Юрий Грымов: мы не замечаем, как начинаем лить воду на мельницу дьявола

Премьера спектакля Юрия Грымова "Петр" – первого из трилогии "Антихрист и Христос" – пройдет в московском театре "Модерн" 16 октября. О гении и злодействе, притягательности греха, внутренних страхах атеистов и способах борьбы с ними, поговорила с режиссером корреспондент РИА Новости Анна Горбашова

– Юрий, спектакль "Петр" – первый из трилогии "Антихрист и Христос" по мотивам произведений Дмитрия Мережковского. В чем актуальность трилогии Мережковского, чем она вас привлекла?

– Сегодня, мне кажется, одна из главных проблем, которую не могут решить люди, – проблема распознавания добра и зла. Но, не решив ее, мы не можем нормально существовать. Многие из нас пересекают границу между Христом и Антихристом по сто раз за день, некоторые уже и не замечают, что они находятся на стороне Антихриста и льют воду на мельницу дьявола, просто давно к этому привыкли. Мне захотелось поговорить на эту тему через трилогию Мережковского. Первый спектакль посвящен Петру Первому – человеку, который искренне верил, что стремится к благим целям, в то время как, возможно, двигался прямо в противоположном направлении. Второй – "Леонардо" – о том, как великий человек, в данном случае Леонардо да Винчи, может в себе удивительным образом сочетать и Антихриста, и Христа, и третий спектакль – "Иуда", тут понятно все.

– Полагаю, "Иуда" не будет просто пересказом библейской истории?

– Нет, это будет суд над Иудой – защита, обвинение, свидетели. Мы попытаемся разобраться, почему его образ люди понимают так по-разному. Почему его измену и предательство (которые были точно не из-за тридцати сребреников) многие склонны оправдывать, придавать им какой-то скрытый, тайный смысл.

– У Мережковского трилогия называется "Христос и Антихрист". Вы изменили название на "Антихрист и Христос", поставив зло на первое место. Почему?

– Во-первых, если бы мы сохранили название трилогии Мережковского, надо было бы следовать "букве закона" – ставить все его произведения из трилогии, а у нас третий спектакль – "Иуда", которого у Мережковского нет. Во-вторых, я думал еще вот о чем. Лев Толстой назвал свое произведение "Война и мир", а не "Мир и война". Мир, безусловно, важнее, и для меня второе слово всегда гораздо сильнее, именно оно остается в памяти. Для меня важнее Христос. У нас идет движение снизу вверх – к свету, от Антихриста – к Христу.

– Про Петра Первого Мережковский писал, что из его сердца Бога вытеснила идея мощной державы. В вашей трактовке реформы Петра были злом или благом для России?

– Мережковский жестко обвиняет Петра, считает, что он Антихрист. Мы в этой ситуации "над схваткой". Но мы проводим параллели с тем, что происходит в России сегодня: ведь сегодня тоже один из главных лозунгов, которым можно оправдать все, – это идея возрождения России как великой державы. Классическая формула про цель и средства. У меня есть некое сострадание к Петру, я вижу в его деяниях больше благого. Но у него явно не все получилось, в чем-то он ошибался, и ошибался довольно жестоко. А заблуждения таких фигур имеют очень серьезные последствия для людей, даже для истории. Петр пытался реформировать Россию не эволюционным путем, а революционным. Он считал себя любимцем Бога. Но вот проблема: все свои начинания он соотносил со статусом избранника Божьего, а вот что касается груза ответственности за этот статус – тут, видимо, уже человек пошел на компромисс с совестью. Ведь Петр совершал большие преступления. К концу жизни стал причиной смерти сына, потерял супругу, потерял веру в нового человека, которого он хотел, но так и не смог создать. Он увидел, что его борьба не принесла эффекта: бороды побрили, кафтаны надели, но как воровали, так и воруют. У него не получилось изменить ситуацию. Я пытаюсь разобраться, как искренние желания приводят человека в жизненный тупик. Возможно, причина в том, что он хотел сделать лучше мир вокруг себя, изменить все вовне, жертвуя тем, что внутри него самого.

– Все тот же Мережковский писал: "Мы живем среди толпы, которая встречает всякую мысль о Боге грязной усмешкой, подозрением в ненормальности и даже нечестности". Не боитесь, что название трилогии, ее герои или содержание оскорбят чьи-нибудь религиозные чувства или, наоборот, вызовут неприятие атеистов еще до просмотра спектаклей?

– Если бы я бы чего-то боялся, я бы не ставил спектакли. После спектакля "Война и мир" мне один из журналистов сказал: "Юрий, а вы не боитесь, что у вас тут очень много православия". Странная формулировка. Во-первых, я сам православный человек, во-вторых, это Россия XIX века. Почему-то никого не смущает, когда иной раз на сцене очень много обнаженной натуры. Или герои слишком много пьют или ругаются. А тут кого-то возмутило, что много православия. Так что я даже на эту тему не думаю, это мое авторское высказывание, если кто-то что-то будет говорить – это их право.

У нас православная страна и соборная страна; верующий ты или атеист – неважно, чувство соборности присутствует у всех. А тот, кто ерничает по поводу веры, возможно, просто боится. Это просто самозащита, и к этому надо относиться спокойно. Я не вступаю в дебаты с людьми на религиозные темы, соскакиваю с диалогов о вере с людьми не очень грамотными. Я им говорю, что я так чувствую, и давайте уважать друг друга в наших позициях.

– Вы верующий человек, простите за очень личный вопрос?

– Да, вера для меня – это опора. Я к вере пришел поздно, в 30 лет крестился сознательно. Моих знаний не хватает, чтобы в этом глубоко разобраться, но я ощущаю, что в вопросах веры знание – не главное. Между прочим, только недавно я узнал, что мои предки по линии мамы были священники. У меня есть духовник, друзья-священники, с которыми общаюсь, они приходят ко мне в театр, мы вместе обсуждаем спектакли и идеи для новых постановок.

– Когда вы планируете выпустить спектакль про Леонардо да Винчи?

– "Леонардо" планируем к концу театрального сезона – весной, а "Иуда" будет уже в начале следующего сезона.

– Вы сказали, что Леонардо да Винчи сочетал в себе Христа и Антихриста. А как же крылатая фраза Пушкина, что гений и злодейство несовместимы?

– Фраза красивая, но я с ней не согласен. В любом человеке есть и то, и другое. Любой из нас сочетает в себе добрые черты и "злодейство". Мы берем зрелого Леонардо – очень известного художника, он пишет "Тайную вечерю" и в то же время проектирует орудия убийства: прототипы будущих танков и пулеметов. Он был гениальный человек, и в нем, мне кажется, сосуществование гения и злодейства проявлялись в наивысшей степени.

– Кстати, почему в кино, спектаклях антигерои всегда гораздо притягательней героев? Если говорить об амплуа: порок привлекательней?

– Грех – он яркий, вызывающий, а все обсуждают именно то, что ярко. Тихое счастье хорошего человека не нуждается в восторгах поклонников.

– Что такое счастье для вас?

– Счастье – это состояние индивидуальное. Но я бы ответил словами Толстого: "Счастлив тот, кто счастлив дома".