Виктор Михайлович Чернов – признанный лидер эсеров, как и Ленин в юности, зачитывался Чернышевским. Сошелся с народниками, а потому еще гимназистом попал под особый надзор полиции. Отчаявшийся отец, не желавший, чтобы младший сын повторил судьбу старшего (тот уже был арестован за хранение нелегальной литературы), сам попросил исключить сына из саратовской гимназии и отправил его доучиваться в Дерпт.
Впрочем, отец, видимо, не очень хорошо разбирался в тогдашней революционной карте российской империи, потому что именно в Дерпте тогда полыхали горячие споры между народовольцами и молодыми еще русскими социал-демократами. В эту бучу сразу же и угодил Чернов, сменив саратовскую гимназию на дерптскую. На юридическом факультете Московского университета революционная учеба продолжилась. Чернов в это время был еще убежденным народником и на нелегальных сходках отстаивал их идеи в спорах со многими, ставшими позже известными людьми: а он был знаком и с Милюковым, и с Владимиром Ульяновым.
Первое разочарование в народничестве возникло после поездки Чернова к одному из главных теоретиков этого течения Николаю Михайловскому — не понравилось, что тот отверг революционный террор.
Позже возглавляемая Черновым эсеровская партия, наряду с другими формами борьбы, широко использовала и индивидуальный террор. И жертв на счету этой партии немало. Боевую организацию возглавлял известный Азеф – по совместительству агент охранки. После разоблачения Азефа в 1908 году Виктор Чернов вышел из состава ЦК и занялся журналистикой. К активной политической жизни его вернула лишь революция 1917 года.
По характеру Чернов был крепким орешком. В 1894 году, после ареста, его склонял к сотрудничеству тогдашний ас политического сыска Сергей Зубатов, давший имя такому феномену, как "зубатовщина", однако безуспешно. В тюрьме революционер продолжал штудировать Канта, Маркса, Плеханова, а под конец заключения даже написал свой первый трактат "Философские изъяны доктрины экономического материализма".
Некоторые считают, что идеи Чернова это всего лишь смесь различных фрагментов из наследия народничества и марксизма, а потому называют их "народническим социализмом". В какой-то степени это верно. Однако, с другой стороны, это был все же особый путь. Причем, как показало будущее, наиболее приемлемый для русского крестьянина.
В отличие от Ленина, Чернов сделал ставку не на пролетария, а на крестьянина. И имел на то основания.
По данным дореволюционной статистики, городское население составляло лишь 14,2%. Поэтому в перерывах между арестами и эмиграцией он и занимался крестьянским вопросом. И не только в теории, но и на практике, участвуя во всех значимых мероприятиях, объединяющих крестьян. И самостоятельно создавая, где возможно, крестьянские организации. На крестьянство ориентировалась и созданная в 1902 году Партия социалистов-революционеров (эсеров).
Иначе говоря,недаром большевистский "Декрет о земле" списан в своей основе у эсеров. Как признавал Яков Свердлов, до революции большевики "работой среди крестьянства совершенно не занимались". И это правда. Ленинские работы по аграрной тематике дореволюционного периода всего лишь банальные рассуждения о "классовой борьбе сельскохозяйственного пролетариата против крестьянской буржуазии". Это уже после прихода к власти сама жизнь заставила Ильича вплотную заняться крестьянским вопросом.
По этой же причине эсеры, а не большевики выиграли позже выборы в Учредительное собрание: крестьянская Россия проголосовала за них.
А сам Чернов стал председателем Учредительного собрания, впрочем, быстро разогнанного большевиками. Если бы не Октябрь, Россия, вероятно, развивалась (во всяком случае, поначалу) по черновскому, а не по ленинскому сценарию. Но это уже альтернативная история.
ХХ век предложил русскому крестьянину три варианта разрешения его проблем. Столыпинская реформа делала ставку на создание в деревне крепкого, самостоятельного собственника, способного не только страну прокормить, но и противостоять революции. Успех был возможен, однако военно-революционная волна накрыла деревню в момент полуреформы, когда каждое село гудело как растревоженный улей. Отношения между зажиточными крестьянами и остальным крестьянским миром были напряженными, если не сказать враждебными. Этим и объясняется поддержка основной крестьянской массой эсеровского варианта реформы.
