Владимир Шевченко: МИФИ готовит новые международные научные проекты

Национальный исследовательский ядерный университет "МИФИ" (НИЯУ МИФИ) является опорным вузом российской атомной отрасли. Недавно временно исполняющим обязанности ректора был назначен его же выпускник Владимир Шевченко. В интервью корреспонденту РИА Новости новый руководитель МИФИ рассказал об амбициозных планах университета по созданию новых исследовательских установок для международных коллабораций, как пандемия повлияла на образовательный процесс, и как помочь ребенку стать востребованным специалистом в будущем.

– Вы выпускник МИФИ, теперь возглавили университет, наверняка все это время наблюдали за его развитием. В чем сейчас МИФИ соответствует или, может, где-то превосходит мировые стандарты, а что нужно совершенствовать?

– Мы соответствуем лучшим университетам мира прежде всего по абитуриентам, которые приходят на бакалавриат и специалитет. В этом году средний балл – 93,4, ни по одной из специальностей он не ниже 90, а по ряду равен 100. Примерно половина поступают без вступительных испытаний, это олимпиадники. Столько же абитуриентов с отличным аттестатом.

Несмотря на все проблемы в среднем образовании, неоднозначное отношение к ЕГЭ, наши абитуриенты не уступают своим ровесникам, которые в эти же дни начинают обучение в лучших университетах мира.

Мы не очень любим рейтинги, поскольку место в них сильно зависит от того, что именно и как конкретно вы рейтингуете. Весьма небольшое, на первый взгляд, изменение в методике оценки может серьезно повлиять на итоговое общее место. Мы не классический, а инженерно-технический университет, без мощного "гуманитарного крыла", и не можем занимать очень высокие позиции в общих рейтингах.

С другой стороны, в профильном рейтинге "Физика и астрономия" мы входим в мировой топ-100. А если возьмем еще более узкое подразделение "ядерное образование", то я бы оценил, что мы уверенно входим в лучшую мировую десятку, если не пятерку. Это, конечно, связано с тем, что и "Росатом" является мировым лидером в области ядерных знаний и технологий.

У нас есть, чем гордиться, и есть, на что опираться. Но, конечно, есть и что менять. Наиболее острый вызов – это налаживание современного образовательного процесса на всех уровнях. Магистерские программы нужно сделать конкурентоспособными, чтобы они привлекали бакалавров не только нашего университета и стран СНГ, но и университетов, которые стоят выше нас по рейтингу, в том числе из Западной Европы и Юго-Восточной Азии.

Это касается и бакалавриата. В частности, нужно методически правильно интегрировать изучение современной математики и информационных технологий. Дальше за собой это тянет управление научными исследованиями, кадровую политику и многое другое.

– Как еще будете налаживать образовательный процесс?

– Мы хотим сделать современный офис трансфера технологий и на гораздо более системную работу поставить взаимодействие с внешними партнерами в части коммерциализации, разработки и управления результатами интеллектуальной деятельности. До сих пор основным форматом такого взаимодействия было выполнение научно-исследовательских или опытно-конструкторских работ по тем или иным заказам.

Такой университет, как наш, должен занимать более активную позицию и сам выступать инициатором, и где-то, может быть, соинвестором работ. Наши права на результаты нашей же интеллектуальной деятельности должны усиливать эндаумент университета и работать на его развитие.

– Под трансфером технологий это и понимается?

– Да, управление интеллектуальной собственностью. Здесь нам есть, чему поучиться у зарубежных коллег. Вообще, у нас довольно высокий показатель внебюджетных исследовательских работ в расчете на одного научно-педагогического работника. Но структура этих доходов не соответствует тому, как у современного исследовательского университета она должна быть устроена.

– Недавно глава "Росатома" Алексей Лихачев говорил, что вам нужно совершенствовать сеть филиалов в закрытых городах, в частности, чтобы их "заточить" под потребности отрасли. Как будете решать эту проблему?

– У нас 15 филиалов, часть из них находятся в закрытых городах, в городах присутствия госкорпорации "Росатом", как станционных – Балаково, Волгодонск, так и в закрытых, таких, как Озерск, Снежинск, Саров, ориентированных на предприятия ядерно-оружейного комплекса.

