Кутрашев: Ирак заинтересован в расширении работы нефтекомпаний из России

Москва и Багдад имеют доверительные отношения на всех уровнях, иракцы заинтересованы в развитии сотрудничества с РФ, в том числе в расширении работы в стране российских нефтегазовых компаний. Посол России в Ираке Эльбрус Кутрашев в интервью корреспонденту РИА Новости Рафаэлю Даминову рассказал о том, почему российским дипломатам работать в Багдаде тяжелее, чем в Кабуле, о несправедливой конкуренции в отношении РФ на иракском рынке вооружений, и о том, почему посольство не станет смягчать меры безопасности в ближайшей перспективе.

– Скажите, пожалуйста, тяжело ли сегодня быть российским дипломатом в Ираке?

– Вы знаете, российским дипломатом на Ближнем Востоке быть не очень легко, но совершенно точно престижно. Поэтому, если брать с точки зрения профессиональной деятельности, то не тяжело. Нашу страну здесь очень уважают, поэтому к нам относятся соответствующим образом. Тяжело приходится с точки зрения условий для работы и личной жизни, если она есть. В этом плане наша точка, я с полным правом могу сказать, в мире, пожалуй, самая непростая. Причем не только для посла, но и вообще сотрудника посольства. Таких сложных условий, как в Ираке, по совокупности, нет нигде. Есть страны, где климат хуже, чем у нас, но там нет такой сложной военно-политической обстановки и такого уровня террористической угрозы; есть страны, где, наверняка, больше, чем у нас рабочая нагрузка, но там могут быть лучше бытовые условия, тот же климат, или вообще там есть возможность жить с семьями и после работы получить какую-то релаксацию и перезагрузку. По отдельным параметрам мы можем быть не первыми в плане того, как все плохо. По совокупности же, я с гордостью могу сказать, мы – лидеры! Вот за коллег в Афганистане (так как Афганистан у всех на слуху, как воюющая страна) могу порадоваться, что у них лучше, чем в Багдаде! Мне удалось несколько лет назад побывать там в рабочей поездке. Как в Кабуле сейчас, не знаю, ситуация немножко переменилась, но в плане жизненного ритма, думаю, все сохранилось, как было. Эвакуацию они не проводили, посольство не закрывали. Так что быть российским дипломатом в Ираке — это престижно, это очень полезно в плане профессионального роста, и это не очень легко с точки зрения ресурсов организма и человеческих сил, но мы пока справляемся!

– Я был в 2016 году в Багдаде и видел условия, в которых работает посольство. Я понимаю, что они вызваны большим риском, к тому же все помнят, что наши дипломаты в 2006 году погибли в Ираке. Есть ли понимание, когда эта ситуация изменится?

