Литва обнаружила, что Россия нанесла ей страшный удар

В Литве назначили очередного "русского шпиона". Это стало уже рутиной, но сейчас случай уж совсем уникальный. Подозрение предъявлено 82-летнему Эдуарду Манову (по всем документам, включая российский паспорт, он числится с литовским окончанием — Мановас, Manovas), в недавнем прошлом активисту правоконсервативной партии "Союз Отечества — Литовские христианские демократы". Кроме того, Манов — член влиятельного в стране Литовского союза политзаключенных и ссыльных, что уж совсем удивительно.

Литовская контрразведка утверждает, что в Шауляе, где жил Манов, нашли "сложное оборудование для приема и передачи информации". Но в то же время замдиректора Департамента госбезопасности Ремигиюс Бридикис уточнил, что подозреваемый собирал не секретную информацию, а ту, которая якобы представляет интерес для России: о деятельности политических партий, организации бывших ссыльных и лагерников, о внутренней и внешней политике, учениях и оборонном потенциале. То есть, грубо говоря, дедушку обвиняют в подготовке дайджестов открытой информации и журналистских обзоров, которые он якобы зачем-то передавал в Москву посредством "сложного оборудования".

Литовцы умеют выдумывать невозможное. Тот же замдиректора ДГБ Бридикис сказал, что Манов якобы "работал на российскую военную разведку в рамках программы "Нелегалы". "Она совершенно исключительная, потому что довольно дорогостоящая, комплексная, требует много ресурсов, работы и подготовки. Обычно в таких случаях собирается чувствительная и особенно актуальная для России информация", — заявил Бридикис. Не совсем понятно, почему в таком случае Манов, по словам ДГБ, собирал исключительно открытую информацию, не имел доступа к государственным секретам и даже в столице не жил. Странно и то, что Ремигиюс Бридикис вроде бы профессионал, всю жизнь в госбезопасности Литвы работает, а до сих пор не знает, что не существует "программы "Нелегалы". Это по-другому называется и иначе работает.

Манова оперативно исключили из партии консерваторов и фактически "отменили". Например, очень пожилой человек имел самое безобидное хобби, какое только можно придумать: он увлекался художественной фотографией. В Шауляе регулярно проходили выставки его работ. Сейчас странички с его выставками исчезли даже с сайта Шауляйского епископства.

Особую эмоцию вызывает наличие у него российского паспорта. "Казус Манова" может привести к тому, что в сейм внесут законопроекты, либо запрещающие иметь двойное гражданство вообще, либо содержащие требование при получении литовского гражданства отказаться от российского.

Но наибольший удар литовская общественность получила в области традиционной государственной мифологии. Манов — из семьи ссыльных, а в Литве активно участвовал в деятельности общества "Лагерник" (Tremtinys). А эта категория людей в Литве — практически каста неприкосновенных наряду с бывшими "лесными братьями" и "белоповязочниками" (аналог фашистской полиции). В период перестройки Союз лагерников был одним из таранов развала Советского Союза наравне с "Саюдисом", в который входила в основном обеспеченная интеллигенция. И с некоторых пор эта категория граждан стала считаться чуть ли не "моральным камертоном" нации. Правда, со временем и возрастом их пыл стал угасать, но привилегированное положение бывших ссыльных, лагерников и "лесников" сохранилось как государствообразующий миф. Они боролись против Советов (читай: русских) и пострадали от них.

А тут такое. Чтобы избежать морального диссонанса, в биографии Манова стали искать нестыковки. И нашли. Баллотируясь в шауляйский городской сеймик, он в анкете написал, что учился во Львовском гуманитарном университете на журналиста. Но такого учебного заведения нет и не было никогда. Зато было Львовское высшее военно-политическое училище, в котором готовили советских военных журналистов. И предполагается, что до возвращения в Литву в 1997 году Манов работал в РФ как раз военным журналистом.

