Профессор Игорь Волгин: пророчества Достоевского о судьбе России сбываются

В прославленном старцами монастыре Оптина пустынь этим летом впервые прошли "Дни Достоевского". Многие откровения были даны великому писателю в общении с оптинским старцем Амвросием, к которому Достоевский приезжал в 1878 году, после смерти своего четырехлетнего сына Алеши. О связи Достоевского с православием, о его сомнениях и спорах с Толстым, о взглядах на Христа и истину, о князе Мышкине, Алеше Карамазове и других героях, о пророчествах в отношении человеческих судеб и России, о секрете русской революции, об идеальных образах и "бесах" в интервью РИА Новости рассказал ведущий российский исследователь Достоевского, основатель Фонда Достоевского, заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова Игорь Волгин. Беседовала Ольга Липич.

– Игорь Леонидович, что сегодня связывает имя Достоевского с Оптиной пустынью, куда он приезжал лишь однажды летом 1878 года к старцу Амвросию?

– В Дни Достоевского в Оптиной пустыни открыли закладной камень будущего памятника Федору Михайловичу. Часть этого камня привезена из Омска – с места его каторги. И в этом есть некоторая символика: аукается с Илюшечкиным камнем в "Братьях Карамазовых". В романе, когда мальчики после похорон Илюшечки собрались у камня, Алеша Карамазов произносит речь о всеобщей любви, о будущем, о том, что товарищи покойного должны не забывать его и любить друг друга. Есть некая символика в том, что участники Дней Достоевского, собрались именно у камня…

– А когда поставят сам памятник?

– Предположительно, следующим летом.

– Должны ли, на ваш взгляд, и будут ли повторяться "Дни Достоевского в Оптиной пустыни"?

– Да, обсуждалась идея сделать эти дни ежегодным национальным праздником. Главное, не "забюрократить", не "заадминистрировать" эту идею, а сделать Дни Достоевского в Оптиной пустыни подлинным праздником российской культуры. Конечно, здесь важна инициатива и участие Церкви, но столь же важен и светский характер этого торжества. Рядом с территорией монастыря расположено огромное поле, где могли бы выступать поэты, прозаики, деятели театра и кино, музыкальные коллективы, проводиться книжные ярмарки и так далее. Могут также участвовать ученые, исследователи с открытыми лекциями по литературе, отечественной истории и другим областям гуманитарного знания. Разумеется, все это должно совершаться таким образом, чтобы не нарушить покой насельников обители.

– Почему именно Оптина пустынь, а не какая-то иная обитель?

– Это рубежный момент в жизни Достоевского. Он ведь едет в Оптину пустынь после смерти любимого младшего сына Алеши, чье имя получает один из героев "Братьев Карамазовых". Сын Достоевского умирает внезапно, от приступа эпилепсии, что должно было еще сильнее поразить отца. Он попадает в монастырь именно на сороковины – 40 дней со дня смерти Алеши, заказывает там панихиду. Причем едет не один, а с Владимиром Соловьевым (основатель христианской философии, мистик, поэт и публицист – ред.). Как пишет Анна Григорьевна (вторая жена Достоевского – ред.), по ее инициативе: она просила Соловьева уговорить ее мужа поехать с ним в Оптину.

В монастыре Достоевский пробыл всего двое суток – с 25 по 27 июня. Там он присутствует на общей беседе старца Амвросия с прихожанами, эта встреча отразилась в главе "Верующие бабы" в "Братьях Карамазовых". То, что говорится в этой главе о смерти ребенка, в том числе, слова самого старца – все это имело совершенно реальную основу.

Были две встречи наедине – личные и, очевидно, важные для писателя. Причем разница в возрасте у Достоевского и Амвросия не такая уж большая: старец всего на девять лет был старше своего собеседника. Известно, что Амвросий сказал про Достоевского: это кающийся. Именно это отметил прежде всего. Что очень существенно для понимания личности автора "Карамазовых" и его миронастроения перед написанием романа.

– О чем говорил Достоевскому старец Амвросий?

