Решение вести наступление в июне-июле 1917 года на Юго-Западном фронте, ставшее для русской армии последним в Первую мировую, было продиктовано не только требованиями союзников. Само руководство армии разделилось на сторонников и противников идеи атаковать. Существовала иллюзия, что успешное наступление позволит сплотить разваливающуюся на глазах армию.
"Победа давала мир внешний и некоторую возможность внутреннего. Поражение открывало перед государством бездонную пропасть", — писал Деникин, в то время начальник штаба Верховного главнокомандующего.
Сторонником решительных боевых действий был и генерал Брусилов, поддержавший идею сформировать для наступления ударные части из добровольцев. Ради этого командование даже согласилось создать женские воинские части.
Разумеется, согласие вынужденное, и колебаний по этому поводу было много. Подобных формирований еще не существовало, да и вообще… Генералитет испытывал понятное чувство смущения, если не стыда: мужики с фронта бегут, а женщины занимают их место в окопах. Но именно для того, чтобы остановить дезертирство, женщины и шли на фронт.
Как говорилось в заявлении Московского женского союза, "женская рать будет тою живою водой, которая заставит очнуться русского богатыря". Сказано, конечно, высокопарно и наивно, но искренне.
Первый женский батальон смерти (на фуражках женщины носили изображение черепа со скрещенными костями) возглавила Мария Бочкарева. Всего было сформировано два женских пехотных батальона и несколько команд. Это примерно три тысячи. Позже один из этих батальонов оказался в числе последних защитников Зимнего дворца. А еще позже многие из них воевали в составе белой армии.
Определенные иллюзии на тот момент питали еще и союзники, связывая свои надежды с Керенским. Как докладывал в Лондон английский посол Джордж Бьюкенен, это "единственный человек, который может гальванизировать армию и вдохнуть в нее жизнь.
Русский солдат сегодняшнего дня не понимает, за что или за кого он воюет.
Прежде он был готов положить свою жизнь за царя, который в его глазах олицетворял Россию, но теперь, когда царя нет, Россия для него не означает ничего, помимо его собственной деревни".
Верил в себя и сам Керенский, на тот момент еще военный министр. На пару с премьером князем Львовым он все еще убеждал американского посла Дэвида Френсиса, что у России достаточно солдат, но ей нужны амуниция, военные материалы и кредиты, а главная задача, по мнению правительства, одеть и накормить военнослужащего. Задача, бесспорно, важная, однако на фоне тотального развала русской армии не могли уже помочь ни новая амуниция, ни дополнительный паек. Тем не менее США предоставили Временному правительству кредит в 100 миллионов долларов. Разумеется, не помогло.
Американская помощь не была благотворительностью. Главный аргумент Фрэнсиса: "тяжесть поражения России обрушится на нашу страну". Америка уже вступила в войну и понесла первые потери, а потому куда выгоднее было дать русским кредит, чем рисковать жизнью американцев. Во Вторую мировую войну (ленд-лиз) работала та же логика.
Бьюкенен и Фрэнсис в своих надеждах были не одиноки, тогда еще и многие русские видели в Керенском чудо-спасителя, едва ли не Наполеона.
Борис Пастернак писал: "Это не ночь, не дождь и не хором рвущееся "Керенский, ура! ", это слепящий выход на форум из катакомб безысходных вчера".
А будущий убийца Урицкого Леонид Каннегисер как раз в июне сочинил стихотворение "Смотр": "На солнце, сверкая штыками, — Пехота. За ней, в глубине, — Донцы-казаки. Пред полками — Керенский на белом коне. Он поднял усталые веки, он речь говорит. Тишина. О, голос! Запомнить навеки: Россия. Свобода. Война". Даже не знаю, сидел ли адвокат Керенский когда-нибудь на лошади, но поэтическое воображение, как известно, границ не знает.
Признавать тот факт, что какое-то время Россия была слепо и по уши влюблена в Керенского, сегодня не очень приятно. Но что делать, верила тогда в него и уважаемая публика, и многие члены правительства. Как метко заметил по этому поводу историк Анатолий Уткин, "в жесткой русской реальности революционная военная доблесть стала наименее привлекательным понятием, и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский был им менее всех, что было впоследствии так жестоко и убедительно доказано".