Какого-то универсального рецепта подготовки кадров для филиалов нет. Они находятся в достаточно конкурентной среде с крупными региональными игроками, такими как Уральский федеральный университет, Томский университет. Это хорошо и правильно, мы сотрудничаем с этими университетами, они нам не дают в этом смысле скучать, у них тоже амбициозные программы развития.

У нас есть наработки по развитию филиалов. Главная цель – чтобы каждый из них имел свою устойчивую стратегию развития. Чтобы он с образовательной, исследовательской, и с финансовой точек зрения понимал, как устроена его жизнь на перспективу. А также чтобы и мы это понимали, и "Росатом", то есть филиалы не должны чувствовать себя брошенными на произвол судьбы.

С другой стороны, подготовка людей, которые приходят в филиалы, должна соответствовать запросам госкорпорации, чтобы у нас был бесшовный переход молодого специалиста из филиала на соответствующее производство или институт. Нельзя сказать, что у нас тут нет проблем и все гладко.

– Проблема профессорско-преподавательского состава в филиалах есть? Нет такого, что все талантливые преподаватели уезжают в центр?

– Я бы не сказал. В каждом филиале есть свой сложившийся коллектив. Но нам надо усиливать мобильность. Мы хотим, чтобы наш молодой преподаватель с центральной площадки часть времени в рамках своего карьерного роста проводил, работая в филиалах, а преподаватели из филиалов, возможно, приезжали на центральную площадку, рассказывали какие-то спецкурсы нашим студентам здесь.

Мы устраиваем совместные спартакиады филиалов и центральной площадки в нашем лагере на Волге в Тверской области. Наши команды участвуют все вместе в чемпионатах по форматам WorldSkills. Важно, чтобы студенты и преподаватели общались между собой и чувствовали, что они все являются членами большой семьи мифистов, а не случайно оказавшимися в одном вагоне попутчиками.

– Российские выпускники за рубежом до сих востребованы. Но можно ли говорить о том, что волна утечки мозгов прекратилась?

– Разговоры про утечку мозгов часто, к сожалению, сопровождаются недоразумениями, фейками, какими-то цифрами, которые всплывают где-то, а потом оказывается, что не имеют ни к чему никакого отношения.

Я бы сказал, что это общемировая тенденция к миграции людей, чья профессия не привязана к месту пребывания, месту рождения, языку. К таким относятся и исследователи высокого уровня. Борьба за таланты, за умы происходит повсеместно, здесь мы ничем не отличаемся от других стран, включая ряд европейских.

Очень многое зависит от нашего к этому отношения. Тут, на мой взгляд, показателен пример китайцев. Они в течение многих десятилетий направляли тысячи своих студентов в американские университеты, причем часто спонсируя это за счет государства. Сейчас ситуация изменилась, уровень исследований и разработок в самом Китае, уровень китайских университетов колоссально вырос, и, вообще, ситуация пришла в динамическое равновесие – кто-то уезжает, кто-то возвращается.

Каждого работающего в американском университете китайца на его родине рассматривают, прежде всего, как китайца, а уже во вторую очередь, как гражданина США. Они воспринимают их как элемент "мягкой силы", как посланников и посредников, а не как изменников и предателей. Если вы можете силу диаспоры использовать на собственное благо, то она становится для вас не проблемой, а наоборот, серьезным активом. Я не вижу причин, почему у нас не может быть похожим образом.

– Что нужно сделать, чтобы у нас тоже возникло динамическое равновесие?

– Я не думаю, что здесь нужно изобретать велосипед. У серьезных научно-исследовательских проектов должны быть большие задачи, достаточные ресурсы, и прозрачная организация. Важность последнего хочется подчеркнуть отдельно – если мы декларируем, что хотим проводить научные исследования, то мы действительно должны ставить это во главу угла, а не развивать какую-то постороннюю деятельность, прикрывая ее исследованиями.

