Шенг Схейен: я понял, как авангардисты страдали за свое искусство

Один из ведущих специалистов по русской культуре и истории XX века, голландский историк Шенг Схейен в 2008-2009 годах служил атташе по культуре в посольстве Нидерландов в Москве. В то же время свет увидела книга "Сергей Дягилев. "Русские сезоны" навсегда" — ставшая бестселлером биография одного из главных театральных деятелей XX века. В начале зимы в России вышла новая монография Схейена "Авангардисты. Русская революция в искусстве. 1917-1935", посвященная главным художникам первой половины столетия, среди которых Владимир Татлин и Казимир Малевич, их взаимоотношениям друг с другом и связям с политикой. В интервью РИА Новости исследователь рассказал, зачем при написании книги изучал счета Татлина и письма граждан в газетах, почему за рубежом не хватает научных трудов, написанных для широкой публики, и кто станет следующим героем его исследования. Беседовала Валерия Высокосова.

— Почему вы выбрали именно этот период истории? Сколько времени у вас ушло на написание книги?

— Интерес к авангарду был у меня давно. До этого я писал биографию Сергея Дягилева и после нее почувствовал внутреннюю уверенность, что готов взяться за тему, но не знал, с какой точки зрения рассказать об этом направлении искусства. Я видел, что об авангарде написано много, но в теоретическом и искусствоведческом ключе, а биографий Малевича, Татлина, Лисицкого тогда не было. В жизни этих людей происходило много интересного, что могло дать новое представление о них. Я искал тематику, поскольку в большей степени считаю себя историком культуры, и пришел к тому, что именно политическая история и социальный контекст могли бы привлечь интерес читателей, которые неравнодушны к искусству в целом и авангарду в частности. Я понял, что хочу писать о политических связях между авангардистами и большевиками, основываясь на фактах биографии художников. В книге много мелких деталей, которые дают цельный образ, объясняют огромную разницу между ними. Работа заняла восемь лет как минимум.

— Вам действительно удалось создать очень живые образы художников, собрать множество интересных деталей, в том числе о перипетиях между Малевичем и Татлиным. Что для вас самого стало открытием в процессе написания книги?

— Многие факты были, конечно, известны – не секрет, что между Малевичем и Татлиным существовали разногласия, но полной истории о том, откуда возникло это противостояние и как оно развивалось, нет. Я подумал, что именно это может стать двигателем всей истории. В процессе работы для меня стала абсолютно очевидна сложность положения художников в то время: они постоянно вели борьбу за существование – найти еду, жилье. Мне стало понятнее, как они страдали за свое искусство.

— Книга "Авангард. Революция в искусстве" в целом отличается от многих других произведений схожей тематики, поскольку вы сосредоточились именно на людях. Изменился ли в целом подход к изложению в литературе, связанной с искусством, в последние годы? Или вы в этом плане исключение?

— Мне кажется, я скорее исключение. Если говорить о Западе – там я ситуацию знаю чуть лучше, – в академическом мире авторы стараются браться за максимально узкую тему. Для них важны публикации в научных журналах, публикации же больших книг такого значения для карьеры не имеют. Раньше ученый, работавший 15-20 лет в каком-нибудь университете, проводил фундаментальные исследования, писал статьи, а в конце карьеры публиковал большую монографию для широкой публики. Сейчас этой традиции нет, поэтому общедоступных книг мало. Приведу еще пример – главную книгу об истории авангарда написала в 1960-х годах Камилла Грей ("Великий эксперимент: Русское искусство 1863-1922"), супруга сына композитора Прокофьева, которая прекрасно говорила по-русски, имела доступ к архивам. Это важная монография, но она отчасти устарела, а новой, описывающей авангард в целом, так и не появилось. Моя книга, конечно, тоже не для этого, она не искусствоведческая, но я старался написать доступный для многих труд.

— В то время, которое вы описываете, художники поражали людей, они изобретали неожиданные художественные формы и концепции, писали манифесты, раскрашивали лица, в конце концов. Как вам кажется, можно ли удивить кого-то сейчас?

— Мне кажется, что искусство сейчас играет другую роль. Конечно, есть хорошие художники, привлекающие внимание, но удивлять так, как это делали авангардисты, уже очень сложно. Тогда искусство имело некую монополию, сейчас на визуальную культуру есть монополия у телевидения и СМИ.

