Алексей Моисеев: мы пока не можем решить, какой бриллиант считать мелким

Ювелирное производство по технологичности и высокой добавленной стоимости ничем не уступает самолетостроению, а значит, и добросовестным ювелирам нужны преференции по работе и экспорту, уверен заместитель министра финансов России Алексей Моисеев. В интервью РИА Новости в преддверии ВЭФ-2021 он рассказал, почему добытое в России золото выгоднее отправить на переработку за рубеж, как работает система маркировки ювелирных изделий, зачем Гохран решил распродавать драгоценные камни из Госфонда, как мошенники легализуют фальшивое золото, и почему Остапа Бендера можно назвать современным социальным инженером. Беседовали Любовь Романова и Светлана Орлик.

– Сессия, в которой вы участвуете на ВЭФе, посвящена регулированию рынка драгоценных металлов. Какие изменения планируются в этой сфере?

– На Дальнем Востоке золото в основном добывается, не перерабатывается, поэтому добытое сырье после первоначального обращения обычно отправляется на переработку за пределы Российской Федерации. Почему нельзя перерабатывать в России? Когда анализировали ответ на этот вопрос, то пришли к выводу, что у нас есть современные мощности по добыче и есть современные мощности по аффинажу. Но вот мощности по доведению до степени обогащенности руды, которая принимается на аффинажный завод, к сожалению, либо загружены, либо не соответствуют современным требованиям, либо не все сырье подходит. Но в России этого не делают, а делают за границей. Вопрос почему?

Первоначальные подходы выявляют несколько проблем. Одна из них – это практика занижения содержания драгметаллов в руде, таким образом происходит занижение НДПИ, и с целью занижения налогов вывозится сырье со сниженным заявленным содержанием, а обрабатывается это в юрисдикциях с более благоприятным налоговым режимом. Нам это не нравится. Мы сейчас над этим работаем. Проблема в основном состоит в том, что есть целый ряд лабораторий, которые были буквально пойманы за руку за выдачу поддельных сертификатов о содержании руды. Вот это один из вопросов, которые будут обсуждаться в рамках ВЭФ.

Также планируется обсудить вопросы, связанные с регуляторной нагрузкой. Не стоит ли нам по примеру алмазной обработки сформировать какой-либо кластер на Дальнем Востоке, где административная нагрузка будет несколько ниже для тех, кому мы доверяем, с точки зрения переработки, ввоза-вывоза сырья. Сейчас Пробирная палата, как и другие ведомства – ФТС, Росфинмониторинг – активно переходит на риск-ориентированный надзор, системы управления рисками. То есть все, кто сейчас находится в зеленой зоне, могут претендовать на послабления и в регуляторике. Там нет никаких критериев, связанных с размером компаний, речь идет именно о поведенческих вещах.

– Российским ювелирным компаниям в этом году упростили участие в ювелирных выставках, какие-то еще инициативы прорабатываются для компаний?

– Действительно, это такая достаточно, казалось бы, легкая вещь, но при этом мы долго боролись за то, чтобы ювелирные компании попали в этот перечень. К сожалению, замечаем, что у коллег из других министерств часто бывает такой подход, что ваши эти "ювелирные штучки" – это штуки неважные, вот что-нибудь железное, большое, то, что брызгается маслом и громко тарахтит, и выпускает клубы дыма, – это наш высокотехнологический экспорт и это важно. Но это не так, во-первых, современное ювелирное производство достаточно высокотехнологично, оно включает в себя целый ряд сложнейших процессов. Если вы посмотрите современные изделия, то обработка их металла и камней требует достаточно высоких технологий. Второе, изготовление изделий – креативный процесс, естественно. И это своего рода экспорт не только рук, но и мозгов. Такой процесс ничем не отличается от изготовления дизайнерской одежды и других вещей именно с точки зрения вложения души людей, которые делают такие украшения.

