Дементьев был совершенно особенной фигурой среди своих современников: вроде бы и не шестидесятник, но и не чистый лирик. Не только поэт, но и журналист. Его можно было встретить и в коридорах «Останкино» — редкая «Песня года» обходилась без его произведений, и где-нибудь на презентации книги малоизвестного поэта — он с удовольствием помогал молодым талантам.

Долгое время был главным редактором «Юности» — и все знали, что Дементьев может позволить себе совершенно неслыханные вещи: ради новых стихов, которые, например, принес в редакцию Вознесенский, он остановил выпуск. «Раздвиньте и поставьте», — командовал главред, и ни у кого не возникало возражений. Идя по Арбату, мог услышать уличных поэтов, познакомиться и пригласить в редакцию: «Напечатаем, просто приносите стихи».

Даже если он расходился с автором во мнениях по политическим или социальным вопросам, но перед ним был настоящий талант, то давал путевку в жизнь.

При Дементьеве в «Юности» возникла рубрика «20-я комната», в которой выходили острые публицистические материалы, печатались молодые журналисты и писатели из тех, кого считали «неформалами».

Он пробивал, не задумываясь ни на секунду, и прозу опальных Виктора Некрасова и Владимира Войновича, и острую поэму Евтушенко «Северная надбавка», и стихи Ахмадулиной, Окуджавы, Рождественского, с которыми дружил. Тираж дементьевской «Юности» распродавался буквально за считанные минуты — все знали, что там обязательно будет что-то новое, интересное, как сегодня сказали бы, эксклюзивное — журналы брали почитать хотя бы на одну ночь.

В «Юности» открывались и новые литературные таланты, и уже известные деятели культуры вдруг представали в неожиданных амплуа. Именно Андрей Дементьев стал своего рода крестным отцом Леонида Филатова как драматурга, напечатав сказку «Про Федота-стрельца, удалого молодца», которую через несколько дней после выхода журнала уже цитировала вся страна.

Два с лишним десятка лет его и без того невероятно насыщенной жизни оказались связаны не только с литературой (впрочем, стихи писать Дементьев никогда не прекращал, его работоспособность поражала), но и с общественной и журналистской деятельностью. В конце 1990-х он возглавил бюро РТР на Ближнем Востоке, всем сердцем полюбил Иерусалим, что наложило отпечаток и на творчество: стихов с восточными и даже библейскими мотивами стало больше.

А потом было не только телевидение, в том числе программа «Народ хочет знать», но и радио — свои авторские «Виражи времени» на «Радио России» он вел до самого конца, последний выпуск вышел в эфир за три дня до кончины Андрея Дементьева. 

Он каким-то образом умудрялся быть невероятно успешным во всех порой весьма противоречивых начинаниях. Ну скажите, как такое возможно — поэт, да еще и политический обозреватель? Пишешь песни — и ведешь программу на радио? Сегодня таким «многостаночничеством» никого не удивить, а в конце 90-х — начале нулевых на Дементьева обрушился просто вал критики. В чем его только не обвиняли — и в простоте, и даже в конъюнктуре! — а он сохранял абсолютно олимпийское спокойствие и с завидным упорством продолжал делать то, что хотел, и претворять в жизнь задуманное.

Да, стихи Дементьева на фоне строчек отдельных его современников кажутся куда более простыми, нежели авангардный стиль Вознесенского или плакатность Евтушенко. Но при этом у Андрея Дмитриевича была совершенно своя, неповторимая манера — тонкая, аккуратная афористичность. Его стихам присуща невероятная внутренняя нежность, а так точно ввернуть в поэтический текст метафору мог, пожалуй, только он один. Даже когда говорил о трагическом и неизбежном: «Все будет так же после нас, а нас не будет…» В этой откровенной простоте и вместе с тем кристальной точности — большое мастерство.

Именно за это Дементьева любили и любят — не столько собратья по литературному цеху, а прежде всего читатели. Как пошутил когда-то его друг Геннадий Хазанов: «Андрей, никто тебя не любит. Кроме народа». И эту народную любовь Дементьев заслужил.

Он был невероятно силен — той внутренней силой, которая дается не всякому, и уж точно — не каждому поэту. Когда из жизни трагически ушел его сын, то рядом, конечно, были близкие друзья, в том числе и пережившие личные потери, — но Дементьев справлялся с болью так, как и должен поэт. Он написал книгу стихов памяти сына — страшную, трагическую, болезненную, после которой ему валом стали приходить письма от читателей, переживших подобные трагедии. Стихи Дементьева, не всегда обласканные критиками, в очередной раз нашли своего читателя — и помогли не только автору.

Сергей Михалков как-то сказал — естественно, в шутку, но эту историю сам Дементьев потом с хохотом пересказывал: «Слушай, за что тебя любить-то? Красивый, молодой, талантливый, богатый, денег до хрена, песни твои в кабаках поют, бабы любят, книжки публикуются, с телеэкрана физиономия не сходит, журнал возглавляет — полный счастливчик. Вот если бы ты был болен — и лучше раком, если бы у тебя книжка вышла — одна и тоненькая, если бы дача сгорела, жена ушла — тебя можно было бы любить…» На это Дементьев, правда, добавлял, что дача у него все-таки однажды сгорела.

Он блестяще читал свои стихи — в них была внутренняя музыкальность, певучесть (не зря сотни из них стали песнями). Когда Константин Симонов устроил в «Лужниках» большой концерт, на который пригласил практически всех действующих поэтов, Дементьев оказался единственным, кого гигантский стадион вызвал на бис, устроив невероятную овацию. Он прочел одно из самых пронзительных стихотворений «А мне приснился сон, что Пушкин был спасен…»

Андрей Дмитриевич был патологически принципиален: когда узнал, что за него (а также и за Булата Окуджаву, и за Беллу Ахмадулину) подписали в 1993 году пресловутое «письмо 42» — дошел до самых высших инстанций, чтобы убрать ложные подписи, и регулярно в интервью об этом рассказывал. Он был предельно конкретен: никакие коллективные письма не должны решать проблемы страны, тем более — основополагающие, конституционные.

И конечно, Дементьев оставался патриотом. В Твери, его родном городе, работает фактически созданный им и посвященный его памяти Дом поэзии — одновременно и музей, и целый литературный центр, где и сейчас проходят поэтические вечера, мастер-классы, презентации книг молодых авторов. А напротив Дома поэзии стоит единственный во всей стране памятник шестидесятникам — Зураба Церетели, большого друга Андрея Дементьева. Он же создал памятник на могиле поэта, который сегодня откроют.

Жива и премия «Зеленый листок» для начинающих литераторов, которые получают право на первую публикацию, — эту награду Дементьев придумал еще в «Юности». И, наверное, именно такую живую атмосферу поэтического творчества и сотрудничества наряду со стихами и песнями вполне можно назвать одной из главных частей наследия Андрея Дементьева. 

И эти его слова актуальны до сих пор — мы вполне можем расценивать их как творческое завещание поэта, журналиста и настоящего культуртрегера. Так его, правда, никто никогда не называл, но, кажется, самому Андрею Дмитриевичу это определение понравилось бы.