Он точно знает, где живет душа. Однако даже к такой тонкой материи у него исключительно медицинский подход.

В Национальный медицинский исследовательский центр сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, что на Рублевском шоссе, мне пришлось наведаться дважды. Причем первый визит был только для того, чтобы познакомиться с Лео Бокерия. «Ну, а как ты хотела? — искренне удивился доктор наук Сергей Никонов, возглавляющий клинико-диагностическое отделение клиники и попутно выполняющий обязанности пресс-секретаря прославленного хирурга. — От того, понравишься ты ему или нет, зависит, как нам планировать интервью».

Не готовая к такому повороту, я слегка опешила. Поэтому пока ждали приглашения в приемную, пыталась сообразить, какие же качества нужно продемонстрировать, чтобы расположить к себе светило российской медицины. «Да не переживай, все будет в порядке. Просто если журналист ему симпатичен, он разговорится, откроется и беседа получится нетривиальной. Думаю, в твоем случае так и выйдет. Миловидная блондинка точно не оставит равнодушным грузина. Даже если она немая», — в свойственной ему шутливой манере заметил Никонов.

Когда мы вошли в знаменитый кабинет, где на полу лежит огромный плюшевый лев с футбольным мячом в лапах, от моей тревоги не осталось и следа. Лео Антонович, увидев нас на пороге, поспешил навстречу. Его улыбка и протянутые для рукопожатия руки говорили, что первый тест мною успешно пройден. А значит, интервью состоится.

Вместо отведенных на аудиенцию пяти минут с Лео Антоновичем мы провели почти час. Разговаривали, шутили, смеялись. У него прекрасное чувство юмора и удивительное обаяние. Раз и навсегда покоренная этим, я все же почувствовала некое несоответствие. Ожидания и реальности. 

Во-первых, я совсем не ощутила, что общаюсь со знаменитостью. Бокерия настолько прост в беседе, что о его регалиях забываешь с первых минут. Во-вторых, у меня осталось впечатление, что я целый час проболтала с ровесником. А никак не с человеком, которому вот-вот стукнет восемьдесят.

В означенный день с утра пораньше я снова была в центре Бакулева. И опять нервничала. Потому что понимала: мне предстоит побывать в операционной, где станут производить манипуляции на открытом сердце. Мне — человеку, который, порезав палец, может хлопнуться в обморок. В общем, меня ожидало еще одно испытание. В этот раз на прочность.

Подготовка к посещению операционного блока заняла больше часа: подбирали подходящую по размеру форму, переодевались и учились правильно завязывать шапочку и маску, проходили инструктаж по поведению во время операции. В результате, когда мы вошли в напичканную сложнейшей аппаратурой операционную, выяснилось, что хирургическое действо в самом разгаре. Причем для Лео Антоновича эта операция сегодня была третьей.

Не решаясь подойти к столу, на котором лежал мужчина с уже остановленным и открытым сердцем, я делала вид, что мне крайне интересны выводимые на мониторы показатели состояния пациента.

Пока Бокерия не произнес приветливо: «Что вы там к стене жметесь, идите к нам». Заручившись поддержкой анестезиолога, который участливо взялся страховать меня с тыла, на плохо слушающихся ногах я приблизилась к столу и заглянула за ширму.

К моему удивлению, открывшаяся взору картина не повергла в шок. Вскрытая грудная клетка и обнаженный «пламенный мотор» не воспринимались сознанием как живые человеческие органы. Скорее как телевизионная картинка. А Лео Антонович, ловко вяжущий узелки тончайших хирургических нитей на сердечной мышце, больше походил на кружевных дел мастера. В общем, через пару минут я настолько освоилась в роли пассивного ассистента известного кардиохирурга, что могла с легкостью поддерживать беседу.

«Говорят, вы даже анекдоты во время операции рассказываете», — улыбаясь очередной шутке, отпущенной в мой адрес Бокерия, поинтересовалась я. «А почему нет? Это же обычный рабочий процесс. Как у всех. Просто кто-то у станка трудится, а кто-то — за операционным столом. Да, степень ответственности разная. Но хорошая шутка еще никому не мешала. Наоборот, помогала в нужный момент».

Продолжая разговор, я вдруг поняла, что не могу отвести взгляд от рук знаменитого хирурга. Независимо ни от чего, они не останавливались ни на секунду. «Сейчас поставим новый клапан, вот он, в коробочке, и будем запускать, — буднично проинформировал он, имея в виду временно отключенное сердце пациента. — Только сначала из него нужно воздух выпустить. Если этого не сделать, он, конечно, не умрет, но будет таким, чудным немного».