– Это можно только предполагать. Кстати, по одной из версий говорил не только Амвросий, не менее "активен" был и сам Достоевский. Таким образом, это был диалог.

Конечно, личность Амвросия отразилась в образе старца Зосимы. Но это отнюдь не подобие. Зосима – это именно образ, причем, образ собирательный. Его поучения – это отдельный сюжет. Здесь сказались представления Достоевского о таком исключительном институте, как старчество.

© Фото из личного архива Игоря Волгина

Выступление Игоря Волгина на Днях Достоевского в Оптиной пустыни

– Почему Достоевский уделил старцу из Оптиной пустыни особое внимание в "Братьях Карамазовых"?

– Старчество как явление существует только в православии. А Достоевского давно интересовала монастырская тема, он даже предполагал написать некое произведение, где героем мог быть, например, Чаадаев, предположительно сосланный в монастырь за свое "Философическое письмо". Когда Достоевский возвращается из Оптиной, он садится за свой "закатный" роман. Конечно, посещение автором Оптиной не могло не отразиться на художественном строе "Братьев Карамазовых".

Этот монастырь считался всегда одним из самых святых мест на Руси. Сюда приезжал Гоголь, Толстой бывал здесь неоднократно.

– А что известно о посещении пустыни Толстым?

– Толстой тоже беседовал с Амвросием. И последний, по некоторым свидетельствам, вышел после этой беседы измученным. Он полагал, что автор трактата "В чем моя вера" в отличие от кающегося Достоевского, был одержим непомерной гордыней.

Последний раз Толстой приехал в Оптину перед смертью. Будучи отлучен (вернее, объявленный отпавшим) от Церкви, он не решился преступить порога обители, хотя старцы были готовы его принять. И находясь у сестры-монахини, Марии Николаевны, в Шамордине, Толстой сказал ей, что все-таки собирается посетить скит. Но 30 октября 1910 года приезжает его дочь Александра Львовна, и утром 31-го Толстой отправляется с ней и доктором Маковицким в свой последний путь, который завершается на станции Астапово.

Так что Оптина пустынь – знаковое место для русской литературы.

– Могли бы вы приоткрыть малоизвестные широкой публике страницы истории "Достоевский и православие"?

– Важно, что автор "Карамазовых" воспитывался в глубоко православной семье. Первое яркое впечатление, которое было у него в детстве, это Библия. История Ветхого и Нового Заветов, в популярном изложении. Он вырос в Москве, в Мариинской больнице для бедных. И название его первого романа "Бедные люди" – это не только констатация материальных тягот, но как бы вздох божественной скорби по всему роду человеческому.

Потом был кризис: когда общался с Белинским, и тот, как пишет Достоевский, "ругал мне Христа по-матерному". Этого Достоевский, для которого Христос был воплощением правды и носителем лучших человеческих черт, вынести не мог.

Свое отношение к христианству Достоевский сформулировал в строках, написанных незадолго до смерти: "Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла". "Горнило сомнений" – это борение духа, алчущего истины.

В письме к жене декабриста Наталье Фонвизиной после каторги, в 1854 году, он написал удивительные слова: "Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной".

– Как вы понимаете эту фразу об истине и Христе?

– Я полагаю, Достоевский имеет в виду, что если истина античеловечна, арифметична (как Раскольников говорит, "да ведь тут арифметика!"), если истина математична, механистична, бездушна, то он предпочитает остаться со Христом, то есть с человеком. Вопреки этой бездушной истине, которая истинной на самом деле не является.

Недаром Христос в Евангелии говорит: "Я есмь путь и истина и жизнь". Он (Достоевский) делает выбор в пользу Христа, если даже предполагаемая истина носит наукообразный характер. Здесь очень интересная диалектика, требующая размышлений.

Кстати, имеется свидетельство Константина Леонтьева (врач, дипломат, религиозный мыслитель, писатель, незадолго до смерти принял монашеский постриг в Оптиной пустыни – ред.), что некоторые оптинские старцы считают Зосиму из "Братьев Карамазовых" выдуманным образом, не вполне православным. Правда, другими источниками это не подтверждается.