– Изменится, несомненно. Даже с того момента, как Ирак стал нынешним Ираком, после свержения режима Саддама Хусейна в 2003 году и вступления страны в период нынешней турбулентности, прошло 19 лет почти, и эти 19 лет были совсем не одинаковыми. Но есть базовые вещи с точки зрения нашей работы. Например, если брать ситуацию в сфере безопасности, для иракцев она стала значительно лучше. Я был здесь с 2003 по 2005 год. Тогда не было ни дня, чтобы мы не слышали ни взрывов, ни звуков интенсивной стрельбы, ни сирен скорой помощи, пожарных машин и прочего. И все это – просто сидя в своем рабочем кабинете. Боюсь ошибиться, но насколько могу вспомнить, здание, в котором мы находимся, раза два в неделю трясло, потому что взрывалось где-то совсем рядом. У меня даже, как, наверное, и у остальных сотрудников, выработалось своеобразное психологически-индифферентное отношение к происходящему. Конечно, рефлекторно организм реагировал, при взрыве я всегда вздрагивал, но это мне не мешало делать то, чем я занимался в этот момент. Да, снаружи и вопли, и крики, и, как я говорил, сирены, могла стрельбы начаться. Но поскольку подобное происходило очень часто, мы не отвлекались. Ведь работу свою нужно было делать. Сейчас я здесь нахожусь с мая прошлого года, и ни разу такого не повторялось. От силы, какая-то стрельба иногда слышна. Но насколько могу предположить, не перестрелка, а предупредительный огонь. Будто кто-то мимо блокпоста проскочил там, где не положено. То есть ни взрывов, ни машин со смертниками, которые в свободном режиме катаются по городу и ищут мишень, ни громких похищений официальных лиц или иностранцев, ни нападений на дипломатов – этого всего нет. И сами иракцы себя чувствуют раскованнее. Это видно невооруженным взглядом из окна бронированного автомобиля, когда меня везут на встречу. Я по улице гулять спокойно не могу, у нас свой регламент безопасности. А они могут, поэтому хотя бы за них можно порадоваться. Другая сторона медали в том, что все силовые структуры здесь находятся в постоянной готовности. Это является хорошим подтверждением тому, что ситуация с безопасностью совсем неидеальна. Я просто в разные периоды имел возможность наблюдать, как работают соответствующие структуры в тех или иных странах. У иракцев в глазах есть понимание того, что в любой момент что-то может случиться. Какие на то причины – не хочу сейчас глубоко в это уходить. Риски и угрозы сейчас несколько другие, чем в 2003-2005годы, но только немного другие. В остальном природа не изменилась — это факторы террористической угрозы. Так что позитивная динамика в этом плане есть. Но мы можем ее только отслеживать. Пытаться к ней адаптироваться в плане смягчения мер безопасности все еще рано. Пока кардинального улучшения не просматривается. Все это улучшение носит больше тактический характер и в любой момент оно может обратиться вспять и сыграть против нас. Кроме того, понятно, что иностранные дипломаты – это, в общем, к сожалению, лакомые мишени для всякого рода злоумышленников. Начиная от представителей любой террористической организации, абсолютно любой, и заканчивая не вполне психически здоровыми людьми. Я неслучайно сказал, что престижно – быть российским дипломатом в Ираке. Престижно потому, что нас здесь уважают. И не потому, что мы такие белые и пушистые, а потому, что за нами Российская Федерация со всей ее ролью на мировой арене. Соответственно, это привлекает внимание к нам как ее представителям. Поэтому, в перспективе, с сожалением могу сказать, не ожидаю, что мы сможем себе позволить смягчить меры безопасности. Точно так же, как этого не смогут себе позволить посольства ни одной крупной страны. Ни американцы, ни британцы, ни французы, ни китайцы – никто из них в обозримой перспективе на смягчение очень жестких мер безопасности в отношении своих дипломатических представительств не пойдет. Никто, находясь в здравом уме, рисковать людьми не будет.

– Последние годы в странах Ближнего Востока было много работы у российских дипломатов в связи с тем, что Россия мощно вернулась на Ближний Восток, принимала участие в урегулировании конфликтов. Ранее мне рассказывали ваши коллеги из Дамаска, что они с утра до вечера были вынуждены вникать, работать и круглые сутки пахать. Сейчас можно ли сказать, что они прошли большую школу и наша дипломатия стала сильнее, ее кадровый состав?

– Я не хочу вступать в прямую дискуссию со старшими товарищами -ветеранами дипслужбы, которые, например, иногда говорят, что сейчас уже молодежь не та пошла. Или, что любой второй секретарь советского посольства был на голову выше, чем нынешний советник. Лично я не видел ни одного дипломата советского посольства, просто я не застал их. Но пройдя на российской службе все этапы, рискну предположить, что ни один второй секретарь в советские времена не сталкивался с объемом работы, с которым имеет дело второй секретарь сейчас. В наше время нагрузка стала колоссально больше.

– Информации больше, да?

