Александр Кислов: каждое лето я боюсь повторения жары 2010 года

В конце прошлого года Россия ратифицировала Парижское соглашение по климату. В начале 2020 года правительство утвердило план адаптации страны к изменению климата. Однако в России до сих пор многие не верят в происходящие изменения природы. О том, почему в России много климатических скептиков, о современной научной точке зрения на причины изменения климата, о том, какие напасти угрожают российским городам, и вынужденном бездействии ученых в интервью корреспонденту РИА Новости Наталье Парамоновой рассказал заведующий кафедрой метеорологии и климатологии МГУ Александр Кислов.

— В последнее время прокатилась волна публикаций, в которых ученые выражают климатический скептицизм. С чем это связано? Какие есть точки зрения на причины такого быстрого изменения климата?

— Если говорить о потеплении, его никто не отрицает, потому что это факт наблюдаемый. Спорить с этим невозможно. Спор идет о причинах: кто ответственный за изменения.

— Только в России все еще спорят о причинах изменения климата или на Западе тоже?

— На Западе своя проблема. Там ученые, как солдаты. Если научный лидер сказал "А", то все говорят "А". У них сказано, что глобальное потепление имеет антропогенные причины, и сомнения в этом имеет право высказать только признанный лидер. Буквально человек пять могут это сделать. У нас другая крайность: у всех свой царь в голове, каждый сам себе лидер, каждый себя считает великим ученым. Есть специалисты типа меня, которые находятся в мировом сообществе, которые на сообщество ориентируются.

— То есть вы в тренде.

— Я не в тренде работаю. Я в свое время выбрал именно моделирование климата в прошлом, поскольку климатом в будущем уж занимались все подряд. Есть еще одна сторона климата в прошлом, которая интересна тем, что там наблюдались сильные сигналы. Современное изменение температуры за сто лет всего на один градус мы считаем глобальным изменением температуры. А во время ледниковых периодов температура падала на пять градусов и отклик остальной системы был в пять раз сильнее. Потом он еще усиливался. Такой сильный сигнал легче моделировать, понимать, видеть отклики на него в среде. Поэтому я в своей научной работе из тренда вышел.

Настоящий ренессанс подобных палеонаук произошел в конце 80-х, когда стало понятно, что на климатах прошлого можно оттачивать инструменты, с которыми мы работаем, прогнозируя климаты будущего.

Например, сейчас я работаю в проекте, в котором мы занимаемся изучением сверхбольших колебаний Каспийского моря. А Каспийское море на рубеже 14 000 лет назад, это сравнительно недавно, за 1000 лет примерно поднялось больше, чем на 100 метров. Это колоссально. Это не какой-нибудь бассейн, это огромное море. Чем были обусловлены такие колебания уровня? Понять этого мы не можем. Пока мы имеем только четко документированный факт: геологи, палеогеографы дают информацию об этом. Наша задача — понять гидрометеорологическую причину. Понять, откуда вода взялась. Та вода, которая наполнила это озеро. Если мы поймем это, мы будем очень хорошо понимать локальный климат этого района. И не только этого. Волга питает Каспийское море, то есть мы поймем весь климат Восточно-Европейской равнины. Вот это задача. Из прошлого нырнем в будущее.

— То есть ваше мнение, что причина изменения климата антропогенная?

— Это не мнение. Есть понятие "современная научная точка зрения". Она говорит, что на глобальном уровне в климате планеты заметно очень сильное влияние антропогенных факторов, сопоставимое сейчас и даже немножечко превосходящее естественный процесс изменений.

