Петр Иванов: закрытость городов могла привести к стрельбе в Казани

После трагедии в Казани, когда были убиты семь детей и две учительницы, стали звучать призывы сделать школы более закрытыми, усилить охрану и увеличить число проверок. О том, можно ли предотвратить подобные расстрелы, какими могут быть их причины, почему российские города закрыты для детей и подростков, и как сделать их открытыми, а также о страхе и ответственности за произошедшее корреспондент РИА Новости Наталья Парамонова поговорила с урбанистом и социологом Петром Ивановым.

– Обычно после инцидентов, подобных казанскому, меры безопасности усиливаются. Вы же настаиваете на необходимости сделать мир еще более открытым. Может ли открытость привести к всплеску преступности?

– Усугубить ситуацию это не может. Открытость направлена на интеграцию, сплоченность и помогает предотвратить мелкие преступления. Шутинг она вряд ли предотвратит. При этом открытость позитивно скажется на ситуации, и такое отношение было правильной реакцией на трагедию, которая произошла.

Такими средствами, как видеокамеры, тревожные кнопки или толпы патрульных нельзя было бы предотвратить подобные ситуации. Мы можем выйти из случившегося более сплоченным сообществом или начнем "закручивать гайки".

– Есть предположение, что у преступника было ментальное заболевание. В этом случае может не быть возможности предотвратить что-то подобное ни открытостью, ни патрулями. Нужно смириться с этим?

– В любом социальном процессе есть непредотвратимые всплески. По аналогии со шведской программой безопасности дорожного движения "Vision Zero" или "ноль смертей на дорогах". Там есть такое понятие как "необъяснимое дорожно-транспортное происшествие". Что-то произошло с человеком, что нельзя было предотвратить. Например, он потерял сознание за рублем. ДТП, которое произошло из-за сердечного приступа у водителя или его маниакальных наклонностей, предотвратить нельзя.

Если мы соглашаемся на какой-то социальный процесс, мы должны понимать, что этот социальный процесс может давать необъяснимые сбои. Шутинг – это всегда необъяснимый и непредотвратимый сбой. Конечно, есть какие-то меры типа повального психиатрического обследования школьников, но кажется, что это лишнее.

– Как вы думаете, что можно предпринять, как все-таки минимизировать риски повторения таких трагедий?

– Важно, какой вывод мы делаем из этого эксцесса. Мы можем говорить о том, что из-за произошедшего надо еще больше закрыться и атомизироваться. Будет реакция страха, то есть мы не берем на себя ответственность за то, что произошло, мы отгораживаемся. Это популистское, инфантильное решение. Если мы хотим взять на себя ответственность, то мы признаем произошедшее, но мы должны из этого выйти более сплоченным сообществом.

Существующая атомизация, в том числе, ответственна за развитие у молодых людей разных психологических заболеваний, которые могут вылиться во что-то подобное.

Можно это сравнить в феноменом "опочтарения" ("going postal"). Это было явление, когда почтальоны в США брали в руки оружие и начинали расстреливать людей. Объяснение этого феномена заключается в том, что почтальон находится в странной ситуации. Он каждый день взаимодействует с людьми, но при этом люди его не замечают. Люди воспринимают его как функцию, а не как человека. И приходит на ум такой выход, чтобы физически устранить эту ситуацию.

– Вернемся к детям и подросткам, почему вы считаете, что город закрыт для них?

– Это большая тема, связанная с правом ребенка на город. У нас есть такое представление, что если у нас есть детские площадки, то там должны быть дети, а в остальных местах они не должны быть. Ребенок вытесняется из городского пространства сильнее, чем взрослый. Ребенка могут не обслуживать в кафе, не продать что-то в магазине. Даже навигация в городе не рассчитана на ребенка. Посмотрите, как устроены объявления с названиями улиц и указатели. Они висят так, что ребенку сложно их прочитать. Мы воспринимаем ребенка в городе как назойливый объект, к которому нужно применить заботу, чтобы он отстал. У подростков ситуация еще сложнее. У детей хотя бы есть детские площадки, а для подростков специально нет ничего.

– Есть же спортивные площадки?

– Проблема в том, что если ты не фанат спорта, то в городе тебе пойти некуда. У школьников по всей стране есть привычка: если есть торговый центр, то тусоваться в торговом центре. Это тоже проблемная история – это требует каких-то денег. Если ты долгое время там находишься, то подойдет охранник и выгонит тебя.

