Виталий Третьяков, для МИА "Россия сегодня"
На днях я участвовал в работе ежегодной Ассамблеи российского неправительственного Совета по внешней оборонной политике (СВОП). Тема основной дискуссии была обозначена так: "Внешняя политика в наступившую эпоху", и, как нетрудно догадаться, спор разгорелся самый жаркий. В своём выступлении я предложил несколько тезисов, которые раскрывают моё понимание этой "наступившей эпохи", которая не видится мне в таких розовых тонах, как некоторым другим участникам той дискуссии. А ведь ведутся такие дискуссии отнюдь не только в рамках СВОП, и в конечном итоге именно в пылу таких споров формируются аргументы либо в поддержку современной внешнеполитической линии России, либо против неё.
Итак, вот мои тезисы.
1) Прежде всего, нужно оценить, а что это за новая "наступившая эпоха". Мой ответ таков: это эпоха тоталитарной демократии, или, если так кому-то больше нравится, демократического тоталитаризма. То есть практически весь мир, все страны живут сегодня в обществах, в той или иной мере демократических по форме, но тоталитарных по содержанию.
Любые отклонения от генеральной линии подвергаются обструкции или даже преследуются. При этом все демократические декорации сохраняются, а все демократические процедуры действуют. И в первую очередь это относится как раз к тем странам, которые традиционно считаются демократическими, то есть к западным странам, и в качестве таковых претендуют на цивилизационное лидерство в мире с обязательным подчинением всех остальных их представлениям о том, как нужно жить и какую внутреннюю и внешнюю политику проводить.
Для меня демократия — это хорошо, а вот тоталитарная демократия — это уже совсем другое качество и внутренней, и внешней политики.
2) Человек не изменился. Сегодня он таков же, каким был 5 тысяч лет назад, 2 тысячи лет назад, 200 и 100 лет назад. И законы жизни общества не изменились. В том числе и законы властвования, подчинения (добровольного или не очень), лидерства, доминирования эгоистических интересов, стремления к экспансии и пр. Да, стремительно меняется технологическая оснащённость общества, но отнюдь не психология человека и не общественная психология.
3) В частности, по этой причине внешняя и оборонная политика должны включать в себя и психологическую (в том числе и информационную) политику. СССР потерпел прежде всего психологическое поражение (внутри своего общества), а уж затем и вследствие этого — поражение политическое и внешнеполитическое.
4) Определение параметров количества и качества необходимых России вооружений теперь вновь должно перейти в руки специалистов в этих сферах, а вот политической психологией должны заниматься политики и политические эксперты, так как именно она определяет и возможность (либо невозможность) выживания того или иного общества, той или иной страны. А необходимые для этого вооружения и военные стратегии — прикладной вопрос.
5) Необходимо понять, что чем больше то или иное общество вводит свободы для всех, тем больше рано или поздно оно будет вынуждено вводить ограничений свободы (скрытых или явных) и для всех, и особенно для некоторых групп. Иного не дано.
И мы это видим сегодня во всех странах мира. В самых демократических — даже больше, чем в традиционно авторитарных, ибо там ограничения свободы существовали и до "наступившей эпохи".
Если даже ещё 20 лет назад ситуация, когда всех подслушивают и за всеми и во всех местах, включая общественные туалеты, с помощью видеокамер подсматривают, воспринималась бы как невероятная и скандальная, то сейчас это норма. Причём введена эта норма не "советскими коммунистами", а западными демократами и либералами.
6) Проблема тут в том, что современную молодёжь с детства приучили быть "максимально свободной" (точнее, ей внушили мысль о том, что такое возможно), потому она не понимает необходимости "ограничения свободы" ни инициативно — ими самими для них самих, ни сверху для общества в целом — решениями, между прочим, демократических парламентов и правительств.
7) Как русские большевики под давлением реальных жизненных обстоятельств вынуждены были в 20-е годы ХХ века отказаться от марксистской догмы, согласно которой по мере приближения к коммунизму государство будет постепенно отмирать, так и современные демократические общества теперь вынуждены "по мере приближения всеобщего демократического рая" укреплять государство, а не позволять ему "отмирать".
8) И с точки зрения здравого общественного смысла это понятно. Если в мире есть оружие массового поражения, например ядерное оружие, то кому ещё, кроме государства, мы можем поручить контроль за ним? Самодеятельным организациям, местному самоуправлению, неправительственным организациям, группам "обеспокоенных граждан", политическим партиям, собраниям интеллигенции? Конечно, только государству. А для этого такие государства нужно, во-первых, иметь, а во-вторых, они должны быть сильными и эффективными, то есть и способными к принуждению непокорных.
9) Всё это, как ещё и многое другое, логичным путём приводит нас к мысли, что не уходят в небытие ни классическая политика, ни классические государства, ни классические (но на новой технологической основе) способы ограничения тех или иных свобод как для всех, так и особенно для различных субъектов политики, которые открыто или негласно определяются в данном обществе как внутренние или внешние враги. А уж кого и насколько объективно (и при этом политкорректно) для правил и условностей демократии в эти враги зачислят — вопрос другой.
Но то, что такие враги есть у каждого общества, сомнения нет. Иначе бы жизнь перестала быть противоречивой, то есть перестала бы быть жизнью.
Как сделать, чтобы тоталитарная демократия не выродилась в "простой" тоталитаризм, и является главной проблемой современной политики (политики ХХI) века. И это при том, что классическая международная политика (то есть международная конкуренция, вплоть до войн, стран-государств за ресурсы, влияние, доминирование и пр., а суммарно — за своё выживание) остаётся и ничем иным пока не заменена.
10) Цель и задача каждого общества (страны) — продлить свою жизнь. И в условиях демократии эти цель и задачи остаются столь же актуальными, как и в любых других условиях. Посему, в частности, демократии не менее агрессивны, чем тирании, деспотии, авторитарные режимы и пр. Особенно на международной арене.
Народу той или иной страны всё равно, погибнет ли он сам и будет ли разрушена его страна от атаки неприглядной соседней деспотии или военной атаки далёкой и привлекательной заморской демократии.
И патриот своей страны не должен капитулировать перед чужой армией, вторгшейся на его территорию, по той причине, что это армия демократического государства, а в его собственной стране государство менее демократично или даже вовсе не демократично. Тем более, если современные демократии переросли (или переродились) в тоталитарные демократии.
11) Так или иначе, реальная международная политика — борьба за доминирование и своё жизненное пространство (пусть и не в таком жёстком, как у Гитлера, понимании), которая остается основной целью этой политики. И тогда, когда мирными (дипломатическими и чисто политическими) методами достичь этого не получается, демократии переходят к военным действиям ничуть не с меньшей готовностью, чем деспотии и авторитарные режимы. А в последние десятилетия, похоже, даже с большей, хотя и подают такие военные действия под соусом "защиты прав человека" и под маркой "гуманитарных операций".
Почему нас не должно смущать, что мы, Россия, не находимся исключительно в мире, дружбе и стратегическом союзничестве в современными западными демократиями. Не мы заставили их превратиться в тоталитарные. А вот не проигрывать им в конкурентной борьбе за наше место под солнцем, которое светит всему человечеству, а не только западным демократиям, мы обязаны. С помощью всего выработанного мировой историей арсенала внешней политики, из которой никто ещё оружие не захотел или не сумел исключить.