Конечно, Зосима – не вполне типичный старец, какие-то светские привычки у него остались. В романе, как помним, после своей кончины он "провонял", искушая отца Ферапонта и остальную братию. Но поразительно, что согласно одному свидетельству, его прототип, старец Амвросий, сказал, что когда умрет, от него будет идти дух, потому что он много грехов на себя принял, исповедуя и наставляя.

– Имеется в виду, что он жертвует собой, своей потенциальной святостью ради грешников?

– Можно сказать и так. Вообще христианство Достоевского – это выстраданное, отнюдь не "формализованное" христианство.

- А у Толстого оно не было выстраданным?

– С его точки зрения – да. Но для Льва Толстого Христос – это скорее коллега. Незадолго до смерти Достоевский читает письмо Толстого к его родственнице, графине Толстой, где тот излагает свой символ веры, основы будущего толстовства, в частности, непризнание божественности Христа. Достоевский хватается за голову и восклицает: не то, не то – все не то!

Это письмо лежит на столе у Достоевского в день его смерти. А что лежит на столе у Толстого, когда он уходит из Ясной Поляны? Это раскрытый второй том "Братьев Карамазовых". Роман Достоевского – одно из его последних чтений. Он отмечает поучения старца Зосимы – они ему нравятся. Но к остальному у него есть претензии. Одновременно Толстой читает Евангелие – Нагорную проповедь – и отзывается так: "Много лишнего, написано хуже Достоевского". Вот такие странные сближения судеб.

Надо сказать, что в свое время, переводя Евангелие, Толстой изгоняет из него всю поэзию: чудеса, воскресение и прочее. Он оставляет, условно говоря, лишь евангельскую "публицистику".

Для него Христос – только учитель, но отнюдь не Бог, он лишен мистической сущности. А для Достоевского, который предпочел бы остаться "со Христом, нежели с истиной", нет ничего выше, чем личность Христа. Довольно разные, как видим, подходы.

– Во всем ли канонична трактовка христианских догматов и православного учения у Достоевского?

– При общей каноничности религиозных убеждений Достоевскому принадлежит собственная трактовка некоторых христианских истин. И это устраивало не всех. Например, тот же Леонтьев писал, что христианство Достоевского – розовое ("Наши новые христиане"), что не может быть царства Божия на земле, и к этому нельзя стремиться. Между тем для Достоевского как раз характерна попытка внедрения христианского сознания в реальную жизнь – политическую и историческую практику.

– Что это значит конкретно?

– Конкретно это означает неделимость морали. Вот как говорится об этом в "Дневнике писателя": "Что правда для человека как лица, то пусть остается правдой и для всей нации. Да, конечно, можно проиграть временно, обеднеть на время, лишиться рынков, уменьшить производство, возвысить дороговизну. Но пусть зато останется нравственно здоров организм нации — и нация несомненно более выиграет, даже и материально". Иначе говоря, нет двух нравственностей, нет правды "применительно к случаю". Нравственный закон един для всех. "Нет, надо, чтоб и в политических организмах была признаваема та же правда, та самая Христова правда, как и для каждого верующего. Хоть где-нибудь да должна же сохраняться эта правда, хоть какая-нибудь из наций да должна же светить. Иначе что же будет: все затемнится, замешается и потонет в цинизме". Этот императив чрезвычайно актуален и для нашего времени.

– Князь Мышкин в романе "Идиот" – это попытка изобразить почти Христа в России XIX века? Встречали ли вы еще подобных "идиотов" в литературе и жизни?

– Достоевский в черновых заметках пишет: "Князь Христос". Но обозначение это условное. Князь – человек. И попытка создать образ положительно прекрасного человека не вполне удалась. Ведь Мышкин не приносит счастья никому, все его стремления разбиваются жестокой действительностью. И это касается не только Настасьи Филипповны. Князь полон добрых намерений, но каков финал? Мышкин возвращается в клинику в Швейцарию.

Он, конечно, не Христос. Это – демонстрация идеального, чистого, благородного, притягивающего человеческого образа. Это – проекция Христа, не реализуемая в плане конкретного действия. Внутренние основы Мышкина – христианские. Но он никогда не возьмет бич, чтобы изгнать торгующих из храма.