Когда мы изучали детские практики в Можайском районе и Покровском квартале (Москва), то выяснили, что у детей была договоренность с охранником фудкорта в торговом центре. Если посетителей много, то они уходят, а в другое время он их не трогает. Даже если торговых центров в городе нет, то подростки еще что-то находят. Например, в городе Тулуне школьники тусуются в предбаннике местного Сбербанка. Просто куда-то зайти нереально, потому что подросток будет воспринят как неприятный субъект, который пришел мешать людям работать.

У подростков есть желание познавать мир, а если нет доступа к этому познанию, то начинается поломка арт-объектов в городе и детских площадок.

– Если не спорт, то какие-то кружки...

– Это ограниченный набор возможных действий. Причем, если ты не вписался в предложенные бесплатные занятия, то остальное – платное или спортивная площадка. Однако, не у всех родителей в России есть возможность оплачивать секции детям. Есть перечень детских занятий, который ограничен, а если ты хочешь волонтерить в пожарной части, то неясно, как это сделать. Или хочется стать библиотекарем, то как он может себя попробовать в этом деле? Нормы безопасности приводят к закрытости, и это чувствуют дети.

Закрытость усиливает стресс от происходящего, что ты не можешь делать то, что ты хочешь, узнавать и искать себя. Подросток сталкивается с ситуацией, что мир не очень дружелюбен.

– Какие есть практики, которые можно привести в пример, которые сплачивают?

– Есть такое движение – After school movement ("Движение после школы"). Школа в этом случае является ядром территориального сообщества за счет школьной инфраструктуры и других территориальных акторов. Конечно, жить в районах, где школа – такой объединяющий фактор, приятнее и безопаснее. Школа в таком движении заявляет о своей открытости и призывает остальных акторов в районе – от завода до кружка – присоединяться к движению. Школа обладает доверием. Ребенок может прийти в пожарную часть, в магазин, в приют для животных и волонтерить там, потому что он находится под патронажем школы. В школе также есть помещения, которые могут быть использованы для встреч жителей и проведения какие-то районных мероприятий.

В США там, где эта система работает, отмечается спад преступлений, в которых задействованы школьники. Отчеты о работе этих движений говорят о том, что преступность идет на спад. В США придумали вешать таблички на заведения, где рады детям и готовы объяснить им что-то или подключить к работе. Это фактически "добро пожаловать" для детей, и это снимает барьеры и страхи.

В России тоже есть школы, которые являются центром районов, но это скорее происходит в нестоличных городах.

– Сейчас можно видеть, как вырастают новые районы многоэтажек, где живет гораздо больше людей, чем в старых районах. Может скученность влиять на ситуацию?

– Не факт, что это плохо. Исторически люди жили скученными группами. Плохо, когда эти скученные группы оказываются несистематизированными. Между ними нет связей несмотря на то, что они находятся в одной географической точке.

Даже в большом доме может существовать активное соседское сообщество. Это значит, что люди знают друг друга, у них есть общие праздники, какие-то действия. Например, День соседей, в котором многие принимают участие, и проводится акция "Обними свой дом". Это тоже снимает напряжение. Если не происходит этого, то люди испытывают большой стресс. Например, когда в лифте с вами едет незнакомый мужчина. Он может казаться опасным или странным, хотя это всего лишь сосед.

– Идут разговоры о том, что у стрелявшего в Казани ментальное заболевание. Сам этот факт пугает и вызывает стресс. Можно с этим что-то сделать?

– В России существует стигматизация психических заболеваний, и это заставляет людей скрывать заболевания. В США наоборот появились сообщества "соседской заботы" о людях с ментальными отклонениями. Идет разъяснительная работа, помощь и забота. В России же даже не в каждом городе можно найти сообщество поддержки людей с депрессией.

Есть ложные представления о том, что если у человека появился психиатрический диагноз, то он потерян для общества: права не получишь, в институт не поступишь, на работу не устроишься. На самом деле все не так, но это предубеждение очень мешает.

Как я уже отмечал, шутинг почти нереально предотвратить. Ментальное же заболевание – это болезнь, как мне представляется, которая имеет определенное течение, и если меньше будет предубеждений, а больше обращений к врачам, то предупредить развитие заболевания будет проще. Окружающие также должны понимать, что происходит и на что это влияет.