Третье – это продукт с высокой добавленной стоимостью, то есть это ничем не хуже, чем те же самые самолеты с точки зрения высокотехнологичности и экспорта товаров высокой доли передела. Поэтому мы рады, что они попали в этот список и, конечно, хотим добиться от всех наших коллег из других министерств, которые занимаются продвижением экспорта, такого же отношения к ювелирам, как к другим нашим обрабатывающим производствам.

Что касается других мер, то мы сейчас рассматриваем вопрос, связанный с отменой ввозной пошлины на мелкие бриллианты. Решений пока нет, поскольку мы не можем определиться с размером – какой бриллиант считать мелким. Мы не будем обсуждать эту тему на форуме, однако она важная. Наша обрабатывающая промышленность говорит, что они готовы обеспечить на конкурентных условиях размер 0,15 карат, ювелиры в это не верят и просят, чтобы мы отменили пошлины на бриллианты размером менее чем 0,30 карат. Вот между 0,15 и 0,30 карат сейчас дискуссия и идет. В принципе мы сейчас наблюдаем за ней, скорее, со стороны. Если в итоге производители покажут, что они действительно могут по конкурентоспособным ценам производить бриллианты размером от 0,15 карат, то это очень хорошо. Это значит, что российская огранка спустится в более низкие категории по размерам, а проблема российской огранки всегда была в том, что производятся великолепные бриллианты размером от карата и выше. Это штучный товар. Вы знаете, что редко, кто каратники и выше может себе позволить. А самые популярные камни – это от 0,15 до 0,30 карата. Нам нравится, как эта дискуссия идет, и мы хотим, чтобы этот диалог прошел спокойно, и в этой связи торопить события не будем. Но вопрос отмены пошлины на мелкие камни достаточно актуален, и я думаю, что в этом году мы определимся с позицией по каратности. Я не знаю, когда будет принято решение по пошлине, потому что это вопрос Таможенного союза, мы должны будем согласовать его со всеми странами-членами, и соответственно, предсказывать какие-то сроки очень тяжело.

Почему в этой дискуссии есть проблема? Потому что наши производители гранят мелкие камни также хорошо, как пятикаратные. А ювелиры говорят, что нам не надо столько граней. Понятно, что маленький камушек качественно обработать стоит больше, чем большой.

– В этом году в России начала действовать система маркировки ювелирных изделий. Есть ли уже эффект?

– На данный момент эта система работает в режиме электронного документооборота, и сейчас главная задача, чтобы все компании вставали на учет. Сначала это шло довольно сложно, но отрасль начинает привыкать, и процесс постановки на учет пошел довольно эффективно. С 1 сентября начнется новый этап, когда аффинажные заводы должны будут все сведения поставлять в информационную систему ГИИС.

Нам было поручено отменять НДС на инвестиционное золото, но только тогда, когда мы обеспечим его абсолютный прозрачный оборот в системе электронной прослеживаемости. Для чего это нужно? Никто не собирается отменять НДС на ювелирные изделия. Это было бы безумием, что берем НДС с одежды, но не берем НДС с ювелирки. Риск заключается в том, что если мы отменим НДС на какую-то часть золота, то это "безндсное" золото будет перетекать в ювелирную отрасль. Что, к сожалению, сейчас и происходит через разные мошеннические схемы. Соответственно, задача ГИИС состоит в том, чтобы инвестиционное золото отделить полностью от золота, которое используется внутренней промышленностью. Мы должны будем показать, что система полностью работает, ФНС должна будет убедиться, что полностью оборот прозрачный, и тогда мы подойдем к вопросу отмены НДС.

– Сколько это может занять времени?

– Посмотрим, здесь есть разные точки зрения. Вопрос, нужно ли нам ждать полного запрета немаркированных ювелирных изделий.

– Продажа немаркированных изделий будет запрещена только с 1 марта 2024 года. Почему выбран такой срок?

– Прямо скажу, что нам это не очень нравится. Мы бы ввели запрет раньше, была жесткая позиция отрасли, которая настояла на том, чтобы сдвинуть срок. Мы пошли на встречу и такую возможность им дали.