– Тогда какие выводы, уроки должны оставаться после прочтения "Идиота"? Что невозможно, не являясь Богом и не обладая мистической составляющей, быть безупречно нравственным человеком и приводить окружающих к лучшему, а не к трагическому финалу?

– Почему мы считаем, что художественный текст должен нас чему-то учить, направлять, иметь какой-то назидательный смысл? Это не так! Чехов писал Суворину, что русская литература не отвечает ни на один вопрос, но важна, потому что она эти вопросы правильно ставит. В "Идиоте" вопрос поставлен. Вообще вряд ли есть какие-то готовые формулы, вытекающие из художественного творчества Достоевского – он очень многозначен. И на его вопросы отвечать приходится нам.

– Алеша Карамазов – еще одна попытка изобразить идеального современника, почти Христа?

– С Алешей все не так просто. С одной стороны, он – идеальный, любимый герой автора, носящий имя умершего сына. Но ведь существовал, как известно, замысел продолжения романа. И согласно этому замыслу, Алеша становится революционером, покушается на цареубийство. "Его бы казнили…" Я много писал об этом в книге "Последний год Достоевского".

– Достоевский перед смертью сочувствовал революции?

– Разумеется, нет. Но он отрыл секрет русской революции! В революцию шли не только "бесы", изображенные им ранее в одноименном произведении, в нее пошли идеалисты, чистые сердцем, верующие люди. Такие, как Алеша Карамазов. И вот это, конечно, трагедия России, русского духа, отечественной истории. Алеша – смиренный, чистый, почти святой, вдруг примыкает к революционерам. Его гибель на эшафоте – это некое искупление…

После цареубийства (народовольцы взорвали Александра II 1 марта 1881 года – ред.), накануне вынесения приговора "первомартовцам" - цареубийцам, Владимир Соловьев произнес речь, в которой призвал помиловать их. И Анна Григорьевна Достоевская (сам писатель скончался зимой) очень возмутилась этой речью. При этом ее приятельница заметила, что Достоевский как никак отожествлял Соловьева со своим любимцем – Алешей Карамазовым. "Нет, нет", – горячо возразила Анна Григорьевна, – "Федор Михайлович видел в лице Соловьева не Алешу, а Ивана Карамазова". Вот такой поворот сюжета.

– Что скажете о двух других братьях – Дмитрии и Иване?

– Это собирательные образы. Впечатляющий образ Дмитрия Карамазова, "несостоявшегося отцеубийцы". Поразительна диалектика Ивана, которая приводит его в конце концов к душевному кризису, к сумасшествию. Кстати, в беседе у старца Зосимы он говорит, что католическая идея имеет в виду превращение Церкви в государство, а по русской православной идее – наоборот, государство превращается в Церковь, в духовную общность людей. И там действуют совершенно иные законы. Достоевский записывает в своей последней тетради: "Казнь Квятковского, Преснякова (приговоренные к смерти народовольцы – ред.) и помилование остальных. NB! Как государство — не могло помиловать (кроме воли монарха). Что такое казнь? — В государстве — жертва за идею. Но если церковь — нет казни".

Достоевский присутствовал на процессе Веры Засулич, которая тяжело ранила двумя выстрелами Федора Трепова (петербургского градоначальника – ред.). Преступление очевидное, однако, суд вынес оправдательный приговор. Во время суда Достоевский заметил сидевшему с ним рядом журналисту, что наказание этой девушки неуместно, излишне… "Следовало бы выразить", – сказал он, – "Иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз". Фраза, приложимая к евангельской Марии Магдалине, которой Христос говорит: "Иди и впредь не греши". "Нет у нас, кажется, такой юридической формулы”, – добавил Достоевский, – "Чего доброго ее (Засулич – ред.) возведут в героини". Кстати, после скандального оправдания Веры Засулич в Российской империи поднимается волна политических покушений.

© Фото из личного архива Игоря Волгина

Участники Дней Достоевского в Оптиной пустыни у закладного камня будущего памятника писателю в обители

– Считается, что у Достоевского было много пророческих суждений, в частности, о сегодняшнем дне, о России – так ли это, на ваш взгляд, в чем?

