С Алексеем Филатовым я встречаюсь в его московском офисе. Мы договорились, что в ходе нашего разговора я несколько раз попытаюсь его обмануть, а он расскажет, заметил ли это. 

Пока мы обсуждаем условия эксперимента, Филатов успевает показать мне несколько видео с фрагментами опросов. На одном из них мужчина с сеткой проводов на голове — активность его мозга во время разговора регистрирует электроэнцефалограф. Герой другого ролика — в специальных очках. Так выглядит айтрекер — устройство, следящее за движением глаз.

Алексей предлагает мне ответить на вопросы, которые он обычно задает сотрудникам компании, когда их руководство обращается к нему с просьбой провести аудит персонала. Эту же анкету Филатов и его коллеги используют для собственных исследований — просят кого-нибудь разыграть роль обманщика, а потом анализируют ответы.

Сегодня лжеца изображаю я. Для начала отмечаю на распечатке вопросы, на которые собираюсь ответить нечестно. Какие именно, Алексей не видит — свой список я отдам ему после того, как он скажет, где, по его мнению, я соврала.

По условиям эксперимента, на первые пять вопросов я отвечаю только правду — это нужно для того, чтобы специалист мог оценить речь, мимику и жесты в обычном состоянии. В реальной работе эксперты также сначала задают вопросы, не связанные напрямую с делом, чтобы понять естественные реакции человека. 

В анкете два десятка вопросов о профессии, хобби, вредных привычках. Обвожу в кружок пункты «Что вам нравится на вашем рабочем месте», «Употребляете ли вы алкоголь?» и «Расскажите о своей семье».

Первый вопрос, на который я ответила нечестно, — «Что вам нравится на вашем рабочем месте?» Я рассказываю, что пишу свои тексты в маленьком уютном кабинете, где сижу в стороне от коллег, благодаря чему мне никто не мешает. На самом деле редакция — это open space и в «маленьком кабинетике» около ста рабочих мест.

Но специалист не замечает подвоха и удивляется, увидев, что я отметила этот вопрос в анкете. «Вы так хорошо говорили, как сидите в уголке, никто вас не трогает, — мне показалось, что это совершенно искренне», — смеется Алексей.

Время от времени я могу выпить бокал-другой вина, но я заявляю Алексею, что не употребляю алкоголь вовсе. «Это моя принципиальная позиция. Ни при каких обстоятельствах я не употребляю алкоголь. Где-то лет пять назад я приняла такое решение. Не было какой-то конкретной точки отсчета: я просто поняла, что это моя жизнь, мое здоровье, моя позиция и так будет правильно. Я люблю находиться в трезвом состоянии сознания», — отвечаю я на вопросы Филатова.

Эту ложь он раскусил сразу же. Мы вместе пересматриваем видеозапись беседы, и эксперт показывает, какие признаки его насторожили: «Голос стал тише. Губы — сжатые, плотные. И ответы на дополнительные вопросы в стиле «космические корабли бороздят просторы вселенной». Так Филатов называет чересчур общие, уклончивые формулировки.

Я рассказываю Алексею, что моя мама родом из Московской области, а папа — из Иркутской, они познакомились в столице, где и родилась я. Сейчас у родителей «маленькая цветочная точка». Эта ложь мне почти удалась: Филатов затрудняется сформулировать, на чем именно он меня поймал, однако понимает, что я была нечестна. 

«Я не спрашивал про «маленькую точку». Думал, вы расскажете, кто они по профессии, чем занимаются. Была минимизация зрительного контакта, какое-то общее напряжение лица, это показалось подозрительным. Более детально не могу объяснить», — комментирует специалист.

Мои родители действительно никогда не торговали цветами, отец ни разу не был в Иркутской области, а я родилась в двухстах километрах от Москвы.

Этот вопрос не был среди тех, где я планировала соврать. Я хотела честно признаться в любви к фастфуду и равнодушии к спорту, но уже во время разговора с Алексеем поняла, что раз уж притворяюсь человеком, принципиально не употребляющим алкоголь, логично представить себя и поклонницей ЗОЖ.

Я рассказываю, что в моем представлении здоровый образ жизни — это отсутствие вредных привычек, полезная еда и занятия спортом. Но на вопрос Алексея о тренировках я даю ответ, который он позже вновь характеризует как «космические корабли бороздят просторы галактики»: «Это что-то вроде гимнастики, фитнеса, упражнения на разные группы мышц». 

«Есть так называемая эмблематическая утечка: вы киваете головой, как бы поддакиваете себе, но при этом пожимаете плечом. Одномоментное пожатие плечом говорит о низкой уверенности человека в своих словах. Лицо напряжено. Нет зрительного контакта. И посмотрите, — Алексей указывает на видеоролик, — сейчас вы отклонитесь назад».