– То есть срок точно не сдвинется на более ранний?

– Посмотрим на то, как сейчас заработает система с данными аффинажных заводов. Все боятся, что возможны сбои. Могу ли я сейчас сказать, что точно не будет ни одного сбоя? Конечно, не могу. Поэтому нужно посмотреть, как система будет работать. Мы пытаемся сделать все плавно и гладко. Самый главный посыл, который передаем отрасли, что для всех легальных производителей маркировка – это благо, потому что сейчас невозможно отличить изделие, которое сделано с настоящим клеймом, в котором действительно золота столько, сколько заявляется, от изделия, которое сделано где-то на коленке, в котором золота только половина от заявленного, и где стоит фальшивое клеймо. Мы прекрасно знаем, что в некоторых государствах ЕАЭС даже есть бизнес по подделке российского клейма. Есть места, куда можно прийти и сказать: "Хочу пробу "585" или какую-нибудь другую".

– И насколько это большие объемы?

– Вы знаете, это сложный вопрос. Наверное, сейчас ситуация улучшается, и отрасль активно занялась процессом самоочищения, потому что люди, компании стали переживать за свою репутацию. Но ситуация пока никак не улучшается с тем золотом, которое поступает из непонятных источников, то есть происходит легализация золота, которое под видом лома и отходов через скупки ломбардов, через якобы "неучтенку" на заводах поступает в оборот. Таким образом, во-первых, легализуется незаконно добытое золото, во-вторых – ворованное золото, в-третьих – золото, которое незаконно аффинируется из лома и отходов, и в-четвертых, – просто-напросто контрабанда. И доля вот такого рода неучтенного золота, видимо, достигает 50%. Почему это делают? Потому что тогда это золото поступает в систему без НДС. И оно без НДС так и проходит.

– Минфин опубликовал уведомление о разработке законопроекта по созданию резерва драгоценных металлов и камней, предназначенных для мобилизационных нужд страны. В связи с чем появилась такая необходимость?

– В связи с тем, что решили навести порядок. Первое – избавиться от неликвидных изделий, которые попали в Гохран, когда в советское время туда свозились недорогие ювелирные изделия не представляющие ценности. Сейчас мы с руководством Гохрана договорились, что они активно будут это перерабатывать. Удивительные вещи, конечно, творились, например, находили стеклышки вместо рубинов. Понятно, что эти стеклышки приходится выкидывать, все это списывать, и процесс это непростой и небыстрый. А сами такие изделия зачастую художественной ценности никакой не имеют, их приходится просто переплавлять. Второе – продажа низкосортных и малоразмерных алмазов, потому что они не слишком ликвидны и будут терять в цене. В этом году Гохран их активно продавал на аукционах, воспользовавшись очень хорошей конъюнктурой рынка. Мы хотим, чтобы там остались только ликвидные вещи, которые можно будет в случае необходимости быстро продать.

Что касается ответа непосредственно на ваш вопрос, то есть еще одна составляющая – это обеспечение мобилизационного резерва. Мы написали письма в ведомства, спросили, сколько нужно оставить металлов, название которых я даже и сказать не могу. К сожалению, результат был неочевидный. Вот мы и хотим это все урегулировать для того, чтобы Госфонд хранил ровно столько редких и особенно непроизводимых в Российской Федерации металлов, сколько потребуется. Исключать, что будут какие-то ограничения с точки зрения торговли нельзя, поэтому надо быть к этому готовым. Но если чего-то в Госфонде много, или какие-то вещи не нужны, то надо их продать просто, а что-то другое купить.

– Давайте перейдем к другим темам. Минфин в апреле сообщил, что прорабатывает законодательные меры по возврату денег жертвам мошенников. Как идет работа? Какие меры могут быть приняты, учитывая, что в большинстве случаев люди сами переводят средства злоумышленникам?