Этот вариант можно назвать уравнительным. Право частной собственности на землю отменялось навсегда. Земля не могла быть ни продаваема, ни сдаваема в аренду, ни в залог, ни отчуждаема. Бывшие владельцы (помещики) имели право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования. Наемный труд не допускался. Общий земельный фонд распределялся среди всех желающих работать на земле по справедливости, в зависимости от местных условий, по потребительской или трудовой норме.
Детали этого процесса определялись на местах выборными крестьянскими органами.
Если земледелец по старости или инвалидности не мог далее обрабатывать землю, то терял ее, получая взамен пенсию. Если земли не хватало, избыток населения подлежал переселению за государственный счет и в следующем порядке: сначала желающие, затем "порочные члены общины", то есть бездельники и пьяницы и наконец по жребию.
Эсеровский проект отражал страстное желание тогдашнего крестьянина обособиться, но именно это большевиков и не устраивало. Отсюда и третий вариант. Вслух говорилось, что крупное коллективное хозяйство экономически выгоднее мелкого, но самое главное – не нравилось, что на отшибе крестьянин оставался без пригляда: бесконтролен, неуправляем, необучаем (марксизму), а значит, опасен. Чуть позже эта логика обогатилась еще одним аргументом — изымать излишки зерна легче у колхозов, чем у единоличников, за которыми не набегаешься.
Большевики и эсеры шли очень разными путями, поэтому их разрыв закономерен. Ленин причислял Чернова к тем "краснобаям", которые "хотят лечить социализм разбавлением марксизма интеллигентски-народнической водицей". Чернов, отдавая дань ленинской голове ("великий человек"), одновременно указывал на холодный цинизм Ленина, для которого моральные и этические соображения в политике были "лицемерием".
Справа налево: министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр земледелия А.И. Шингарев, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр иностранных дел П.Н. Милюков; председатель Совета министров князь Г.Е. Львов; министр юстиции А.Ф. Керенский; министр финансов М.И. Терещенко; государственный контролер И.В. Годнев; министр народного просвещения А.А. Мануйлов; товарищ министра внутренних дел Д.М. Щепкин. Петроград. Март 1917 года.
Справа налево: министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр земледелия А.И. Шингарев, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр иностранных дел П.Н. Милюков; председатель Совета министров князь Г.Е. Львов; министр юстиции А.Ф. Керенский; министр финансов М.И. Терещенко; государственный контролер И.В. Годнев; министр народного просвещения А.А. Мануйлов; товарищ министра внутренних дел Д.М. Щепкин. Петроград. Март 1917 года.
Вернувшись после Февраля в Россию, Чернов стал министром земледелия во втором и третьем коалиционном составе Временного правительства, где пытался реализовать свой крестьянский план. Однако поддержки не получил, а потому подал в отставку. Одновременно пытался спасти свою партию от раскола на левых и правых. И здесь неудача. Затем возглавил Учредительное собрание, а когда его разогнали, продолжил бескомпромиссную и жесткую борьбу с большевиками в Поволжье, на Урале, в Сибири. Снова проиграл. И только тогда отправился в свою третью, на этот раз уже окончательную эмиграцию.
Уехал вовремя. Большевики эсеровского "краснобая", который на деле оказался серьезным противником, побаивались. А потому охотились за ним.
Известна записка Горького Ленину, где он просит освободить человека, арестованного лишь за то, что у несчастного якобы нашли сапоги Чернова. На поверку, кстати, оказалось, что это женские боты.
В эмиграции много писал, оставив, среди прочего, любопытные мемуары.Прожил долгую жизнь – почти 80 лет. Однако до осуществления своей мечты – увидеть русское крестьянство счастливым — так и не дожил.
Думаю, и ста лет не хватило бы. Или даже больше…