– Он не предсказывал конкретных событий. Но у него были пророческие суждения о человеческих судьбах: до чего может дойти человек. Если взять, например, сон Раскольникова – безумие, убийства, своего рода конец света – это тоже некое предсказание. Поразительно предположение, что славяне – если Россия их освободит – будут от нее отворачиваться.

Главное, повторяю, сбываются его пророчества в отношении человека. Он пишет, что человек внешне цивилизованный, возможно, еще в крови найдет наслаждение. Конечно, это ХХ век, это предвидение его исторических драм.

О России в 1878-79 годах он говорит, что она стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной. Но вообще это статическое положение России. Возьмите "Медного всадника": "Куда ты скачешь, гордый конь, и где опустишь ты копыта?"

Можно сказать, что ныне весь мир стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной. И если использовать метафору Семеновского плаца (избавление петрашевцев от смертной казни – ред.) еще неизвестно, будет ли мир в конце концов помилован.

– А что бы сказал Федор Михайлович о том, что происходит сегодня между Россией и Украиной, Россией и "коллективным Западом", о спецоперации?

– Достоевский едва ли не последний символ славянского единства. Его род вышел из Белоруссии (село Достоево), двигался на юг, отец родился на Украине в селе Войтовка, затем переселился в Москву. Все это изложено в капитальной, более чем тысячестраничной "Хронике рода Достоевских", изданной Фондом Достоевского в 2013 году. Достоевский – реальное воплощение этих исторических преемственностей и связей. Тем трагичнее выглядит сегодняшняя ситуация.

– "Бесы" – кто они, только революционеры? В ком они сегодня?

– "Бесы" – это, конечно же, не только революционеры. Да, в сущности, какие они революционеры-подпольщики, там же все очень иронически изображено, тот же Петр Верховенский. Но бесовство – это черта общечеловеческая. Черта, имеющая отношение к разным ситуациям: и к революции, и к контрреволюции, и ко многому другому. К тому началу в человеке, которое угрожает самому его существованию.

Бытует анекдотическая история: Анатолий Луначарский (революционер и первый нарком просвещения РСФСР – ред.) объявил однажды, что советское правительство собирается поставить памятник Достоевскому. "А что вы напишите на памятнике?" – вопросил наркома один старый профессор. – "Может быть, сделаете такую надпись: "Федору Михайловичу Достоевскому от благодарных бесов". Так что бесы – явление глобальное и, увы, повторяющееся.

– До скончания века по христианской, линейной концепции развития мира?

– У меня сейчас в одном журнале выходит подборка стихов, где есть такие строки:

Знать, к сожалению вящему,

несовершенный весьма,

верящий каждому ящику

мир этот сходит с ума.

В силу сего происшествия –

в раже взаимных охот

так и второго пришествия

мы не заметим приход.

– А какого вы мнения о состоянии современной культуры?

– Опять же позволю процитировать собственные стихи:

И Бог мычит, как корова,

И рукописи горят.

…Вначале было не Слово,

а клип и видеоряд.

О, дивный мир этот тварный,

пою тебя и хулю,

хотя мой запас словарный

давно стремится к нулю.

– Тогда чем важна в наши дни память о Достоевском для современников, подрастающих поколений?

– Если брать его биографию, Достоевский является действующей моделью России: он прошел весь путь русских духовных исканий – от петрашевцев (кружок социалистов-революционеров – ред.) до Пушкинской речи. Но, как он сам говорил, идеи меняются, а сердце остается одно. Никто из писателей в мире не пережил свою собственную смерть – это произошло только с ним. Не случайно Достоевский берет к "Братьям Карамазовым" эпиграф из Евангелия от Иоанна: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода". Он сам и есть то зерно – как бы умершее на эшафоте, но принесшее неоценимые плоды.

И, возвращаясь к Оптиной пустыни, хочу сказать, что замысливаемые Дни Достоевского могли бы стать не только праздником российской культуры, но и явлением, просветляющим наше национальное самосознание.