Бокерия вводит в почти готовое к запуску сердце толстенную иглу и, потихоньку сжимая его, выпускает воздух. «Кстати, это единственный момент во время операции, когда я непосредственно касаюсь человеческого мотора, — уточняет хирург. — Все остальное время к нему почти не притрагиваюсь. Так что не так уж и много я держу в руках людские сердца».

Завершив операцию, Лео Антонович снимает халат и идет мыть руки. Я с ним. За компанию.

Вымыв руки по локоть, покидаем операционную и направляемся на обход. Сначала в реанимации — детскую и взрослую, потом в отделение интенсивной терапии.

Только за пределами хирургического блока я понимаю, что в операционной действительно свои климатические условия. После поддерживаемых там плюс шестнадцати температура «за бортом» кажется тропической. Странно, но во время операции я не ощущала холода. То ли от волнения, то ли из интереса.

Но так или иначе, в хлопковом костюме с коротким рукавом за полтора часа в операционной совсем не замерзла. Остается надеяться, что и омолодилась.

В обеих реанимациях Бокерия подходит к кровати каждого пациента, выслушивает доклад о его состоянии и дает рекомендации. Хотя о появлении руководства не было известно заранее, и в реанимациях, и в отделении готовы к его приходу.

Понятно, что к мнению Лео Антоновича прислушиваются особо. В первую очередь молодые доктора.

«У нас молодежи много, — с гордостью замечает Бокерия. — Хотя попасть к нам не так уж просто. Нужно доказать, что место в нашем институте будешь занимать не зря. Что ты способен реально обогатить медицинскую науку». В отделении интенсивной терапии также встречают молодые врачи. Один из них провожает нас в палату к пациенту, которому пересадили донорское сердце. На диване — мужчина средних лет. Ничто не говорит о том, что две недели назад он перенес сложнейшую операцию. Разве только надетый поверх футболки специальный корсет. Пациент легко поднимается навстречу уважаемому доктору, чтобы поприветствовать.

Бокерия, в свою очередь, интересуется самочувствием больного и настоятельно рекомендует ему снизить вес. Говорит, это очень важно. Берет обещание с находящейся здесь же жены, что она не будет кормить его слишком старательно.

Та в ответ благодарит и смущенно просит разрешения сфотографироваться с именитым кардиохирургом, подарившим ее супругу вторую жизнь.

До кабинета с игрушечным львом мы добрались только к трем часам дня. Пока Бокерия решал рабочие вопросы, я успела пообедать в институтской столовой. Лео Антонович — нет. «Я же не ем в течение дня. Да, встаю в шесть, завтракаю творогом, который мне уже сорок лет собственноручно готовит жена. В восемь уже на операции. Их, как правило, три-четыре в день. Бывает больше, но максимум семь.

С работы прихожу часов в восемь, тогда и ужинаю. Ольга (супруга Бокерия. — Прим. ред.) фантастически готовит. К моему приходу обычно накрыт стол минимум на шесть персон. И она каждый раз удивляется, почему я не съедаю все. Сама доктор высшей квалификации (заслуженный врач Российской Федерации. — Прим. ред.), казалось бы, должна понимать, что столько есть вредно. И просто невозможно.

Следить за питанием я начал после тридцати, когда бросил курить. Кстати, сразу стал себя намного лучше чувствовать. А совсем помолодел после того, как и пить перестал. В смысле алкоголь. Нет, не так давно, лет десять назад. Просто понял, что мало выпить как-то не получается. Я же грузин все-таки. А употребив достаточное количество, не очень хорошо себя чувствую на следующий день. Вот тогда и решил отказаться от спиртного вовсе.

Чтобы держать себя в форме, после ужина занимаюсь спортом — бег, плавание. Да, на сон в течение рабочей недели времени остается немного: около шести часов. Но я стараюсь добирать в выходные: часов до девяти могу позволить себе поспать. Куда иду потом? В институт, конечно. Нет, в субботу и воскресенье не оперирую. Но дела ведь каждый день находятся».

Лео Антонович говорит, что в отпуске бывает не больше недели. Не может надолго оставить работу. Но в таком распорядке не видит ничего сверхъестественного. Утверждает, что масса людей живут так же, делая в жизни то, что должны. И возраст тут не помеха. Было бы здоровье. А его беречь надо смолоду. Генетика ни при чем. «Мой отец умер в 42. Скоропостижно. Мне всего три года было». Разговор прерывает телефонный звонок. «Простите, должен ответить. Жена», — с улыбкой извиняется Бокерия.

«Мы познакомились еще в студенчестве, — после беседы с супругой пускается в воспоминания Лео Антонович. — Учились в одной группе. Нет, не сразу разглядел свое счастье. Только когда она пятерку получила на зачете по дифференцированной анатомии, обратил на нее внимание. Помню, как мы впервые поцеловались. На ВДНХ, в Ботаническом саду.

