Ровно 50 лет назад, 21 августа 1968 года, войска СССР и еще четырех социалистических государств — Польши, Венгрии, ГДР и Болгарии, согласно совместному решению своего руководства, вступили на территорию Чехословакии. О событиях того времени, о собственных ощущениях в те дни, а также о том, почему бывшие диссиденты стали русофилами корреспонденту РИА Новости Александру Куранову рассказал один из бывших диссидентских лидеров, ставший спустя две недели после выхода из тюрьмы в 1989 году первым вице-премьером нового, посткоммунистического правительства Чехословакии, а чуть позднее — премьером Словакии, Ян Чарногурский.
— Вы помните события 21 августа 1968 года?
— Да, конечно, такое не забывается. Я в то время учился на юридическом факультете пражского Карлова университета, и летом нас, студентов, призвали на военные сборы, которые проходили неподалеку от курорта Марианске Лазне на западе страны.
— Подобное развитие событий в республике ожидалось?
— Вступление чужих войск в страну стало шоком для каждого чеха и словака. Даже чешские СМИ, считавшие себя абсолютно свободными и настроенные, в принципе, антисоветски, не предполагали этого. Думаю, что здесь в полной мере проявилась наивность первого секретаря ЦК компартии Александра Дубчека и его коллег по руководству, а также большинства журналистов и общественных лидеров. Была обстановка эйфории: у нас полная вольность, мы герои, будем делать, что хотим, и СССР пусть нас такими воспринимает и уважает.
— Могло быть оказано военное сопротивление вошедшим войскам?
— К этому наша армия не была готова, да и с военной точки зрения это было бесполезно. Практически вся территория страны уже в первые часы была взята под контроль войск стран ОВД. К тому же в истории чехов и словаков нет традиции вести безнадежную борьбу.
— А вы лично могли бы открыть огонь из оружия по советским солдатам?
— Если бы президентом страны, который, согласно конституции, является и Верховным главнокомандующим Вооруженными силами, Людвиком Свободой был отдан приказ о сопротивлении, то да, я готов был бы стрелять в советских солдат. Ментально я был к этому готов. И не я один был так настроен.
— Не предполагалось в те августовские дни, что на помощь Чехословакии придут страны Запада?
— На это никто не рассчитывал. У Дубчека не было таких отношений с западными лидерами, чтобы он мог предполагать какую-то военную помощь с их стороны. Да и сами политики западных стран предпочитали вести себя осторожно, ограничиваясь лишь политическими заявлениями.
— На ваш взгляд, в ситуации 1968 года, когда в Чехословакии стремительно разваливалась традиционная модель социализма и ему Дубчек и другие новые лидеры партии и страны хотели придать некое человеческое лицо, советские руководители имели альтернативу вводу войск, в том числе и для того, чтобы другим странам неповадно было следовать примеру Праги?
— Конечно, Москва хотела уберечь весь социалистический лагерь от какой-либо идеологической заразы, законсервировать его в традиционных догмах. А тот же Дубчек был неспособен взять под контроль уплывающую из рук ЦК партии власть, а может, и не имел для этого особого желания. Он как политик был весьма слаб.
На мой взгляд, если бы события в республике развивались по словацким лекалам, более умеренными темпами, то во вводе войск стран ОВД не было бы необходимости.
— Как вы пришли к диссидентству?
— Я получил диплом юриста, стал работать в адвокатуре. А режим, установившийся после ввода войск стран ОВД и изгнания реформаторов из руководства компартии, в рамках так называемой нормализации начал массовое преследование сторонников Дубчека, всех несогласных с возвращением социализма в его самом дремучем, закостенелом, жестком проявлении. Я решил стать адвокатом двух священников, изгнанных с работы.
В конце концов и меня попросили вон из адвокатуры за то, что я вел такие дела. Как и другие неугодные властям люди, я перепробовал множество профессий, работал шофером, на заводе, в канцелярии, словом, где удавалось устроиться хотя бы на небольшой период времени, чтобы было на что содержать семью.
Одновременно я втягивался в диссидентскую деятельность, например, участвовал в издании самиздатовских журналов. За решетку попал в августе 1989 года, всего за три месяца до начала "бархатной революции". Я был обвинен в подрыве устоев социализма — в очередном номере нашего журнала написал о людях, погибших при вступлении войск стран ОВД в Чехословакию в августе 1968 года.
— Я помню, что вашего освобождения из тюрьмы требовали участники уже самых первых митингов в Праге и Братиславе.