Надо сказать, что соратники Манова по Литовскому союзу политзаключенных и ссыльных всячески его защищают и отмахиваются от фантастических версий о "заброшенном ГРУ нелегале". Их можно понять: это слишком серьезный удар не только по самой этой организации, но и по всему мифу об "особой роли" бывших лагерников и ссыльных в литовском обществе. Председатель союза Гвидас Руткаускас считает, что Манов, заполняя 13 лет назад предвыборную анкету, мог либо просто ошибиться в названии, либо сознательно не захотел упоминать ЛВВПУ, чтобы лишних вопросов не вызывать. Дело в том, что он очень активно участвовал в жизни Союза ссыльных, писал мемуары, выступал с рассказами, его с удовольствием цитировали в связи с его очевидными литературными способностями. Советское военное и полувоенное образование могло бросить на все это тень.

Кроме того, в архивах не нашли ссыльного Эдуарда Манова 1942 года рождения. Зато нашли Эдуарда Манова 1941 года рождения, который был выслан с родителями в 1945 году в Таджикистан, где и умер. Возникла самая фантастическая из всех версий о "подмене" российской разведкой или самого Манова как человека или использования документов умершего для "внедрения нелегала".

Против этой версии снова выступили соратники из Союза ссыльных. У Манова был родной брат, который умер четыре года назад. Эту семью хорошо знали в том числе те, кто был знаком с ними до высылки в 1945 году, и сомнений в "подлинности" не было никогда. А ошибки с документами, датами и даже именами тех, кто оказался в ссылке маленьким ребенком, происходили в массовом порядке. По возвращении в Литву Оны становились Аннами, Нийеле — Нинелями, терялись окончания фамилий, путались даты.

Так называемый Центр изучения геноцида затем пояснил, что запись о якобы смерти Эдуарда Мановаса была произведена ошибочно. А данные о высылке из деревни Диктаришкяй Шауляйского района Александраса Мановаса, его жены Екатерины Мановене и детей Эдуардаса и Альбертаса полностью соответствуют действительности. Версия о "нелегале" развалилась окончательно.

Манову в качестве доказательства его "шпионской деятельности" предъявляют регулярные поездки в Россию к детям, а также отдых в Крыму. Дело в том, что его дети остались в России: сын занимается бизнесом, а дочь защитила диссертацию в Институте философии по Хайдеггеру. Манов получал российскую пенсию, ездил отдыхать на своей машине ("сам за рулем — крепкий старик", по словам того же Руткаукаса) в Крым, где фотографировался с семьей своего сына. Также подозрительной литовцам кажется его квартира в Москве. Мол, простой военный журналист не мог получить московскую квартиру. Но все это из раздела "досужих размышлений", к "делу о шпионаже" такие сведения не пришьешь.

ДГБ утверждает, что Манов начал "работать на ГРУ" в 2018 году, что само по себе опровергает версию о внедренном за двадцать лет до этого нелегале. Но все эти провалы в доказательной базе вряд ли будут учтены литовской стороной. Дело Манова из набора бездоказательных обвинений в адрес 82-летнего старика превратилось в процесс особой общественной важности.

Если вдруг выяснится, что человек тяжелой судьбы, высланный еще маленьким ребенком, а затем на эйфории независимости и демократии решивший вернуться в Литву, активист консервативной партии и Союза лагерников на старости лет вдруг переосмыслил свою жизнь и разочаровался в реалиях современной Литвы — это будет слом всех стереотипов и государственных мифов.

Дело в том, что миф о массовых репрессиях (наряду с пактом Молотова — Риббентропа) — единственное, что удерживает сейчас на плаву государственную идеологию Литвы. Если вдруг убрать из ее каркаса историю о "мучениках", то придется вспомнить о привилегированном положении Литовской ССР, как и всей Прибалтики, в СССР. А если все было не так уж и плохо, то зачем надо было устраивать всю эту вакханалию в конце 1980-х годов с последующим выходом из Союза? Таким вопросом в Литве задаются все больше и больше, что вызывает ответные действия: отрицание "репрессий" в том виде, как их описывает официальная пропаганда и историография, — государственное преступление с большими тюремными сроками. И "дело Манова" подбрасывает в этот костер новые дрова, поэтому его обязательно доведут до суда, несмотря на фактическое отсутствие в уголовном деле состава преступления. Это больше, чем разведка, это — идеология.