Несмотря на то что послы Великобритании и Франции в Петрограде Джордж Бьюкенен и Жорж Палеолог были отнюдь не новичками и в течение многих лет внимательно наблюдали, как развиваются события в России, это не помогло союзникам верно оценить положение дел в Петрограде после отречения царя. А если такое понимание и существовало (в конце концов, Бьюкенен и Палеолог направляли в свои столицы в целом правдивую, а значит, тревожную информацию), эгоистическое желание заставить русского солдата воевать все равно доминировало в Лондоне и Париже, заставляя политиков закрывать глаза на то, что Россия воевать уже не в состоянии.
На вопрос министра иностранных дел Павла Милюкова, когда же союзники официально признают новую власть, Джордж Бьюкенен вежливо, но твердо отвечал: лишь тогда, когда они получат гарантии, что новая Россия будет верна своим союзническим обязательствам. Между тем еще 4 марта Временное правительство приняло решение, что оно "будет ненарушимо отвечать по всем денежным и другим обязательствам, ранее заключенным от имени государства". "Другие обязательства" подразумевали, разумеется, и выполнение соглашений с союзниками. Более того, в тот же день Милюков разослал телеграммы русским дипломатическим представителям, в которых говорилось, что порожденный Февралем великий энтузиазм "удесятерит силы… возрожденной России". Эти слова были встречены союзниками с удовлетворением. Однако всех сомнений все равно не устранили.
Впрочем, не стоит и упрощать. Война союзникам тоже давалась тяжко, а потому русская помощь была огромным подспорьем.
Во-вторых, на Западе хватало тех, кто, видя слабость новой русской власти, с тревогой размышлял, а что будет дальше? И это тоже тормозило признание. Эндрю Бонар Лоу (в будущем английский премьер-министр) в те дни писал: "Мы помним, с каким горением надежды было воспринято либерально мыслящими людьми во всем мире падение Бастилии… Мы помним так же, как быстро и как печально закончился этот яркий рассвет". И надо признать, причины для подобных размышлений у союзников были.
Вашингтон — на тот момент еще нейтральный и куда меньше европейцев озабоченный войной (американцы начали воевать лишь через месяц) — признал Временное правительство первым. Американского посла Дэвида Фрэнсиса Февраль даже вдохновил. Во всяком случае, он полагал, что русская "революция была проведена лучше всех когда-либо совершавшихся". Пока британская и французская дипломатии добивались от Милюкова твердых гарантий дальнейшего участия России в войне, Фрэнсис в своих депешах настаивал, чтобы США не медля (и обязательно первыми) признали Временное правительство. Президент Вудро Вильсон согласился.
С точки зрения американцев, мир обретал, наконец, необходимую гармонию. Страны демократии (США, Англия, Франция и Россия) боролись против "имперской оси зла", то есть Германии и Австро-Венгрии. С другой стороны, в Вашингтоне, как обычно, больше других думали о бизнесе. А торговля с Россией при последнем царе шла очень плохо. Звучит, конечно, анекдотично, но торговали в тот период действительно в основном поношенными резиновыми сапогами и бечевкой.
Дэвид Фрэнсис имел полное право чувствовать себя триумфатором.
Он сумел предугадать как мысли своего руководства в Вашингтоне, так и реакцию новой российской власти. Как заверили посла, заключение торгового договора — вопрос самого ближайшего будущего. Впрочем, и без этой бумаги дело тут же сдвинулось с мертвой точки: правительство направило американцам срочный заказ на 2 тысячи железнодорожных локомотивов и 40 тысяч вагонов. А это уже не поношенные сапоги.
Пример Вашингтона и заверения Милюкова, что русские "не подкачают", заставили Лондон и Париж признать Временное правительство. Однако союзники не удержались, чтобы не дать русским несколько полезных рекомендаций. На церемонии признания английский посол от имени держав Антанты не только выразил уверенность, что Россия будет воевать до конца, но и порекомендовал министрам "употребить особые старания к поддержанию порядка и нормальной работы на фабриках и заводах", а также "поддержанию дисциплины в армии". Это был, конечно, бесценный совет.
В Берлине на события в России в это же время смотрели более трезво, считая, что на активные наступательные действия она уже не способна. И даже начали делить шкуру неубитого медведя. Штаб генерала Людендорфа выпустил брошюру "Будущее Германии", в которой объяснялись преимущества от колонизации России. Как там отмечалось, русские уголь, железная руда и нефть сделают Германию самодостаточной экономической величиной. Впрочем, чуть позже на совещании в Кройцнахе император Вильгельм призвал все-таки не расслабляться: "Если ожидаемая дезинтеграция России не даст искомых результатов, их следует достичь с помощью оружия".
Иначе говоря, неприятностей новой власти приходилось ждать и от союзников, и от немцев. Не говоря уже о собственных внутренних неурядицах.
Если союзные дипломаты не спешили, то их генералитет, наоборот, очень торопился. Уже 8 марта генерал Алексеев получил следующую телеграмму из французской миссии в России от генерала Мориса Жанена: "Главнокомандующий генерал Нивель просит сделать Вам сообщение, что в согласии с высшим британским командованием он назначил днем начала общих наступлений на Западном фронте 26 марта. Этот срок не может быть отложен. Нужно, чтобы мы начали наступление как можно скорее. В соответствии с тем, как было решено на конференции союзников, прошу Вас начать наступление русских войск к началу апреля. Необходимо, чтобы ваши и наши операции начались одновременно, в пределах нескольких дней. Французское Главнокомандование надеется, что наступление русских армий будет преследовать цель достигнуть решительных результатов и будет рассчитано на длительное ведение. Ген. Нивель настаивает перед Вашим высокопревосходительством на полном удовлетворении этой просьбы".
Забегая вперед, заметим, что вплоть до Октября союзники, не желая считаться с обстоятельствами, требовали от Временного правительства невозможного – активных наступательных действий на фронте, фактически работая тем самым на большевиков. Характерна сентябрьская нота послов Великобритании, Франции и Италии, выдержанная в ультимативном тоне: "Русскому правительству надлежит доказать на деле свою решимость применить все средства в целях восстановления дисциплины и истинного воинского духа в армии, а равно обеспечить правильное функционирование правительственного аппарата как на фронте, так и в тылу".
То, что не понимали или не желали понять союзники, было ясно большинству русских, причем самых разных взглядов и слоев общества.
Это было очевидно и генералу Алексееву, и фронтовику-окопнику, и пролетарию с Путиловского завода, и интеллигенту. Не понимал этого почему-то только Павел Милюков со товарищи.
Двадцать шестого марта художник Александр Бенуа убеждал французского посла Палеолога: "Война не может дальше продолжаться. Надо возможно скорее заключить мир. Конечно, я знаю, честь России связана ее союзами, и вы достаточно знаете меня, чтобы поверить, что я понимаю значение этого соображения. Но необходимость — закон истории. Никто не обязан исполнять невозможное".
Союзники хотели чуда. С таким же успехом они могли потребовать от русских ходить по воде, двигать горы или превращать воду в вино.