– Огромное количество информации, огромный поток бумаг. У нас же конечный продукт передается не из уст в уста, он весь на бумаге. В этом плане дипломатическая служба вписана в нашу государственную систему. Выпускается большой объем документов, и за каждым из них стоит дело, решение вопросов. Еще в середине нулевых один из членов руководства министерства сказал нам, молодым перспективным дипломатам, что по сравнению с восьмидесятыми годами бумагооборот в МИДе вырос в сотни раз. Количество сотрудников при этом не выросло, а, возможно, даже стало меньше. Сейчас поездка министра иностранных дел за рубеж с визитом – это уже обычное дело. В былые времена это было событием века, если Громыко куда-то выезжал. Сейчас же, Сергей Викторович (Лавров – ред.) буквально живет в самолете, он очень много ездит. Когда я с ним был на визитах, это было даже физически тяжело. Темп очень высокий, без отдыха. Как только заканчиваются переговоры, без каких-либо пауз едем сразу в аэропорт, чтобы бы скорее обратно в Москву или на следующую точку. Такой интенсивной работы раньше не было точно. Поэтому нынешнее поколение дипломатов ничем не хуже предшественников. Более того, мы их наследники, просто у нас разные темпы деятельности. Не исключаю, что может быть, сейчас больше накладок или помарок. Если и так, то это связано с тем, что мы и работаем гораздо больше, и результатов от нас требуют более быстрых. Между нами говоря, большое удовольствие я получал, разбирая старые папки, документы, напечатанные еще на машинках в советские времена. По стилю документов было видно, что они гораздо проще, чем сейчас. Сегодня заметно более сложная структура изложения, изощренная лексика, может виной тому компьютеры и принтеры, сменившие печатные машинки... Опять же, не стал бы судить насколько современная техника повышает КПД, но с точки зрения нагрузки нынешние сотрудники тянут на себе очень много.

– Хотел спросить по поводу двусторонних отношений между Ираком и Россией. Какая динамика сегодня? Какие сейчас главные направления в российско-иракском политическом сотрудничестве?

– У нас с иракцами прекрасный политический диалог на разных уровнях. В условиях пандемии делегационный обмен сильно сократился, но это не означает прекращение общения. Просто оно ведется по другим каналам. У нас прекрасные доверительные отношения с официальными членами руководства Ирака и со всеми ведущими политическими силами страны. Причем благодаря взвешенной политике Российской Федерации на иракском направлении, благодаря тому, что мы поддерживаем со всеми, с кем общаемся, равноправные партнерские взаимоуважительные отношения, ни в коем случае не вмешиваемся ни в чьи внутренние дела, нам удается тесно общаться со всеми иракскими политсилами. Даже теми, например, которые конфликтуют друг с другом. Ирак является полем конкуренции определенных стран, не хочу их сейчас называть, вы их знаете. Их дипломатические представители здесь имеют большой вес, однако они не к каждому иракцу могут подойти и не с каждым могут разговаривать. За мной, в этом смысле, подчас нет сопоставимых материальных, военных и других ресурсов. Но я могу здесь пойти к кому угодно, меня примут, выслушают и мне что-то расскажут. В этом смысле мы здесь занимаем очень важное место и наше мнение для иракцев важно. Они держат нас в курсе всех своих дел и проблем. Опять же не для того, чтобы мы во что-то вмешивались, а чтобы мы знали, что здесь происходит и могли соответствующим образом на это реагировать. Например, когда требуется принимать решение, рассмотреть какой-либо вопрос в Совете безопасности, или какой-либо другой структуре ООН. Или оказать содействие в урегулировании проблем здесь, внутри, когда иракцам нужна поддержка, когда они просят о ней. Так что повторюсь, у нас хороший, мощный политический диалог. В части торгово-экономического сотрудничества ситуация, к сожалению, не настолько блестящая, как могла бы быть. В период пандемии у нас сильно просел товарооборот, сейчас работаем над его возвращением в нормальное русло. В контексте политического содействия этому у нас тоже все нормально. Функционирует межправительственная комиссия, которую с обеих сторон которую возглавляют вице-премьеры. С нашей стороны – Юрий Иванович Борисов, со стороны Ирака – Фуад Хусейн. Под их руководством обеспечивается решение основных проблем, в интересах дальнейшего развития торгово-экономических отношений.