— Тем не менее на свободу я был отпущен уже в самый разгар "бархатной революции", 25 ноября 1989 года. Сразу связался со своими чешскими и словацкими друзьями. На другой день, 26 ноября, выступил с речью на многотысячном митинге в центре Братиславы. Еще через два дня в составе делегации лидеров оппозиции уже участвовал в переговорах с руководством правительства страны о том, что необходимо делать дальше. А еще через 12 дней, 10 декабря, я принес присягу на Пражском граде в качестве первого заместителя председателя нового, посткоммунистического правительства Чехословакии.
— Падение власти компартии в Чехословакии было в тот момент уже неизбежным?
— Да, конечно. Во-первых, потому что вокруг нас, в Венгрии, Польше и ГДР, уже несколько месяцев работали посткоммунистические правительства, социализм там был уже в развалинах. И в Москве пятый год шел процесс перестройки. А во-вторых, компартия и ее лидеры у нас в стране были чрезвычайно непопулярны. И главную роль здесь сыграла деятельность самих коммунистов в годы "нормализации", начало которой положил опять-таки август 1968 года.
Глубоко символично, на мой взгляд, что именно в Праге 1 июля 1991 года состоялось последнее заседание руководителей государств-участников Организации Варшавского договора, на котором они подписали Протокол о полном прекращении его действия. От имени советского руководства данный документ подписал вице-президент СССР Геннадий Янаев, со стороны Чехословакии свою подпись поставил ее президент, а в прошлом лидер диссидентского движения в республике Вацлав Гавел.
— Став в 1991 году премьером Словакии, вы в числе первых заявили о будущей отдельной словацкой звездочке, по соседству с чешской, на флаге Евросоюза.
— Я начал говорить о подобном видении будущего Чехии и Словакии еще будучи первым вице-премьером федерального правительства, потому что сам наблюдал, как тяжело рождались решения на федеральном уровне. Чтобы появилось на свет то или иное постановление, сначала должны были выразить свое мнение чешское и словацкое правительства, потом федеральное. Все это происходило в ожесточенных спорах.
Бурлил и парламент, например, огромные распри и потоки прений сопровождали появление тире в названии страны — "Чехо-Словацкая Федеративная Республика", которое потом было изменено на букву "и" — "Чешская и Словацкая Федеративная Республика". Дебаты на подобные темы лишь тормозили нормальную работу политиков в интересах сограждан.
Состоявшееся к 1 января 1993 года разделение страны на два отдельных государства, Чехию и Словакию, думаю, пошло лишь на благо их народам.
— Вы сказали, что ввод войск пяти соцстран 21 августа 1968 года стал шоком для всех чехов и словаков, так или иначе повлиял на судьбы каждого из них. Кто-то лишился любимой работы, другие были вынуждены эмигрировать, третьи стали диссидентами, побывав, как и вы, за решеткой. Как это повлияло на отношение ваших сограждан к СССР, к советским людям, а позднее перенеслось на отношение к россиянам?
— Конечно, отношение к СССР очень сильно ухудшилось. Сколько бы лет ни прошло после событий августа 1968 года, но они до сих пор остаются очень мрачным периодом в истории нашей страны, в памяти многих наших соотечественников.
Однако время лечит, подрастают новые поколения, для которых эти события — всего лишь история, пусть и весьма печальная. Кто-то по-прежнему намерен видеть в России угрозу для наших стран, но многие с этим не согласны. Не случайно последние опросы на эту тему, проведенные, кстати, не нашими, а западными исследовательскими агентствами, показывают, что, например, словаки относятся к России и россиянам лучше всех народов в Центральной Европе.
— Я заметил еще один феномен — многие бывшие диссиденты и в Чехии, и в Словакии являют ныне себя в качестве настоящих русофилов. А те, кто в мрачные годы "нормализации" не расшатывал, как вы со своими друзьями-диссидентами, тогдашний строй, а вполне успешно в нем существовал, теперь вдруг стали закоренелыми русофобами. Почему?
— Я скажу за себя. Да, я был ярым противником коммунистической идеологии, социализма, а через это мое негативное отношение переносилось и на СССР, на его руководство, его властные структуры. Но опять-таки заметьте — не на советских людей, которые сами достаточно настрадались в условиях социализма.
Теперь социализма давно нет, он пал, проиграл. В том числе и в России. Эта глава моей жизни завершилась. Осталась Россия, которая всегда была историческим партнером и другом Словакии. Именно так это воспринимают многие бывшие диссиденты и в Словакии, и в Чехии.