимонову, разумеется, скучно.
"Мне скучно, Бес", - говорит он Бесу. А дальше все по известному тексту Достоевского. Дальше - "желание бунта" для собственного отличия и веселия.
Для полноты ощущения жизни – желание бремени. В том числе и кровавого, как у Ставрогина. Или: благих намерений, как у Че Гевары. Во всех случаях мир делится на «наших» и «ненаших». А развязка известна. О ней как раз и предупреждал Достоевский, цитируя фрагмент Евангелия от Луки:
"Бесы, вышедшие из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло".
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
