Премьеру спектакля "Метаморфозы" показывают в эти дни на "Платформе". Спектакль по произведению Овидия с учениками Кирилла Серебренникова, участниками "Седьмой студии", поставил французский режиссер Давид Бобе. Недавно он уже работал с этими актерами, когда ставил "Фей" на Малой сцене МХТ. "Метаморфозы" репетировали долго – открытые репетиции показывали еще весной. В интервью РИА Новости Давид Бобе рассказал о том, чем актуален на сегодняшний день античный миф, кто такие "новые боги" и может ли театр отображать реальность. Беседовала Анна Банасюкевич.
Театральный гид: древнегреческие страсти и древнеримские метаморфозы >>
- О чем "Метаморфозы" Овидия могут рассказать сегодня?
Практически любая история из тех, что мы отобрали для спектакля, непосредственно связана с современностью. Вот, например, история царя Мидаса, которого погубила страсть к золоту и он стал нищим. А теперь посмотрите на улицу – во что превратились эти "белые воротнички" благодаря экономическому кризису? Или история Прокны и Филомелы. Ее изнасиловали и, чтобы она не смогла рассказать про это, отрезали ей язык. Тогда она выткала эту историю на ткани. Посмотрите на современную ужасающую статистику изнасилований. Большинство из этих женщин либо не осмеливаются рассказать, либо это очень сложно доказать в суде.
Помимо этого, эта "полутварь" выполняет функцию связки историй. Овидий написал цельное произведение, в драматургическом варианте это сложнее, а мне хотелось выстроить связный рассказ. Эта "полутварь", живущая на своей свалке, является идеальным связующим звеном – вот он начинает играться с куском целлофана, тот взлетает, и так начинается миф об Икаре. Вот он пихает кусок железа - и это уже Сизиф, толкающий камень.
- В античности была сильна идея предопределения, неотвратимости рока. Если распространять эту позицию на сегодняшний день, то получается, что у человека нет выбора, нет выхода?
- С одной стороны, предопределенность или вмешательство богов важны. Но в греческом пантеоне все было сложнее – помимо парок и немезид, там была еще куча богов, полубогов, титанов. Тот еще бардак, который организован гораздо сложнее, чем просто "вот вам фатум - и баста". Внутри этого фатума действия человека, его поступки, выбор имеют значение. И, конечно, надо учитывать, что не все, что двигало Овидием, применимо к сегодняшнему дню. Это не руководство по устройству жизни.
- Когда вы репетировали, важна ли была для вас импровизация актеров?
- Безусловно, текст основывался на актере, драматургия рождалась из сценического действия, на основе конкретных предложений и личностных качеств участников спектакля. Я постарался прийти на первые репетиции без каких-то предварительных заготовок. Я хотел, чтобы это был живой театр, рождающийся на сцене, сценическое письмо. Я выбрал из "Метаморфоз" около 10 историй, то же сделали актеры, потом мы что-то меняли, обсуждали. В результате спектакль – это в большей степени история этой группы актеров, чем история, которую написал Овидий.
- Как проходила совместная работа с Кириллом Серебренниковым? Редко бывает, что у спектакля два режиссера.
- Конечно, два режиссера - это два отдельных внутренних мира, но диалог этих миров может быть очень интересным и взаимообогащающим. Это полезный опыт, когда ты добровольно уступаешь часть своей территории кому-то, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Мне хотелось подвергнуть некой метаморфозе свой способ делания театра. Мы, конечно, разделили функции, хотя за работу с актерами ответственны оба. Всю внутреннюю работу по созданию спектакля вел я, а Кирилл привносил взгляд извне. Эта история интересна еще в контексте вопроса об интеллектуальной собственности.
- Насколько театр способен описывать современный мир, быстро реагировать на меняющуюся действительность?
- Я по образованию – кинематографист, но выбрал театр именно из-за его реактивности, политичности звучания и спонтанности реакции. Театр удивительно интерактивен, это лучший способ отразить мир и, может быть, даже воздействовать на него. Нет лучшего инструмента. Кино и, тем более, телевидение в 90 случаях из 100 рассказывает истории часто лживые и деформированные. А театр сохраняет неколебимую честность в своих взаимоотношениях между сценой и залом, между текстом и тем, кто его воспринимает. Театральный текст - это результат коллективного сознания, а не индивидуального. Любой текст, будь то Шекспир или Корнель, лишь предлог, основа для организации встречи со зрителем. Это повод для коллективного размышления о том, что есть мы. Что бы в театре ни показывали, он говорит только о сегодняшнем дне и только. Даже в своих самых мещанских, буржуазных, консервативных и недостойных формах существования. Недавно на моем спектакле "Феи" в МХТ один зритель встал и, осеняя себя крестным знамением, сказал что-то про гомосексуальный спектакль и, мол, "чур меня". Тем лучше. Он разоблачил сам себя, снял маску, для него в жизни произошло нечто существенное. Еще интереснее то, что происходит в такие моменты с другими зрителями. Они автоматически встают на защиту спектакля, их собственных отношений со сценой. Мы не рассказчики, мы находимся в более социально и философски глубокой позиции.