Под конец, уже попрощавшись и кинув диктофон в рюкзак, я не удержалась и спросила Алексея, не сложно ли жить с такими знаниями.

— Нет, — улыбается он.

— А в личной жизни?

— Я женат 19 лет.

— И вы не анализируете постоянно жену?

— Нет.

— Эту способность можно отключать?

— Конечно, это же просто работа. Я не терминатор.

Хотя Алексей Филатов смог вычислить ложь в трех случаях из четырех, этот эксперимент нельзя назвать абсолютно корректным.  Все специалисты подчеркивают: нет ни одного верного критерия лжи — только признаки, указывающие на стресс. А журналист, участвующий в игровом опыте, безусловно, волнуется меньше, чем человек, которому грозит реальное увольнение с работы в случае, если его мошенничество раскроется.

Тех, кто занимается разоблачением лжи, на профессиональном языке называют верификаторами. Но обычно у таких экспертов более широкий профиль, они — профайлеры, то есть специалисты, способные составить психологический портрет человека, определить тип его личности.

«Профайлинг пришел из криминалистики. Это синтез психолингвистики, диагностики, анализа социальных сетей. Профайлеры — многопрофильные специалисты. Тут и криминалистика, и служба безопасности, и социология, и общая психология», — рассказывает профайлер Константин Митрошин.

Митрошин и его коллеги не устают повторять: нет ни одного безусловного критерия обмана.

«Различные признаки — почесал нос, покраснел, закрылся, отвел взгляд — не являются валидными. Все нужно рассматривать в совокупности. Например, мы спрашиваем у человека, воровал ли он когда-либо. Он никогда ничего не крал, но подумал, что сейчас его обвинят. В результате у него возникает стрессовая реакция, увидев которую можно подумать, что он обманывает. Ложь — всегда стресс, но не всякий стресс — из-за лжи. Чтобы  минимизировать риски, нужно максимально сосредоточиться на психологическом профиле», — подчеркивает Константин Митрошин.

Алексей Филатов выделяет четыре главных параметра. Первое — речевая стратегия лжи. «Когда мы задаем прямой вопрос («Где ты был вчера в 12 часов дня?»), обманщик либо ответит очень обще, либо переведет тему разговора. Если мы все-таки настаиваем на своем, он выдаст трудно проверяемую информацию. Так строится легенда: несколько фактов, в которых можно убедиться, все остальное — не проверяемо», — объясняет Филатов.

Второе —  стресс. «Покраснение, побледнение, изменение жестикуляции и мимики, потение, почесывания, потирание носа и лба, рук и ног  — у стресса около ста признаков», — перечисляет Филатов.

Третье — стремление уйти, закончить разговор, общая закрытость и отстраненность. Наконец, то, что Филатов назвал отсутствием адаптации.

«Человек, которому нечего скрывать, рано или поздно адаптируется к нашей беседе: перестанет стесняться, будет вести себя спонтанно. Когда он поймет, что мы работаем в правовом поле, не хотим ему зла, а просто разбираемся в деле, в котором он не замешан, уровень стресса у него снизится. А если совесть нечиста, контроль поведения, мимики и слов будет стабильно высоким на протяжении всей беседы. Адаптации не произойдет», — говорит он.

И заключает: «Когда мы видим все четыре признака, то говорим: риск, что человек обманывает, велик». 

Для верификатора показательны также утечки в мимике и жестах. Это несогласованность: человек говорит «Да, я уверен», но при этом пожимает плечами — действие, которое обычно сопровождает «Не знаю».

«Когда человек врет, он пытается разделить сознание на две половины: как это было на самом деле и как он придумал. На это затрачивается больше ресурсов мозга, чем на правду. Если я попрошу вас прямо сейчас рассказать, как вы ездили в Антарктиду поднимать пингвинов (чего вы, скорее всего, не делали), история потеряет многое с точки зрения формулировок, эмоциональных элементов, жестикуляции», — отмечает Митрошин.

Он уточняет: жесты делятся на адаптеры и иллюстраторы. Первые  помогают успокоиться и контролировать себя. Это прикосновения к голове и телу, действия с предметами — например, человек теребит пуговицу или вертит в руках ручку. Иллюстраторы же участвуют в выражении мысли: мы показываем налево, когда объясняем кому-то дорогу, даже если делаем это по телефону и собеседник нас не видит.

«Когда человек обманывает, у него слабеет иллюстрирующая сторона жестов. А количество адаптеров, которые не несут смысла для коммуникации, увеличивается: он что-то верит в руках, поглаживает себя», — добавляет Митрошин.

