Последнее интервью Ирины Антоновой РИА Новости

Это последнее интервью с президентом Государственного музея изобразительных искусств (ГМИИ) имени А. С. Пушкина, ветераном войны Ириной Антоновой готовилось к 75-летию Великой Победы, но публиковать его она внезапно сочла неуместным, нескромно говорить о себе, когда в стране такие проблемы, связанные с пандемией. О работе медсестрой в госпитале в годы войны, восстановлении ГМИИ, сокровищах Дрезденской галереи и выставке подарков Иосифу Сталину Антонова рассказала корреспонденту РИА Новости Анне Горбашовой. Публикуется с разрешения пресс-службы музея.

— Ирина Александровна, вы помните первый день войны?

— Я только окончила первый курс Института философии, литературы и истории (ИФЛИ), у нас, студентов, был такой душевный подъем у всех, мы сдали все экзамены, а на завтра узнаем, что началась война. Полгода примерно не работал наш вуз и университет, с которым его объединили. А потом, в январе, МГУ открылся, мы учились и одновременно работали, кто кем, я — в госпитале, предварительно я окончила короткие курсы медсестер. И всю войну я училась и работала в госпитале, даже в двух: сначала на Красной Пресне с весны 1942 года, потом на Бауманской.

— Страшно было совсем еще молодой девушке-искусствоведу ежедневно видеть страдания, боль и смерть?

— По-настоящему страшно не было. Когда уже прошло много лет, я подумала, как же было страшно, но в то время — нет. Мы занимались в холодных аудиториях, в валенках и пальто слушали лекции. Иногда преподаватели приглашали нас домой, там было немного теплее и веселей, педагоги угощали чаем. В госпитале на Красной Пресне мы в основном работали по ночам, днем мы все-таки занимались. Я работала медсестрой на операциях. Привозили раненых — совсем еще мальчишек — летчиков, практически моих ровесников, которых в кратчайшие сроки обучили летать. Часто надо было оперировать если не в ночь, то рано утром. Это были очень напряженные месяцы работы. Я недавно была в этом госпитале, он располагался в школе на Красной Пресне, и сейчас там опять школа. Я приехала в эти стены. Вошла в аудитории, где были операционные, вспомнила… И это меня очень взволновало…

— В ГМИИ имени Пушкина вы пришли за месяц до Победы, сразу после института, сильно ли пострадал музей, каким он перед вами предстал?

— Музей был в сильной разрухе, очень пострадала кровля, у нас же три стеклянных покрытия на крыше, они все были разбиты. Скульптор Сергей Меркуров по каким-то своим связям нашел дефицитное стекло, и мелкими кусочками ему удалось как-то перекрыть крышу. Но все равно все везде протекало, все было чудовищно. Когда я стала директором в 1962 году, первой задачей было восстановление кровли. Все экспонаты в войну, кроме слепков, были эвакуированы в Новосибирск, они хранились в здании замечательного оперного театра и вернулись в музей в конце 1944-го — начале 1945 года.

— В 1945 году вы в составе советской группы должны были поехать в Германию для описи найденных нашими военными шедевров Дрезденской галереи, но командировка не состоялась, вы знаете, почему?

— Меня вызвал к себе зам по науке профессор Борис Робертович Виппер — очень глубокий, живой человек, чудный собеседник. С ним всегда было интересно. Он сказал, что меня включают в группу художников — несколько человек, до конца июня 1945 года я должна поехать в Германию разбираться, что осталось от коллекции Дрезденской галереи, которая была спрятана в хранилищах. Виппер мне сказал: "Вы поедете с людьми, которые понятия не имеют, что там". Я была в полном восторге, в необыкновенном состоянии духа, но через какое-то время он меня вызвал и сказал, что меня решили не посылать. Я, конечно, расстроилась очень…

— Но в ГМИИ вы принимали коллекцию Дрезденской галереи, которую в 1945-м привезли в СССР?

— Да, в конце июля в галерею стали приезжать машины, и все эти сокровища стояли перед музеем в автомобилях, мы, хранители, метались между ними, составляли списки работ. Примерно 760 работ только из Дрезденской галереи там было. Мы поначалу ничего не знали, приносили ящики в зал, мы открывали, а там "Сикстинская мадонна" Рафаэля — это такое было волнение… Через десять лет, в мае 1955 года, была открыта выставка из собрания Дрезденской галереи, в экспозицию которой вошли не только "Сикстинская мадонна", но и "Спящая Венера" Джорджоне, "Портрет мальчика" Пинтуриккио, "Девушка, читающая письмо" Яна Вермера Дельфтского, "Святая Инесса" Хусепе де Риберы…

Наши научные сотрудники и реставраторы восстанавливали пострадавшие от войны шедевры мировой живописи все эти годы. Выдающийся русский живописец и реставратор Павел Дмитриевич Корин вместе со своей женой Прасковьей Дмитриевной в течение многих лет был главой реставрационного отдела ГМИИ. Все эти картины прошли через его руки, он многие спас, 30 процентов были в ужасном состоянии, немцы же их прятали в сырых хранилищах. Корин великолепно знал живопись старых мастеров.