– После того, как с 2018 года заработал закон, позволяющий банкам предотвращать подозрительные операции, мошенники по домам не разошлись: они поняли, что нужно искать другие пути обмана граждан. Как говорил Остап Бендер, есть 400 относительно честных способов отъема денег. Сейчас бы Остапа Бендера назвали по-модному – "социальный инженер".

Я уверен, что мошенники уже звонили всем. Мне звонили, звонили моим родителям. А старые люди вообще сразу начинают пугаться, когда им строгим голосом говорят, что вам звонит лейтенант полиции, и предотвращено преступление. Раньше же мошенники сотрудниками банков прикидывались, но население стало более-менее понимать эту уловку.

Недавно я хотел продать старую детскую кровать через сервис для размещения объявлений. Мне позвонила девушка, заявила, что хочет купить, и говорит, что сейчас переведет мне деньги, придет смс, а мне нужно сказать ей код. Понимаете, пока она мне не сказала: "Скажите код из сообщения" – даже я не понял, что это мошенничество. Кстати, сама торговая площадка тоже предупреждает о таких уловках аферистов.

Возвращаюсь к вашему вопросу. В рассказанных мною историях ничего незаконного нет, и в этом проблема. И поэтому мы предлагаем законодательно дать возможность Банку России и МВД оперативно реагировать на информацию о мошенничестве и быстро получать решение суда по блокировке дальнейших действий. Потому что сейчас человек после того, как его обманули, идет в полицию, пишет заявление, там возбуждают уголовное дело, и на расследование уходит несколько месяцев, а деньги тем временем уже давным-давно в офшорах или просто обналичены.

Наша цель – упростить взаимодействие между МВД, банками и ЦБ, чтобы быстро реагировать на информацию жертвы о мошенниках и тормозить деньги, пока они далеко не ушли.

– Есть ли новости по продаже попавшего под санкции "Еврофинанс Моснарбанка"?

– Нет новостей. Я думаю, что в этом году какое-то решение примем все-таки.

– Вы ранее говорили о двух вариантах реализации банка – передать в капитал Ростеха и продать менеджменту, они так и остались? Новых интересантов не появилось?

– Они так и остались, но мы, конечно, видим, что более вероятен первый вариант. Мы, конечно, как Минфин, хотим заработать, поэтому и колеблемся до сих пор. Но с этим активном надо что-то решить. Даже МИД к нам обратился, сказал, что затянули и давайте примем какое-то решение.

– ВТБ представлял Минфину новую идею по выкупу своих "префов"?

– Нет. С тех пор как ВТБ предложил в первый раз вариант, когда не удалось построить финансовую модель, чтобы она была приемлемой и для них, и для нас, ничего не происходит.

– Член правления банка Дмитрий Пьянов говорил, что ВТБ может предложить конвертировать "префы" в специальные обыкновенные акции. Устроил бы Минфин такой вариант?

– Я слышал об этой идее, но пока нам ее не представляли. В принципе, если ВТБ нам что-то такое покажет, то конечно, посмотрим.

– ЦБ предложил вариант регулирования экосистем через риск-чувствительный лимит, при котором активы в экосистеме не могут превышать 30% от капитала. Поддерживает ли данный вариант регулирования Минфин? Не ожидает негативного влияния на финрезультаты госбанков?

– Экосистема – вопрос опасный. С одной стороны, для того чтобы конкурировать, банки должны их строить. С другой стороны, на мой взгляд, экосистемы нужны для того, чтобы поддерживать основной банковский бизнес. Это первое. Второе – банки не должны брать на себя несвойственные риски, поскольку строят экосистемы не за свои деньги.

Люди, которые хранят деньги на депозитах, выбрали этот инструмент, как самый простой и безрисковый. И здесь необходимо максимально ограничивать тягу банков к разного рода приключенческим историям. Хотите строить бизнес – берите деньги у акционеров, это их риски, их дело. Не надо пользоваться средствами самых незащищенных слоев населения. Поэтому регулирование здесь важно. Что касается определенного ЦБ лимита в 30%, мне трудно сказать, почему именно такой порог.