Уже в начале ХХ века антропогенное влияние было, но оно, условно говоря, тонуло в шуме. Сама климатическая система флуктуирует, шумит. Сигнал был слабовыраженным, поэтому естественные колебания климата, которые всегда происходили и происходят, его забивали. Сейчас сигналы сопоставимы, поэтому антропогенную компоненту мы ощущаем. То, что происходило в Москве, такая "гнилая" зима, это напрямую трудно связать с глобальным потеплением, но это одно из ее проявлений. В 2012 году фон температур был таким же высоким как сейчас, но в Москве была холодная зима. Фон температур — это значит, что глобальная температура в 2012 году была такая же, как в этом году, то есть высокая: с 2012 года по 2019 год она изменилась лишь на 0,2 градуса. Но зима и у нас, и в Западной Европе была холодной. А в этом году у нас зима теплая. Поэтому я еще раз повторяю, напрямую погода зимой не связана с климатическими изменениями. Это связано с циркуляцией атмосферы, а вот как на циркуляцию атмосферы влияет глобальное потепление, вот это загадка пока. Этого сказать мы не можем. Предсказать следующую лето или зиму невозможно.

— Когда речь заходит о климате, то институты и фонды обвиняют в том, что они тенденциозно дают деньги на исследования, которые подтверждают антропогенное изменение климата?

— Официально не запрещено заниматься чем угодно, но тренд есть. В тренде работать проще, это так. Концепция глобального потепления разработана, других не существует. То есть концепция, как стройное здание МГУ, и есть крик: давайте его сломаем. Никто не может дать другой, целостной, хоть немного скелетоподобной структуры, что происходит с климатом. Попытки усомниться в теории климата это наскоки на отдельные фрагменты здания.

Я нахожусь внутри концепции и не могу ее ни с чем сравнить. Но 20 лет назад, когда происходила смена столетий, в журнале Physics today группа американских нобелевских лауреатов (кажется, 6 человек) опубликовали статью, в которой подвели итог развития физики ХХ века. Они назвали семь проблем, которые были решены и которые по своему уровню были великими проблемами. Это были следующие проблемы: общая теория относительности, квантовая механика, почему-то сюда же отнесли и расшифровку генома, но среди этих великих вещей было и моделирование общей циркуляции атмосферы и климата. Возможно, они оценивали не только научную компоненту, но и влияние этой теории на все на свете. Дали оценку тем знаниям, которые нужно было сгенерировать, чтобы это сделать.

— Что говорит теория: сейчас потепление или похолодание?

— Здесь работает принцип наибольшего влияния. Если имеется два физических процесса, один толкает вправо, другой влево, то объект двинется в ту сторону, какой процесс быстрее происходит. Вот когда меня спрашивают, что сейчас происходит — потепление или похолодание, я отвечу, происходит и то и другое, но в масштабах разных. В масштабах тысяч лет и десятков миллионов лет происходит несомненное похолодание. В масштабах десятков лет происходит, конечно, потепление.

— Насколько вас пугают перспективы изменения окружающей среды, о которых предупреждают ученые?

— Я к этому отношусь более спокойно, чем многие. Сейчас разрушаются коралловые рифы. Утверждают, что если сейчас это не остановить, то все — конец света. Почему конец-то? 20 000 лет назад температура падала резко. Уровень Мирового океана опускался на 100 метров, и все кораллы, которые жили в верхнем слое океана, погибли. Потом море вернулось обратно. Коралловые рифы исчезли? Нет, они восстановились. Тогда они подверглись практически полному уничтожению, а потом они появились снова.

Гибель кораллов не вызывает у меня тревоги. Это не цунами, которое идет стеной. Вот такие природные явления меня беспокоят. У нас в России было только одно событие, которое можно отнести к пугающим и чрезвычайным — долгий период аномальной жары в 2010 году. При этом мы получили 11 тысяч дополнительных смертей. Для сравнения: первая волна жары в Чикаго унесла жизни 800 человек. А если мы говорим о Франции, то это 1,5 тысячи человек.

Я бы сказал, что волны жары сопоставимы с тропическим ураганом. Самое опасное гидрометеорологическое явление — это тропический ураган. Они ранжированы по силе воздействия. Известно, когда, какой ураган был и сколько погибло человек. Я имею в виду не только сам ураган, но и наводнение с этим связанное. Все-таки Бангладеш стоит на первом месте, когда погибли 300 000 человек за одну ночь. А обычный ураган уносит жизни нескольких десятков тысяч человек.