Я бы не стал замыкаться только на проблеме возвращения диаспоры. Вопрос о том, какой процент иностранцев среди преподавателей, студентов, исследователей оптимален, в каждом университете свой. Понятное дело, в таких университетах, как наш, или как Бауманский, где часть работ закрыта, часть выполняется в рамках гособоронзаказа, это будет налагать определенные ограничения.

А с какими-то работами наоборот. Мы, например, являемся лидером среди российских вузов по членству в международных научных коллаборациях, участвуем больше, чем в сорока. По линии этих коллабораций мы успешно взаимодействуем с международным академическим пространством. И это совершенно нам не мешает быть опорным вузом "Росатома" и поставлять высококвалифицированные кадры для ядерно-оружейного комплекса.

– Требуется ли сейчас университету и его филиалам строительство новых крупных исследовательских установок?

– Аспектов этой проблемы несколько. Две крупных установки у нас в стране сейчас находятся на завершающем этапе строительства – в НИЦ "Курчатовский институт" это реактор ПИК в Гатчине и комплекс станций на нем, в Объединенном институте ядерных исследований – коллайдер НИКА в Дубне. Есть проекты будущих крупных исследовательских комплексов, создаваемых в рамках Федеральной синхротронно-нейтронной программы. Есть лазерные установки мирового класса в институтах Росатома, и обсуждается возможность их частичного открытия для исследователей, помимо тех закрытых работ, которые на них проводятся.

На территории университета инфраструктура тоже развивается. Но здесь очень важно выбрать точку приложения усилий. Конечно, новый коллайдер рыть под Каширским шоссе мы не будем.

У нас действует уникальная установка, черенковский водный детектор НЕВОД, она изучает порождаемые космическими лучами мюоны, падающие на поверхность Земли. В некотором специальном классе вопросов она выдает результаты, превосходящие результаты установок IceCube или Pierre Auger. Конечно, НЕВОД не может покрыть всего спектра их задач, но и стоимость его в 10-20 раз ниже. Я не буду сейчас говорить, что это результаты нобелевского калибра, но точно уровня публикаций в журналах типа Nature.

История учит, что по-настоящему большие открытия делаются не на покупных приборах, а на тех установках, которые вы собрали сами. Крайне важно не потерять навык строительства установок, сохранить компетенции хотя бы в каких-то сегментах. Если говорить о фундаментальной физике частиц, можно обсуждать создание в России специальных экспериментальных комплексов мирового уровня, например, для решения задач в нейтринной физике или для поиска темной материи. Мы вполне могли бы стать хозяевами площадки, на которой в рамках международной коллаборации будут выполняться работы на переднем крае фундаментальной физики свойств материи.

– Есть ли какие-то конкретные проекты, которые сейчас прорабатываются?

– Один из таких проектов – это как раз модернизация нашей установки НЕВОД. Мы сейчас оснащаем ее уникальным трековым детектором площадью 250 квадратных метров с разрешением один квадратный миллиметр, который обеспечит регистрацию 250 миллионов отдельных траекторий частиц при всего лишь 600 измерительных каналах. Есть надежда, что благодаря этому мы сможем пролить свет на так называемую "мюонную загадку" – проблему избытка мюонов высоких энергий, порождаемых частицами, приходящими к нам из далекого космоса.

Кстати, сейчас Курчатовский институт и Объединенный институт ядерных исследований с участием других организаций, в том числе, и НИЯУ МИФИ, работают над новой федеральной программой по исследованиям физики нейтрино и астрочастиц, мы планируем в ней активно участвовать.

– Когда будет готова эта федеральная программа?

– Концепция программы уже готова и направлена на согласование в Министерство науки и высшего образования. Нейтринный сектор – наименее изученная область Стандартной Модели на сегодняшний день, возможно, именно там скрыты ответы на открытые вопросы фундаментальной физики. Там есть ряд задач, связанных с природой массы нейтрино, с характером превращения нейтрино разных типов друг в друга и т.д. Также есть основания думать, что изучение этой физики сможет пролить свет на загадку темной материи. Следующий этап – разработка уже самой программы, планируется, что он начнется еще в этом году.

– Существует ли в МИФИ ковид-диссидентство?