Там скамеек было много, а народу никого. Самое подходящее место для романтических свиданий. Хотя в то время другие нравы царили, я считаю, правильные. Мы с Ольгой, например, два с половиной года встречались до женитьбы».

Бокерия объясняет, что в медицинском институте оказался по воле сестры, которая мечтала, чтобы младший брат стал хирургом. «А сам и не задумывался особо, кем быть. Понимаете, я вырос в Поти. Южный город, море, расслабляющая атмосфера. Был уверен, что так всю жизнь и проживу. Не напрягаясь». Но, по убеждению Лео Антоновича, жизнь — череда случайностей.

«Однажды мы с Ольгой повздорили и я вышел прогуляться один. Иду по Малой Пироговке, где тогда общежитие первого мединститута было, вдруг вижу объявление — курсы иностранных языков. Записался и за два года освоил английский. Мне стала доступна англоязычная литература по медицине. И я нашел тему для своей первой, еще студенческой, работы, которая надолго определила направление моей деятельности. За нее я впоследствии получил Ленинскую премию».

Также случайно студент четвертого курса Лео Бокерия оказался в институтском научном кружке. Встретившийся в коридоре приятель привел его туда на свое место. Как оказалось, старосты. Благодаря этому к окончанию вуза у Лео Антоновича было уже десять печатных работ. Что открыло ему дорогу в аспирантуру, минуя ординатуру. Несмотря на то что у него в то время не было московской прописки.

«А потом по воле случая оппонентом на моей кандидатской оказался Владимир Иванович Бураковский, который возглавлял тогда наш институт. Прочитав мою работу, он тут же пригласил меня руководить лабораторией. Так я оказался в Бакулевском центре. А спустя время именно Бураковский надоумил представить мою работу об операциях на сердце в условиях барокамеры, где давление такое же, как на 25-метровой глубине, на Ленинскую премию. И мы ее получили».

Бокерия считает Владимира Ивановича не только учителем, но и другом. «Благодаря ему появилась та самая барооперационная, которую специально для нас построили в Свердловске (сейчас Екатеринбург), а потом перевезли в Москву. В ней я провел более 250 операций, удалось сделать некоторые открытия.

В частности, продлить время остановки сердца на процесс вмешательства, что значительно расширило возможности кардиохирургии». 

Лео Антонович говорит, что среди многочисленных наград больше всего гордится двумя: Ленинской премией, которая в советское время значила больше, чем Нобелевская, и орденом Александра Невского.

Бокерия замечает, что к своим регалиям относится спокойно и великим себя не считает. «Воспринимаю это с юмором. Звездной болезнью никогда не страдал: не думал, вот, мол, какой я молодец, как многого достиг. Если так рассуждать, на этом и остановишься. А я не собираюсь этого делать. Медицина не стоит на месте, и я продолжаю учиться. Каждый день, все время стараюсь узнавать что-то новое. И того же жду от учеников».

Больше наград Лео Антонович гордится своими детьми. У него две дочери — Екатерина и Ольга. Бокерия не скрывает, что любит их сильнее жизни. Называет не иначе как «мои девочки». Хотя в молодости, конечно, мечтал о сыне. «По моим представлениям, Оля должна была родиться мальчиком, — признается он. — Когда во второй раз отвез жену в роддом, отправился на работу: мне предстояла операция в нашей барокамере.

Уже намыл руки, и вдруг — телефонный звонок. На проводе — тесть, поздравил меня с рождением ребенка и сообщил, что все прошло хорошо. А кто родился — молчит. Я тоже не спрашиваю, уверен — мальчик. И тут он говорит, что у меня еще одна дочка, как и у него. Расстроился я ужасно. И только потом понял, какие они сладкие, мои девочки. Вы знаете, они мне не просто дочери, а лучшие друзья. Я даже на жену им иногда «жалуюсь». Хоть она этого и не любит».

Помимо того, что Катя и Оля пошли по стопам родителей и стали врачами, они помогли воплотить неосуществленную мечту отца: каждая подарила ему по мальчику — внуку. Одного, кстати, в честь деда назвали Лео. Но, кроме трех внуков, у Лео Антоновича еще и четыре внучки. Младшей, которую он величает Куклой, всего шесть с половиной.

Пока мы разговаривали, за окном незаметно стемнело. Но рабочий день Бокерии не закончился. «Мне еще на Общественный совет в Минэкономразвития надо, машина уже ждет». Прощаясь, я задала Лео Антоновичу вопрос, который все время вертелся на языке: он, открывающий ежедневно человеческие сердца, должен знать, где скрывается наша душа.

Прославленный кардиохирург ответил ожидаемо: «Конечно, в сердце. Только чтобы душа жила, оно должно работать. На износ».