— Вы пишете о создании Союза деятелей искусства: его участники верили в идеал автономного художника, который должен был привести к автономии самого искусства. Все понимали, что идеал недостижим, но все же стремились к нему. Как вам кажется, далеко ли искусство от него сейчас?

— Понятие автономии искусства относится, скорее, к области личной позиции художника: каждый сам решает, хочет ли он быть независимым от социального процесса творцом или же стать его частью. Если он выбирает второй путь, то он уже не независим. На Западе много таких авторов, которые хотят играть роль в социальном пространстве, они не хотят тихо работать в мастерской и боятся, что их произведения останутся незамеченными.

Раз в неделю я преподаю в академии искусств в Голландии: почти все мои студенты, создавая свои проекты, стараются сделать их социально значимыми. Зачастую у них не получается, поскольку произведение искусства должно рождаться из внутренней потребности, которая не всегда совпадает с социальным запросом. Среди художников я вижу большую потребность не быть автономными. И весь ХХ век они искали возможности играть роль в обществе, а не только быть значимыми в искусстве.

— У вас получилось очень живое повествование. Я рискну предположить, что вы не сидели исключительно в архивах за документами. Приезжали ли вы в Москву, посещали ли те места, которые описываете?

— Да, приезжал, знакомился с местами, где жили художники. Я вообще старался смотреть на контекст в целом: читал много газет, чтобы понять, какие темы были важны для людей в то время, о чем писали люди. Тогда в прессе публиковали письма читателей, по ним многое можно проследить. Я всегда стараюсь объяснить студентам, что работа в архивах это не только поиск неизвестных фактов. Например, в РГАЛИ есть часть архива Татлина, в котором хранятся маленькие заметки, на первый взгляд, не очень важные – банковские счета, цены на хлеб, но из них можно сделать какие-то выводы. Я читал все, что попадалось на глаза, изучал информацию о менее знаменитых художниках – так вырисовывалась картина культурного мира. Ведь проблема состоит в том, что важность некоторых событий видна для исследователей только на расстоянии. Сейчас мы ценим авангардное искусство, оно стоит очень дорого, но в то время Кончаловский или Машков были гораздо более известными, чем Малевич. Тогда лидеры открывали выставки других живописцев. Важно понимать, что авангард был маргинальным искусством, а 1918 год был единственным моментом, когда они находились в позиции власти.

© РИА Новости / Артем Житенев

Перейти в медиабанк

Портрет художника Владимира Татлина на стене дома в Москве

— Вы много рассказываете о Малевиче и Татлине. Сформировалось ли у вас личное отношение к этим художникам?

— Я старался быть нейтральным, но ближе к концу высказал личное отношение к некоторым моментам. Меня очень интересовал Татлин, он был загадочной фигурой, при этом окружавшие его художники безоговорочно признали его лидерство. Но теперь его известность намного меньше, чем известность Малевича, Кандинского или Шагала. Мне было приятно открыть неизвестные стороны его жизни. Он был сложным человеком, но его характер был куда мягче, чем у Малевича; он был прекрасным музыкантом, актером, мистификатором. Татлин мне ближе, хотя я, безусловно, ценю творчество Малевича очень высоко. Когда начался большой террор, Татлин героически защищал позицию авангарда в публичном пространстве, один из немногих, кто рискнул это сделать. Он сохранял независимость, несмотря на политическое давление. Малевич тоже жил под ужасным давлением, его несколько раз арестовывали, но он не сдавался. Характер у него был неприятный, иногда я даже заставлял себя писать о нем. Вообще, процесс работы был очень эмоциональным. Даже сам факт того, что о чем-то я пишу больше, а о чем-то меньше, уже говорит о том, что моя позиция не была нейтральной. Несколько раз мне пришлось обратиться к читателю прямо.

— Вы уже решили, о чем или о ком будете писать дальше?

— Да, я уже начал. Это абсолютно иная книга. Мне поступило предложение от известного голландского хореографа Ханса ван Манена, который выступал по всему миру. Он является одной из трех самых важных культурных фигур Голландии в ХХ веке, я давно был его поклонником. Если такой человек приходит к тебе, дает полный доступ к архивам, возможность с ним общаться, отказаться невозможно. Наконец я смогу поговорить с живым персонажем, это приятно (смеется). И это облегчает мне работу. Архив полностью сохранился, я имею к нему доступ, я могу говорить с ним и его сотрудниками. Надеюсь закончить через пару лет. Потом я вновь хочу вернуться к русской культуре.