Евгений Баранов: бомбардировки Югославии убили веру в Запад

Новый директор представительства Россотрудничества "Русский дом" в Белграде Евгений Баранов вступил в должность в 2021 году, но в Сербии его давно знают как корреспондента российского телевидения, освещавшего войну в Косово и находившегося в стране во время бомбардировок НАТО c марта по июнь 1999 года. В день годовщины начала бомбардировок Баранов рассказал РИА Новости, каково было работать под угрозой от албанских боевиков, натовских бомб и от каких иллюзий избавил его Североатлантический альянс.

— Когда вы впервые приехали в Сербию, уже ожидались бомбардировки?

— Первый раз я сюда приехал в конце 1997 года, работал тогда на канале "ТВ-6 Москва", мне было 27 лет. Потом приезжал в 1998 году в разгар косовских неприятностей. Тогда, конечно, никто не мог себе представить, что все закончится бомбардировками, хотя к октябрю 1998 года, когда югославская армия загнала сепаратистов окончательно в горы и их локализовала, было первое предупреждение об отводе частей югославской армии и полиции на базы постоянного пребывания.

В противном случае угрожали нанести ракетно-бомбовые удары. В тот момент сербы отвели войска. Шел активно какой-то процесс, какая-то логика у этого уже появлялась, устремленная на силовое решение югославского вопроса, силовое окончательно. Но не было понятно, каким образом они подведут эту историю под агрессию и под бомбардировки. В конце октября 1998 года был выдвинут ультиматум. Контроль за умиротворением боевиков Освободительной армии Косово (ОАК) должны были взять на себя наблюдатели ОБСЕ. Но эти наблюдатели, как все прекрасно понимали, осуществляли в основном разведывательные функции.

Ясно было, что миссия военных наблюдателей ОБСЕ на 80 процентов состоит из кадровых сотрудников спецслужб. Не могу этого доказать, но думаю, что размечались районы потенциального нанесения ударов, линии коммуникаций и так далее. Вместо того чтобы выполнять свои прямые функции по разведению конфликтующих сторон, по наблюдению за деятельностью террористических формирований, за их роспуском, что было основой договоренности по отводу сербских войск, ничего подобного не было. Никто никого не распускал, не отводил. Наоборот, им, так сказать, позволили перевооружиться, приоткрыли коридоры для поставок оружия из Албании. В общем, их готовили к активным боевым действиям уже не в качестве локально действующих террористических группировок, а в качестве основы возможного последующего войскового натовского вторжения на территорию.

— Насколько российские СМИ внимательно следили за происходящим на месте в Югославии?

— Здесь на тот момент находились постоянно действующие корпункты. Тут работал Вячеслав Грунский с НТВ, были оэртэшники, которые сидели здесь постоянно. Это был еще Белград югославский, то есть по наследству от СССР и Югославии оставались медийные связи, которые вполне себе работали. Затем всех отсюда вывели, за исключением информагентств, да и то агентства, по-моему, вернулись лишь спустя некоторое время. Полный вывод российских СМИ произошел по окончании войны, к сентябрю 1999 года здесь свернулись корпункты и бюро. Было ощущение, что Москва хочет как можно скорее забыть о кошмаре, который здесь творился, и меньше напоминать какое-то время, потому что понятно, что это был первый очень сильный политический удар по самой Москве.

— Где было сложнее работать: на территории Косово во время активной фазы конфликта или при бомбардировках?

— В Косово мы могли попасть редко и очень кривыми путями, потому что Косово было особой территорией ведения боевых действий. Необходимо было получать всякие согласования, пропуска, а что такое бюрократия, а еще и военная бюрократия — это отдельная тема. В основном если мы и пробирались в Косово, то пробирались косыми и кривыми путями и через каких-то людей. В целом же было событий много и здесь, ежедневное нанесение ударов.

Старались ехать туда, где горит. Удары наносились от Нови-Сада до македонской границы. Все передвижения по стране тоже должны были быть согласованы. Мы даже в какой-то момент съехали из гостиницы, потому что понимали, что здесь за всеми иностранцами, а разделения не было, приставлено наблюдение, и "уходили дворами", что называется, просто потому, что было невозможно работать. Либо ты ездишь по так называемым экскурсиям, которые организовывали военные через военный пресс-центр, который тогда находился в центре Белграда, либо ты живешь самостоятельной жизнью со всей ответственностью за риски, вплоть до высылки из страны, отъема аккредитации, что было равносильно отъезду.

Так было почти все время бомбардировок. Приехал я сюда 28 марта, на следующий день после того, как сербы сбили "самолет-невидимку". Пока мы собрались, доехали через Венгрию, получили в оперативном порядке визы для пересечения югославской границы, оказались здесь 28-го в середине дня, уже после того, как сербские ПВО сбили F-117, и тут все ликовали. Полиция нас пристраивала из машины в машину на постах и по пути докладывала о том, что происходит. Я сам был очень воодушевлен.

— У бомбардировок для вас есть какое-то свое "лицо"?