– В этой ковидной истории, к сожалению, накручено так много политических, социально-экономических и других подобных факторов, что в тень ушло ее медицинское содержание. А ведь речь, в первую очередь, о здоровье людей. Мы, со своей стороны, нашим преподавателям, сотрудникам, студентам говорим только одно: это серьезный вопрос, вопрос вашего здоровья, вашего отношения к нему, и это не задача администрации – раздавать медицинские назначения и рекомендации. Идите к своему врачу, который знает ваш анамнез, все обстоятельства вашей медицинской истории, говорите об этом с ним. Если у вас нет такого врача – хороший повод задуматься о том, чтобы его завести. Обсуждайте эти вопросы и с другими врачами, которым вы доверяете, слушайте их аргументы и принимайте осознанное решение.

Если ваш врач рекомендует вам вакцинироваться, отнеситесь к его совету со всей серьезностью. Возможно, вам предложат какую-то конкретную вакцину, потому что, вообще говоря, они разного механизма действия, у них разные противопоказания. Наша задача, как администрации университета – обеспечить вам возможность для реализации вашего выбора. Большинство наших сотрудников этой линии следуют, и я думаю, что это правильное и корректное отношение к этому вопросу.

– Как пандемия отразилась на образовательном процессе? В первую очередь, для иностранных студентов.

– Конечно, есть такие проблемы, причем они как с нашей стороны, так и со стороны иностранных государств. Мы решаем их в индивидуальном порядке и стараемся минимизировать последствия. Кто-то уже к нам приехал, кто-то не смог приехать и занимается дистанционно.

Помимо ограничений по перемещениям изменилась экономическая ситуация, разные социально-экономические факторы. Мы это видим, в частности, по изменению динамики количества абитуриентов из стран СНГ.

Этот дистанционный год оказал влияние и на уровень подготовки школьников. Мы сейчас пока на абитуриентах этого не видим, но наверняка увидим через некоторое время, и обязательно со своей стороны предпримем все усилия, чтобы минимизировать негативные последствия.

– Из каких стран у вас учатся студенты кроме СНГ?

– У нас студенты учатся из 70 государств от Сенегала до Коста-Рики. Основной объем, это страны, связанные с геостратегическими интересами госкорпорации "Росатом", такие, как Бангладеш, Египет, Руанда. Но большинство – это страны СНГ: Узбекистан, Казахстан, Белоруссия и другие.

– Недавно общественность всколыхнула история с Алисой Тепляковой. Какой у вас был самый юный абитуриент?

– У нас разные были абитуриенты, и юные, и возрастные, но таких случаев не было.

Мы вундеркиндов любим, а вот к "вундеркиндству" относимся плохо. Люди обожают истории про Моцарта, Пушкина, Гаусса и других вундеркиндов – состоявшихся гениев. При этом в тени внимания публики остаются истории тысяч детей, жизни которых были сломаны окружением, родителями, честолюбивыми педагогами, лепившими из них вундеркиндов в угоду своим амбициям.

Приведу пример на эту тему. К нам приходят очень сильные абитуриенты, победители олимпиад, одаренные прекрасной памятью и быстрым комбинаторным интеллектом. Они блестяще умеют за ограниченное время находить ответы на корректно поставленные вопросы. Однако по-настоящему сложные проблемы, с которыми им придется иметь дело уже как специалистам, часто не только не имеют однозначного ответа, но и, главное, требуют для решения согласованных усилий большого коллектива людей в течение продолжительного времени. Многие "олимпиадники" в итоге оказываются способны успешно работать над задачами, достаточно сложными для того, чтобы их можно было в одиночку решать "на время", но не все, как не все спринтеры способны пробежать марафон или хорошо играть в футбол. И здесь вперед выходят те, кто может сам ставить новые нетривиальные задачи, а не только хорошо решать задачи, поставленные другими. Всем нашим студентам мы всегда напоминаем фразу Эдисона о том, что "genius is one percent inspiration, ninety-nine percent perspiration" (гений состоит из 1% вдохновения и 99% потения). Конечно, этот один процент вдохновения, таланта нужен, как закваска, иначе хлеб успеха не взойдет. Но очень важно, чтобы студенты с самого начала понимали, какая огромная работа на самом деле стоит за любым настоящим, а не сиюминутным и случайным, успехом, за блеском гениев. Знаменитый советский физик-теоретик, Нобелевский лауреат Лев Ландау говорил своим ученикам, что если они за день не написали своей рукой 10 тысяч знаков, то значит, они сегодня были ленивы.