– А когда эта комиссия будет проведена в следующий раз?

– Во второй половине этого года в Багдаде.

– Как известно, на территории Ирака работают крупные российские нефтяные компании. Говорят ли они о планах расширять свою деятельность на территории этой страны, или возможно новые компании из РФ также проявляют интерес к работе в Ираке? Какие это компании?

– У нас по-прежнему очень хорошие позиции в нефтегазовом секторе. Здесь работают и имеют большие и перспективные проекты "Лукойл", "Газпромнефть", "Роснефть" и "Башнефть". Проявляют интерес и другие компании. Общий объем наших инвестиций в Ираке составляет порядка 14 миллиардов долларов. И это не предел. Надеюсь, что будем расширяться. У наших компаний есть сложности. Ирак – не самое простое место для работы. Однако объем накопленных инвестиций говорит сам за себя. Иракцы очень заинтересованы, чтобы российские экономоператоры здесь не только продолжали работать, но и расширяли сферу деятельности.

Уровень добычи на объектах наших компаний в основном имеет перспективы для роста. Он сейчас несколько меньше, чем предполагался при запуске проектов. Но связано это с тем, что в период принятия срочных ограничительных мер в условиях мирового локдауна производителям пришлось пойти на сокращение добычи, что очень сильно ударило по Ираку. Сейчас в рамках новых решений ОПЕК+ и оживления рынка уровень добычи Ирак наращивает. Сейчас она уже достигла порядка 4,5 миллиона баррелей в сутки. Есть амбициозные планы по выходу в будущем на уровень в 12 миллионов баррелей – фактически как у Саудовской Аравии. В этих планах важная роль отводится иностранным компаниям, в том числе и нашим Лукойлу и Газпрому.

– ВТС с Ираком продолжается?

– Да, конечно. Куда без этого? Разве могут где-то обойтись без нашего автомата Калашникова?

– Ну вот одно из американских изданий со ссылкой на членов иракского парламента в начале минувшего года сообщало, что Ирак рассматривает вопрос о покупке российских зенитно-ракетных комплексов С-400 и начал консультации об этом с Россией. Правда потом сами иракцы опровергли эту новость. Какие в общем имеются перспективы у российского оружия в Ираке?

– Да, действительно, про С-400 говорить явно преждевременно. У иракцев в этом смысле другие приоритеты. ВТС наших стран имеет хорошие перспективы. Ведь у российского оружия прекрасная репутация. В принципе, иракцы с большим уважением, даже ностальгией вспоминают военно-техническое сотрудничество с СССР, работу здесь советских специалистов. Они не скрывают, что привыкли к советской и российской технике и что им удобно ею пользоваться. Другая сторона медали в том, что Ирак в настоящее время в этом смысле не является открытым рынком. В силу объективных причин, связанных с событиями 2003 года, здесь изменился круг тех, кто принимает решения, откуда брать оружие. Закупка вооружения – вопрос, в первую очередь, политический. Как правило, военные вынужденно адаптируют свои запросы к реалиям, которые обеспечивает большая политика. Продажа оружия – это именно большая политика. Здесь нет справедливой конкуренции. Не всегда наши партнеры вольны в своих решениях в этой связи. Но они стараются и определенные поставки мы осуществляем. Стоит отметить, что мы оказали Ираку большую помощь срочными поставками в период, когда игиловцы (ИГ* – террористическая группировка, запрещена в РФ) вторглись в Ирак и начали захватывать территории. Тогда выяснялось, что иракские структуры сильно деморализованы и, как это ни странно, Соединенные Штаты не очень торопились им помочь в этой ситуации. Министр обороны Ирака в разговоре со мной с благодарностью вспоминал, как Россия передала в 2014 году его стране несколько ударных самолетов. Их появление в небе и удары по позициям игиловцев стали огромной, в первую очередь, моральной поддержкой для иракских силовиков. Они поняли, что они не одни, что у них есть друзья, которые помогут. Потом, кстати, подобный сценарий повторился в Сирии. Когда началась операция ВКС России, первый мощнейший эффект, по моему мнению, как сугубо гражданского лица, был именно морально-психологический. Точные мощные удары, которые нанесли ВКС России, имели большой военный эффект. Но главное то, что они начались. Правительственные силы Сирии тогда поняли, что их не бросили на произвол судьбы. Если Россия вмешалась, значит, есть на кого положиться. Перелом произошел в первую очередь в головах, а потом уже, когда наши ВКС вновь и вновь отрабатывали по позициям террористов, их стало сметать, как снежной лавиной. Проявился накопительный эффект. Поэтому, возвращаясь к Ираку, когда ему сильно была нужна помощь и мы ее предоставили, нам за это были благодарны.