— Да, всегда у меня перед глазами один и тот же старик. Когда ударили по МВД Сербии, ночью, а мы приехали снимать утром, я его помню, этого ветерана под плащом, промозглая была погода, видны были награды на его форме. Он стоял, нам ничего не мог сказать, в голос ревел. Было понятно, что он не верит своим глазам, потому что он относился к тому поколению, тогда еще, которое прекрасно помнило (бомбардировки Югославии авиацией нацисткой Германии. — Прим. ред.) 6 апреля 1941 года и (налеты авиации союзников) 1944 года, как долбили по Белграду и во что его превратили.

Это, наверное, самый сильный образ, потому что огромное количество эмоций было связано с Косово. С бомбардировками — в меньшей степени. Было раздражение от какой-то беспомощности, в том числе и нашей беспомощности, большой страны, которая, казалось бы, должна вступиться, но не могла. Это раздражало, то есть ты злился, злился на пустом месте. А так, в какой-то момент все, как ни парадоксально, становится привычным. Как с местным населением, которое первую неделю бегало в бомбоубежища, а потом просто перестало. Если еще детей как-то уводили, то взрослые и город жили своей жизнью, и это тем более был гротеск. То есть работают кафе, магазины, люди ходят на работу, что-то происходит, к вечеру вдруг включаются сирены.

Понятно, что страна перешла в мобилизационный режим, но город при этом живет своей жизнью, а куда ему деваться? И был этот контраст между полуднем, когда все сидят в кафе, и семью часами вечера, когда начинается воздушная тревога. Бывало и днем, но редко. И спустя 30-35 минут после этой сирены, вдруг ты начинаешь чувствовать под ногами эту встряску, а когда стоишь на верхней точке и видишь вспышки тут и там — это абсурд невероятный.

Не то чтобы летали здесь и сыпали бомбы над центром города, и все же наносили удары точечно, и шанс попасть был, чему свидетельствует удар по зданию Радио и телевидения Сербии. Там были тарелки для "перегона" снятого материала, и можно было попасть под это легко. Они иногда всаживали одну ракету, а спустя какое-то время вторую, и вот здесь уже можно было попасть, потому что ты приезжаешь снимать попадание первой ракеты, а туда прилетает вторая. Так было несколько раз. Например, с Генштабом, когда пострадали в основном медики и скорая помощь, это чистой воды террористический акт. Сделано по схеме классического теракта, когда закладываются две бомбы, дожидаются приезда специалистов и служб, потом взрывают вторую.

Но все-таки значительно больше рисков и переживаний было связано с поездками в Косово, потому что там можно было попасть "под раздачу" просто на дороге, где угодно. У нас были проблемы с албанцами, но, слава богу, все обошлось. Можно было попасть и под сербский обстрел косоваров, и под бомбы. И не только на албанцев налететь, но и на каких-то отморозков, которые не имеют национальности. А главное, что ты нарушал правила военные, поэтому легко мог оказаться арестованным, высланным, что угодно.

— Как после агрессии НАТО воспринимается стремление властей Сербии к вступлению в Евросоюз?

— Мы — поколение людей, которое с открытым сердцем, как ни парадоксально, принимало все изменения, которые происходили на территории СССР, за исключением самых болезненных, кровавых, мы были открыты Западу. Нам казалось, что вот наконец, а то мы никак не можем слиться в экстазе с западными странами, в первую очередь с Европой, что это в основном наши проблемы, наши ошибки, наша дремучая "совковость". Стоит чаще приоткрыться миру, чаще начать улыбаться, как-то отстроить свои внутренние структуры в соответствии с правилами этики, морали и чего угодно, и мы немедленно будем приняты в этот чудесный мир, к которому мы, безусловно, принадлежим. И вот этот удар по Югославии моментально перевернул все с ног на голову. Я часто говорю, что первая бомба, которая упала на Белград, попала прямо мне в голову, раз и навсегда, так сказать, перестроив. Отчасти я даже, может быть, жалею, потому что с этого момента все, что происходит в международных отношениях, вижу через ту призму, которая засела у меня осколком в голове. По-другому не могу смотреть на этот цинизм, предельные, то есть не просто двойные, стандарты, я уж не знаю, сколько там пластов стандартов на ложь, на ложь в глаза, "подставы", провокации. Главное — это невероятное ощущение того, что их лучезарный улыбающийся мир вдруг может превратиться вот в эту рожу с оскалом.

Но географически Сербия — это Европа, а она на 80 процентов состоит из Евросоюза. За 12 лет после свержения в октябре 2000 года президента Слободана Милошевича из юридического механизма вхождения сделали идеологию страны. Помню, у меня в сюжете был кадр, огромный билборд стоял за мостом в Новом Белграде, там, где цыгане жили. И этим билбордом закрывался антисанитарный кошмар от, так сказать, просветленной европейской публики, которая ездила по автобану из Италии в Турцию. Огромный плакат с улыбающимся президентом Борисом Тадичем в обнимку с какими-то детьми, на нем написано: "Вступим в Европу вместе", а под этим плакатом сидел на корточках цыганенок. И в соответствии с этой идеологией они потом и выстраивали свои отношения во внутренней политике, внешней политике и в экономике.