– Как родителям распознать в ребенке "технаря", вашего потенциального абитуриента?

– Главный совет – слушайте своего ребенка, ловите его позывы, смотрите, что ему интересно. Наверное, в ответ на это можно услышать "ему только в телефоне интересно сидеть, и больше ничего не надо". Я сам отец, понимаю, о чем речь, и мои сыновья тоже любят телефоны. Но я уверен, что до определенного возраста регулирование объема времени, который ребенок проводит с гаджетом, это прямая ответственность родителей. Конечно, у современного поколения есть свои особенности, которых не было 30 лет назад у нас, но тут не хочется впадать в какое-то брюзжание, что, мол, не та нынче молодежь пошла. Молодежь у нас совершенно замечательная – разная, живая, интересующаяся. Главное, не подменять интерес ребенка своим, не рассматривать его как инструмент компенсации своих несостоявшихся жизненных планов. Ребенок – это человек, который должен прожить свою жизнь, выбрать своего спутника, свой путь в жизни, совершить свои ошибки.

– В разделение на гуманитариев и технарей вы верите, или оно все больше и больше размывается?

– Увлеченные наукой абитуриенты, которые к нам приходят, с одной стороны, уважают великих физиков прошлого, таких, как Ньютон, Эйнштейн, Бор, Гейзенберг. Они также знают, что многие из них были весьма образованы в гуманитарной области – хорошо знали философию, владели древними языками, интересовались метафизикой, теологией.

Но почему-то многие современные студенты искренне считают, что вот эта часть интересов их кумиров им самим не нужна. И таких студентов непросто мотивировать разбирать, например, работы Фомы Аквинского и какую-то критическую рефлексию в себе развивать. Но мы стараемся как-то показывать им, что тот уровень задач, который перед ними стоит, его сложность не допускает возможности выделения только гуманитарной или только технократической матрицы. Нужно использовать весь инструментарий.

– Какие навыки и умения будут нужны инженеру через 10-20 лет?

– Я думаю, что все человеческие занятия, в которых существует измеримая метрика успешности, рано или поздно будут вытеснены системами искусственного интеллекта. Может быть, не сегодня, может быть, через 10 лет, может быть, через 20, но мы видим, что эта тенденция всемирная, что все больше и больше специальностей, рабочих каких-то навыков, неуклонно замещаются какими-то роботизированными системами. И этот процесс будет идти дальше.

А вот останется все то, где важно понимание. Ценность понимания возрастет пропорционально этому. Все больше и больше людей сегодня пользуются различными гаджетами, IT-продуктами и системами поддержки принятия решений, на самом деле не понимая, как это все устроено внутри, для них эти системы – чёрный ящик. Я уверен, что люди, которые нажимают на кнопки устройства и получают результат, стратегически будут в проигрыше на рынке труда по сравнению с теми немногими людьми, которые будут понимать, как и почему эта система работает, как именно в ней замкнуты проводки и что делать, если она сломалась.

Если вы хотите быть востребованным человеком через 20 лет, не важно, чем вы будете заниматься, но важно, чтобы вы понимали, что вы делаете, понимали до конца. Тяга к этому пониманию в нас всех заложена с детства, когда мы ломаем игрушки, разбираем что-то до винтика. Ребенок, делая это в игре, не находится в состоянии соревнования с кем-то, он не хочет ничего никому доказать, не хочет построить какую-то бизнес-империю. Ему просто интересно, как устроен мир. И вот это чистое любопытство ребенка, которое, к сожалению, современная школа во многих детях почти полностью изничтожает, это есть та основа, из которой берется по-настоящему глубокое понимание. И это есть то, что отличает нас от машин, от искусственного интеллекта. Я убежден, что ценность этого будет со временем только возрастать.