– Вследствие освобождения Ирака от террористической группировки ИГ*, несколько городов были частично разрушены. Не проявляют ли интерес российский строительные компании к их восстановлению? Некоторые иракские чиновники высказывали в ряде интервью пожелания о том, чтобы россияне пришли и отстраивали эти города.

– У нашей страны опыт в плане восстановления и ликвидации разрухи колоссальный. Достаточно вспомнить Грозный, который восстановили в кратчайшие сроки. У российских компаний есть опыт и ресурсы, а у иракцев есть желание ими воспользоваться. Но этого мало. Нужно предпринимать конкретные шаги для запуска процесса восстановления того, что было разрушено. Половина Мосула до сих пор в руинах. Проблема в том, как в Ираке определяются приоритеты в сложившихся условиях. Нужно честно признать, что местному руководству приходится нелегко. В первую очередь, из-за внутриполитической нестабильности. С 2020 года к этому добавились еще и последствия пандемии. Приходится констатировать, что восстановление – это сейчас не самая актуальная задача.

– Ранее сообщалось, что из Ирака были вывезены все несовершеннолетние россияне, находившиеся там вместе с родителями, примкнувшими к ИГ*. А что касается самих боевиков, граждан РФ? Проходила информация, что трое из них осуждены и находятся в настоящий момент в тюрьмах Ирака. Другие пока не установлены?

– Три боевика и 63 женщины, которые были привлечены за пособничество, отбывают сейчас наказание в Ираке. Остальные, я полагаю, погибли в боях. Все боевики российского происхождения в террористических организациях, как показала практика – пушечное мясо. В основном, полевые командиры – это арабы, а иностранцев они используют как расходный материал на ударных направлениях. Я сейчас веду речь именно об активных боевых действиях, когда ИГ* контролировало большие территории. Сейчас, когда игиловцы загнаны в подполье или укрываются в горах и лесах, судя по поступающей информации, они опытных боевиков берегут, потому что притока уже фактически нет.

– Совсем недавно на территории Сирии, контролируемой курдами, была попытка массового побега боевиков ИГ*. Насколько известно в пустыне между Сирией и Ираком до сих пор действуют отдельные ячейки этой организации. Насколько эта террористическая угроза актуальна сейчас?

– С политической точки зрения очевидно, что ИГ* проявилось в рамках определенной повестки дня. И сейчас продолжает выживать тоже в рамках чьей-то повестки дня. Что это за повестка – вопрос к профильным экспертам. Я могу только предполагать. ИГ* выживает, по моему мнению, по двум причинам. Во-первых, факторы его появления и первоначального успеха до сих пор не ликвидированы. Во-вторых, отношение некоторых мировых игроков к терроризму – избирательное. Яркий пример тому – Сирия. На международной арене есть те, кто относится к террористическим группировкам как к одному из инструментов политики. Мы же к ним относимся как к болезни, которую нужно лечить, а корни ее выкорчевывать. Мы с ними не пытаемся договариваться и уж тем более использовать. Наши сирийские и иракские партнеры это ценят и поддерживают.

*Террористическая организация, запрещенная в России