Сергей Шаргунов, депутат Госдумы, писатель, для РИА Новости
Первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв на днях допустил возможность возрождения Советского Союза. Не в прежнем виде, но в качестве единой интеграционной структуры на тех пространствах, где существовал СССР.
Несмотря на то, что Горбачёв не в первый раз высказывается с печалью по поводу распада Советского Союза, нужно отдавать отчёт, что пылкая любовь Запада к Михаилу Сергеевичу связана именно с тем, что при нём Советский Союз прекратил своё существование. В этом — парадокс исторической личности Горбачёва: с одной стороны, он высказывает сожаление по поводу гибели Советского Союза, с другой, сделал крайне много для того, чтобы государства не стало.
Можно и нужно говорить о расширении возможностей и свобод, которое произошло в связи с перестройкой. Можно и нужно говорить, что перемены в нашей стране были необходимы и востребованы. Но нельзя и не видеть, что первое лицо государства собственными руками разобрало сложную государственную конструкцию.
Реформирование страны было возможно, и необходимо было разумно проводить как социальные, так и политические изменения. Но я искренне убеждён, что при этом можно было сохранить государство. По крайней мере, основную его часть. Это не только моё мнение — это мнение абсолютного большинства СССР, которое 17 марта 1991 года пришло на референдум и проголосовало за то, чтобы Союз жил.
Союз мог жить, но интересы политической номенклатуры совпали с её финансовыми аппетитами. Это привело к тому, что куски страны были уподоблены в сознании элиты к кускам собственности: расхватывая Союз на части, эта пресловутая элита приобретала в личное владение всё больше народного достояния. Отсюда и бесконтрольная приватизация, и цепкость, которая проявляется в алчном стремлении к так называемой независимости в ущерб интересам собственных граждан. И в этом смысле, наряду с неизбежными процессами реинтеграции, точно так же сильны центробежные тенденции, обусловленные олигархическими интересами постсоветских групп влияния.
Но вопреки всему этому есть еще люди, которые хотят быть вместе. Например, Грузия: да, люди до сих пор переживают из-за откола Абхазии и Южной Осетии, но стоит затеять с грузинами, причем разных поколений, разговор о единой стране, как начинаются грустные и тоскливые речи о том, что мы потеряли.
Ведь Советский союз — это не просто государство, существовавшее 70 лет. Это та самая тысячелетняя Россия, которую мы потеряли. Тысячелетняя страна, которую кропотливо, из века в век собирали наши предки. Сила Руси и сила русских состояла в том, чтобы не колонизационно, не огнём и мечом, а интеграционно, не порушив ни одного верования и не уничтожив ни одного народа, собирать земли и языки. Говоря, по-современному, народы.
Эта уникальная общность, объединенная общей культурой, безусловно, пережила испытание Смутой в начале XX века. Из гражданской войны чудесным образом на новых принципах дружбы народов эта общность вышла, обновившись.
Мне кажется, есть великая тайна интеграции пространств и народов. Есть те, кто предназначен друг другу. Я уверен, что, несмотря на двадцатипятилетнюю культурно-идеологическую работу по перекодировке прежнего сознания, если задать людям вопрос: "Хотели бы вы вернуться в прежнюю страну?", и пожилые, и молодые люди ответят: "Да, это было бы здорово". Ведь какой-то новой, сильной, конкурентной культуры, которая могла бы себя противопоставить огромной исторической памяти советских людей, не возникло. Это и совместные достижения, и память о Великой Отечественной войне, и музыка, и кинематограф, и экономические народно-хозяйственные связи.
Ещё один пример: в Приднестровье, где проходили выборы, не меньшие очереди, чем на избирательные участки, стояли в консульства России. Приднестровье не имеет общей границы с Россией: оно граничит с Молдавией и Украиной. Тем не менее, люди, стоящие в очередях, отдают молдавские и украинские паспорта: они хотят быть гражданами России. Только ли потому, что им это выгодно? Нет, это выгода гипотетическая — это воля к тому, чтобы быть в России.
В этом смысле Евразийский экономический союз, куда входят пять стран: Россия, Белоруссия, Армения, Казахстан, Киргизия, — это совершенно неслучайное явление, как и Таможенный союз. Конечно, отдельный вопрос, что будет происходить на Украине. Но сегодня, когда украинцы выходят на вокзалы по всей стране и начинают петь родные советские песни на русском языке, мне кажется, это не просто ностальгическая дань прошлому. Это настоящая воля к соединению.
Людей можно сиюминутно настроить, раскачать, обмануть пропагандой, как это происходит сегодня на Украине. Но под этим поверхностным слоем скрывается нечто подлинное. Имя этой подлинности — единство. Спустя 25 лет после голосования, чтобы жить в единой стране, я убежден, что если провести подобный референдум сегодня, большинство людей проголосует за возвращение в единую страну.
И это очень важно. Как и то, что Михаил Горбачёв, человек, прежде всего по причине своей политической слабости способствовавший распаду СССР, признаёт то, что государство может возродиться на новых основаниях.
Да, возможно, с некоторыми исключениями (например, без стран Прибалтики). Но недавно, будучи в Армении на встрече с местной культурной и политической элитой, я снова убедился в том, что память о прошлом государстве для людей постсоветского пространства не пустой звук. Все по-прежнему обращаются туда. Потому что в нашем прошлом — наше будущее.