Много позже, уже в эмиграции, Керенский говорил: "Если бы тогда было телевидение, никто бы меня не смог победить!" Возможно, оратором он действительно был выдающимся. С каким восхищением писал о Керенском французский посол Жорж Морис Палеолог: "Его речи, даже самые импровизированные, замечательны богатством языка, движением идей, ритмом фраз, широтой периодов, лиризмом метафор, блестящим бряцанием слов. И какое разнообразие тона! Какая гибкость позы и выражения! Он поочередно надменен и прост, льстив и запальчив, повелителен и ласков, сердечен и саркастичен, насмешлив и вдохновенен, ясен и мрачен, тривиален и торжественен. Он играет на всех струнах; его виртуозность располагает всеми силами и всеми ухищрениями".
Впрочем, это была лишь оценка ораторских дарований, не более. Между тем важно не только слово, но и дело.
Во всяком случае, современным политикам телевидение не всегда помогает. Вот и Палеолог, восхищаясь Керенским-оратором, одновременно указывал на его ненадежность. Правда, этот же упрек можно было бросить практически всей февральской формации российских лидеров.
Противником наступательных действий был бывший начштаба Николая II генерал Алексеев. По его мнению, "сбор в тылу армии неизвестных и необученных" вместо ожидаемой пользы мог нанести только вред. И был, конечно, прав. Формирование ударных отборных частей из добровольцев уже не могло исправить ситуацию. Нежелание дальше воевать, охватившее страну, не способствовало притоку добровольцев из тыла. В ударные батальоны шли в основном офицеры и унтер-офицеры из уже развалившихся частей. К тому моменту точку невозврата Россия уже прошла.
После двухдневной артподготовки русская армия 18 июня (1 июля) перешла в наступление и даже заняла на отдельных участках фронта первые линии окопов. Однако на этом активные боевые действия прекратились. Надежды на удачный ход наступления рухнули: солдат пошел не вперед, а назад — домой. Не помогли и женские батальоны, хотя они-то как раз сражались отчаянно.
Чтобы воссоздать армию, нужны были как минимум идея и воля. У политиков Февраля не было ни того ни другого. Было лишь желание армию демократизировать, которое в тогдашней ситуации вело к ее полному развалу. Боеспособные силы появились в России позже, когда в смертельной схватке гражданской войны сошлись Красная и белая армии.
Поражения преследовали Временное правительство в июне и на внутреннем фронте. Пытаясь хоть как-то улучшить экономическую ситуацию, правительство приняло решение об увеличении налогов. Среди прочего увеличилась ставка обложения максимальных доходов с 12,5 до 30%. Вводился и единовременный налог для лиц и предприятий (акционерных обществ, товариществ и т.п.). Однако, столкнувшись с сопротивлением предпринимателей, правительство вскоре пошло на пересмотр своего налогового пакета.
Справа налево: министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр земледелия А.И. Шингарев, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр иностранных дел П.Н. Милюков; председатель Совета министров князь Г.Е. Львов; министр юстиции А.Ф. Керенский; министр финансов М.И. Терещенко; государственный контролер И.В. Годнев; министр народного просвещения А.А. Мануйлов; товарищ министра внутренних дел Д.М. Щепкин. Петроград. Март 1917 года.
Справа налево: министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр земледелия А.И. Шингарев, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр иностранных дел П.Н. Милюков; председатель Совета министров князь Г.Е. Львов; министр юстиции А.Ф. Керенский; министр финансов М.И. Терещенко; государственный контролер И.В. Годнев; министр народного просвещения А.А. Мануйлов; товарищ министра внутренних дел Д.М. Щепкин. Петроград. Март 1917 года.
Насколько эти экономические меры были эффективными, судить не буду. Замечу лишь, что Временное правительство в очередной раз показало свою слабость: оно все время уступало давлению то слева, то справа.