— Все, что было на выставке в 1955 году, мы вернули в Дрезденскую галерею, даже то, что не числилось в описях ГМИИ, как, по-вашему, это справедливо?

— Когда выставка еще не была открыта, я случайно на Сретенке в антикварном магазине увидела одну картину и поняла, что это работа немецкого художника эпохи Ренессанса Лукаса Кранаха "Курфюрст в брачном венке". Я попросила мне ее показать и сразу сообщила директору ГМИИ, что нашла картину Кранаха, что ее надо изъять. Мы ее забрали, заплатив тогда за нее тысячу рублей. Ее тоже вернули в Дрезденскую галерею. Когда я была в Германии в галерее, я рассказала немецкому коллеге, как я ее нашла. Мы действительно вернули немцам всю Дрезденскую галерею после выставки в Москве. Это мало кто делал. Ведь из чего состоят коллекция Лувра и коллекции всех крупнейших музеев мира? Из того, что было захвачено в результате военных действий, кем-то куплено, а иначе бы все галереи мира состояли из картин художников своей страны, но это же не так.

Когда все вернули, очень многим казалось, что это несправедливо, что немцы должны как-то расплатиться за этот ужас, на каком-то этапе я тоже так думала, а потом, побывав в Дрездене уже после возвращения картин, я поняла, что эта галерея и есть сам Дрезден, она составляет смысл этого города, без нее его нет.

— Мы сделали то, что не делал никто, но до сих пор раздаются голоса, что мы должны вернуть Германии все "награбленные" в войну произведения искусства…

— То, что кто-то топает ногами, — это вопрос их морального облика. Можно говорить все что угодно. То, что уничтожено у нас, ни с чем не сравнимо: это более 400 российских музеев, масса художественного материала. А нас все должны только благодарить, встать на колени и молиться за то, что сокровища мирового искусства были сохранены нашими реставраторами.

— Что экспонировалось в Пушкинском музее после войны до 1955 года?

— С конца 1949 по 1953 год в большинстве залов музея разместилась выставка подарков Сталину вплоть до смерти вождя народов. Тогда, в 1949-м, в ГМИИ въехал Музей революции. Там была директор товарищ Толстихина — решительная женщина, которая одним движением отстранила всех нас от работы, многих людей уволили, но меня оставили, я тогда была хранителем. От самой выставки подарков Сталину нас тоже отстранили, мы не водили по ней экскурсии. Но у нас было много своей работы, связанной с реставрацией, охраной музея. После смерти Сталина в марте 1953 года выставку закрыли, в декабре была открыта обновленная постоянная экспозиция Пушкинского музея. Вопрос с крышей был по-прежнему не решен, мы все по ночам дежурили два раза в неделю вместе с милицией, делали обходы: везде текло. Когда я уже была директором, мне звонили ночью: "Льет на такую-то картину ночью", я садилась в машину и приезжала, без меня не могли снимать картину со стены. Только в 1974 году вся крыша наконец была сделана по-настоящему.

Была целая история, как я ходила к министру культуры СССР Фурцевой, я ее высоко ценила, но тут она что-то недопонимала. Я написала письмо Косыгину. И что меня потрясло — это то, что я получила ответ на следующий же день, оно было адресовано Фурцевой и переслано мне. И началась энергичная работа.

— Как вы отмечали День Победы в 1945 году и как планируете отметить в этом?

— В 1945-м мы в музее услышали, что закончилась война, нас было немного человек, все вышли на колоннаду. Потом мы все отправились в центр, первое, куда мы пошли, — к американскому посольству: они же были союзники и посольство располагалось недалеко от нас, там, где гостиница "Метрополь" сейчас. На балконе стояли американцы и махали нам руками, а мы — им. Потом мы пошли на Красную площадь, большая часть людей плакали, было много солдат, офицеров и просто москвичей, незнакомые люди бросались друг другу в объятия. Мы там покрутились и пошли к посольству Франции — тоже наши союзники, и так до позднего вечера мотались по Москве. Необыкновенный это день был. Сейчас никого из моих сверстников — коллег из музея не осталось, это грустно, но мне очень много лет. Если вся эта ужасная история с карантином закончится, я буду, как всегда, в музее — отмечу День Победы с нашими сотрудниками.