О том, в чем заключается работа профайлеров и верификаторов, мало кто знает. Специалисты по лжи сетуют: обычно их представляют как героев сериала «Обмани меня».

«Это больная тема. Профайлинг, который показывают по ТВ, как правило, не имеет ничего общего с реальностью. В сериале Лайтман  (Кэл Лайтман — главный герой «Обмани меня». — Прим. ред.) постоянно провоцирует людей и так выводит их на чистую воду. Если профайлер попробует вести себя подобным образом в реальной жизни, он будет ходить с синяками. Никому не интересно, как на самом деле работает профайлер, это достаточно нудное занятие, процесс верификации — долгий. 

Выступления на шоу, соревновательные элементы нарушают этику нашей работы. Там нет страха, что тебя раскроют. Ведь одно дело, когда проверяют того, кто совершил кражу, другое — того, кто участвует в этом в формате игры. Реакции человека, который боится за свою репутацию и работу, будут сильнее. Игровые ситуации  плохо поддаются анализу», — уверен Митрошин.

Главные клиенты профайлеров — владельцы бизнеса, а также сотрудники силовых структур и транспортной безопасности. Они берут у специалистов по лжи мастер-классы.

«Заказчик всегда называет человека, которого он подозревает, но обычно все оказывается по-другому. Вы не представляете, насколько хитрыми могут быть сотрудники. По сути, вся наша работа — детектив. Узнаешь столько схем обмана работодателя, что становится страшно», — признается профайлер Анастасия Мужева.

Иногда экспертов представляют как специалистов по лжи, или заказчик просит провести проверку тайно и они работают под видом бизнес-тренеров. Вся полученная информация передается клиенту, а он уже использует ее по своему разумению.

«Мы не следственные органы, не имеем права проводить допросы, наша экспертиза носит рекомендательный характер, это не официальный документ», — подчеркивает профайлер Константин Митрошин.

Специалисты нередко используют полиграф, анализируют психологический профиль каждого человека, который может быть причастен к преступлению. «Пропустить вора не так страшно, как обвинить невиновного. Если есть малейшее сомнение, мы скажем, что человек непричастен. Или выдадим заключение о том, что его роль в этой ситуации неопределима. Например, мы видим, что человек обладает психопатическими чертами личности, — значит, он может легко врать. Или он, наоборот, относится к тревожному типу личности и беспокоится даже в комфортной обстановке», — говорит Мужева.

Есть два вида лжи — умолчание и искажение, продолжает она. Первый считается приемлемым, второй — стрессовый и трудный. «Умолчанием мы пользуемся каждый день. Когда вы спрашиваете друга, как дела, а он отвечает «Нормально» — это умолчание. При искажении вы трансформируете часть информации в ложную. Искусство верификатора здесь заключается в том, чтобы правильно задать вопрос. Если спросить у человека, есть ли у него вредные привычки, он может ответить «Нет», потому что не считает курение вредной привычкой. Но если я задам вопрос: «Курите ли вы хотя бы одну сигарету в неделю», уйти от ответа будет уже сложнее», — приводит пример специалист. 

Анастасия рассказывает, как удалось раскрыть кражу в одной крупной московской компании.

На новогоднем корпоративе похитили 100 тысяч рублей: шестьдесят тысяч у одной сотрудницы, сорок у другой. Причем в одном случае — вместе с кошельком, во втором — нет. «Это могло означать, что воров было двое. Когда коллективу сказали, что мы приедем, один из сотрудников уволился со скандалом: «Я не буду здесь работать, меня подозревают!» О его участии в краже ничего нельзя сказать наверняка, потому что человек отказался общаться», — отмечает Мужева.

Однако профайлеры считали, что мог быть еще один вор, поэтому приступили к работе с персоналом. Первый шаг в таких случаях — групповая беседа. Затем — разговоры по отдельности, но профайлер начинает не с тех, кто вызывает наибольшее подозрение, а с наиболее словоохотливых — от них можно получить информацию о всех членах коллектива. Во время разговора с сотрудником, который, по мнению специалистов, мог украсть деньги, тот прокололся.

«На вопрос «Как вы думаете, что преступник сделал с похищенными деньгами?» он ответил: «Да зачем мне эти шестьдесят тысяч, я бы их никогда в жизни не взял, мне не нужны чужие деньги». А ведь всем сообщили, что украдено сто тысяч. Позже он признался. Работодатель поступил максимально гуманно: сотрудника оставили в коллективе, но с вычетом из зарплаты этих денег», — завершает поучительную историю Мужева.

Однажды сотрудники одной компании совершили кражу прямо во время работы Анастасии и коллег.