Дмитрий Косырев, политический обозреватель МИА "Россия сегодня"
Как выглядит, как ощущается мир, в котором живут русские люди за пределами России? Нет лучше способа понять это, чем прочитать их книги. Вот две из них, странные, даже безумные, ни на что не похожие. Один автор — донецкий (скорее харьковский, там есть своя литературная школа). Второй и вовсе из Приднестровья. Оба претендуют на Русскую литературную премию этого года, которая будет объявлена на следующей неделе. Ее спонсирует Президентский центр Бориса Ельцина.
Днестр, стрелы, огород
Начнем с Приднестровья и с живущего там Романа Кожухарова. Посмотрите на отрывок из его романа "Кана" (которая Галилейская, конечно). Вот на эти строки взгляните: "Тогда сыны касика узрели дочерей сома, что они красивы. И пошел род водяных и русалок. Поплыл… Горное озеро. Мглисто-зелёные воды. "Бедненький Ормо…" Нечего огород городить! Огород — дорого! На Днестре не стреляют. Днесь — стрелы. Мглисто-зелёные воды. Л-эпентетикум. АПЛ "Курск". Спасите наши души!.. Тук-тук…"
Это вообще что? Очень просто. Автор романа прежде всего поэт. Перед нами то, из чего рождаются стихи — уже не сор, а начало системы, первое звучание рифм, мысли, образы. Но в этот раз автор решил, как бы без всякой связи с повествованием, вклинить туда свой набросок. Книга рождается из гула слов, россыпи образов, которые то имеют, то не имеют отношения к сюжету — но создают саму книгу.
А сюжет — он там вообще есть? Как сказать. Ничего похожего на "лобовое" описание людей, которые начинают что-то делать, продолжают и заканчивают, в "Кане" вы не найдете. Это поток, даже вихрь, слов и образов.
Может быть, запретить поэтам писать прозу? Ну, Пушкина с Лермонтовым можно оставить, а даже Пастернаку — все-таки запретить. Поэты прозу как-то странно делают.
Хотя если вам заранее хочется знать даже не "о чем эта книга", а "что там происходит" — пожалуйста. Группа людей идет вниз по Днестру в поиске речного чудовища, вроде громадного сома, но на самом деле агитирует в предвыборной кампании за кандидата… за Христа, в общем. Действие происходит то ли в наши дни, то ли в сказке вне времени и пространства. И там и там, наверное.
Это объяснить невозможно. Здесь у нас немыслимое кружево, сотканное из множества смыслов и созвучий отличного, вдохновенного, не знающего запретов русского языка.
Вот он тут и есть главный герой. Кожухаров просто делает с языком что хочет и показывает, что этот язык может вообще все.
Результат — что-то вроде самой нечитабельной книги всех времен и народов, "Улисса" Джеймса Джойса (правда, несмотря на нечитабельность, ее не устают переиздавать, ставить на сцене, писать книги об этой книге).
И вот еще одна рукопись на конкурс — и почти то же самое по невероятности конструкции романа. Андрей Хомченко, роман "Птица". Книга из Донецка и прежде всего о Донецке, но не о нынешней войне. А о чем? Давайте попробуем — пираты из Барселоны, уход друзей (русских, не испанцев), кочевники и Великая Китайская стена, Лермонтов и поэты-кавалеристы. Весь огромный мир.
Зачем они это с нами делают?
Зачем они крутят перед нашими глазами свой словесный или образный калейдоскоп, не боясь, что мы сойдем с ума от нескончаемых смен узора? Им что, никто не сказал, что так писать нельзя?
Ну, то есть Хомченко — совсем не Кожухаров, Хомченко — это классическая, легкая проза, но — в каждом отдельном абзаце. А все вместе — тот самый хорошо организованный хаос.
Они что, не знают, что в России ежегодно снижаются на несколько процентов продажи книг, то есть с каждым годом ускоряется неуправляемый распад читательского рынка, а за ним и катастрофа издательского бизнеса? Да он уже и не бизнес, потому что даже священных дойных литературных коров, которых еще недавно печатали сразу по полмиллиона экземпляров,— даже их читают все меньше и меньше.
А ведь как старались издатели объяснить неразумному автору лет этак десять назад, как надо работать, чтобы его покупали: фразы короткие, герой понятный и похожий на читателя, покойников не меньше десяти, и продолжение не позже чем через год. Больше не объясняют, потому что уже и тупые книги жертвы нашего школьного образования не могут читать. Держится разве что нон-фикшн, то есть то, что не есть литература, вымысел, сказка, игра. И даже нон-фикшн скрипит. Великолепных писателей и поэтов десятки, с ними все нормально, с читателями — проблема.
Да, но Хомченко из Харькова и Кожухаров из Тирасполя от этого всего далеки. Им некому было говорить, что так, как они, писать нельзя. Они не знают, что порвалась главная связь между писателем и читателем — рецензия и литературная критика, последнюю изгоняют из СМИ, если не вообще из жизни. Новый Гоголь может явиться, но вы об этом не услышите. А люди не из России не знают и знать не хотят, что в России такое, как они пишут, никто не издаст или, точнее, никто не продаст.
Они живут там, у себя, на островах русского мира, и пишут не для рынка, не для издателя, а без скидок и по максимуму, так, чтобы перед собой и безграничным космосом было не стыдно. А кто прочитает и что скажет — дело десятое. Они просто живут, спасаются в великолепии русского языка и в мириадах создаваемых им образов, и не ждут от нас — наверное — даже благодарности.
Год назад я рассказывал о представленной на ту же премию в рукописи совершенно замечательной книге киевлянина Максима Матковского — про то, между прочим, как на Сирию надвигалась катастрофа, — "Попугай в медвежьей берлоге". Книге этой досталась только третья премия. Зато она недавно вышла в России. В этом году я даже не буду пытаться ждать приговора московского жюри (прозвучит во вторник) и угадать ход его коллективной мысли и его вкусы. Литературные премии — странная штука, разбираться в их логике никому не советую.
Просто получилось так, что я за какое-то время до подведения итогов прочитал, опять же в рукописи, вот эти две работы. Они совершенно не обязательно лучшие из списка, не обязательно вообще что-нибудь получат. Более того, я даже не утверждаю, что это книги хорошие (а что такое "хорошие"?), я говорю только, что они есть, и они удивительны, в том числе самим фактом своего появления на свет там, где и не ждешь чуда русского слова.