Если говорить о том, чего я боюсь, то каждое лето я боюсь повторения 2010 года. Предсказать повторение таких событий мы не можем. За последние 35 лет среди всех известных волн жары московская жара 2010 года была одной из самых тяжелых и опасных.

Дело в том, что в Москве климат немного теплее, чем в области или других городах Центральной России. Мегаполис добавляет градусы, в Москве жарче, поэтому в Москве жара переносится хуже, чем во Владимире, например. Питер тоже может быть подвержен волнам жары, но там все-таки море, ветер и это облегчает человеку жизнь.

Если говорить о лете 2019 года и грядущих сезонах, то Новосибирск, например, конечно, должен готовиться. У них есть пожары. Там возможны жара и засуха.

Что еще? Таяние мерзлоты — действительно проблема, но на Севере живет мало людей. Зато там экономический эффект значительный. По оценкам группы российских ученых, к 2050 году ущерб экономики России от таяния вечной мерзлоты составит 8,5 процентов от ВВП.

Я скажу больше, в каждом крупном регионе России можно выбрать свой лидирующий экологический процесс, который завязан на климат. Если это Север, то это деградация вечной мерзлоты, если Калмыкия, Ставропольский край, то это опустынивание, прогрессирующая засушливость.

Если нам грозит опустынивание, то уже сейчас надо менять систему сельского хозяйства на ту, где можно использовать меньше воды.

— Угрожают ли России лесные пожары в этом году?

— Тайга горит всегда. Она сгорает, на ее месте поднимается молодняк. Тут проблема в том, что если среда нарушена, то молодняк неправильно встает и встает не то, что надо. Но нарушенной среды в Сибири почти нет. Тут много эмоций, это раз. И строить продолжают не там, где надо.

— Можете подробнее про то, где не надо строить?

— На Кавказе строятся жилые объекты в лотках лавины. То есть в этом месте сходила когда-то лавина. Не в доисторическое время, иначе геоморфологических следов не было бы, а тут есть след — плохая растительность, прокопан овраг, где она сбегала, валяются валуны. Пусть ее не было 10 лет, но на 11-й год она может сойти и все снести. Наши гляциологи говорят, вы что делаете, вы с ума сходите! В ответ на предупреждение они слышат только о том, что ученые зря пугают, а строительство продолжается.

У меня на этот счет есть интересный пример. Старейший профессор географического факультета Георгий Иванович Рычагов (ему уже сто лет почти), который еще работает и был деканом географического факультета. Так вот, его научная проблематика — Каспийское море: изменение уровня и площади. Он приносил на занятия старое фото Дербента. На нем центральная площадь и трамваи, а еще такая штука непонятная. Рычагов говорил, что это причал. И действительно, посреди города, где нет воды, стоит причал. Он остался с древних времен. Нормальный человек, видя причал на фотографии города, предположит, что там было море и оно может вернуться. Так вот, 40 лет прошло и уже на следующем фото посреди этого района плещется море. Если что-то происходило в прошлом, то велика вероятность повторения.

Все знают, что в поймах строить нельзя. Вспомним 2001 год и грозную реку Кубань. Тогда наводнение смыло самострои, которые были возведены в пойме реки. Их там строили, потому что хороший климат, растительность хорошая, река рядом и транспортная доступность.

— Насколько климатологи участвуют в проектной работе при строительстве или планировании городов?

— Ну кое-что считаем. Например, для энергетиков. Как часто надо ставить вышки-мачты, на которые крепят провода. Надо рассчитать возможное обледенение проводов и поставить вышки так, чтобы провода при обледенении не оборвались. Но это рутина, а заказа настоящего на исследования в связи с изменением климата нет.

А нас ждут три основных изменения: потеплеет — раз, будут идти короткие, но мощные ливни — два, продолжится таяние мерзлоты — три. Уровень океана будет повышаться.

Ученые многое могут просчитать и предупредить, но это все исчезает в научных журналах. В жизнь знания проникают крайне медленно. В строительных нормах и правилах, например, в пересмотре которых я участвую, слова про изменения климата вообще не произносятся.