Кабинет арт-терапии — просторный зал, где пол усеян пятнами краски, во всю стену нарисован залитый солнцем морской городок, а рядом с дверью стоят разукрашенные всеми цветами радуги некогда светлые кеды. Психолог Анастасия Ильина, проводящая занятие, обута в такие же — с той только разницей, что ее обувь все еще белая.

— Автопортрет — не обязательно голова-руки-ноги, это может быть образ, который вы придумаете, или просто любимые цвета, похожие на вас, — объясняет задание Анастасия.

— Фиолетовый! — подхватывает кто-то из пациентов.

— Или можно просто не думать и дать своей  руке рисовать, — продолжает психолог.

Сегодня  подростки сделают три работы: «Автопортрет», «Состояние» и «Эмоции, которых не хватает».

У каждой из шести девушек, склонившихся над столом, своя причина, по которой они оказались здесь: сильная тревога, из-за чего страшно даже выйти из дома, депрессия, панические атаки, размышления о том, стоит ли жить дальше. Есть и то, что психологи осторожно называют «самоповреждениями» — порезы на руках, не по венам, а с тыльной стороны запястья.

Арина (имена всех пациентов изменены) кладет мелок пастели плашмя на белый лист и закрашивает его розовым сверху донизу. Затем красным карандашом рисует огромное сердце, а внутри пишет: любовь, близость, доверие, стабильность, искренность. Картинка была бы очень похожа на открытку на Валентинов день, если бы не одно но: Арина нарисовала те чувства, которых ей не хватает.

Зато в двух других ее рисунках практически нет оттенков красного или розового. Набросок, описывающий ее настроение, выглядит так: в центре оранжевым мелком выведено лицо — оно обозначает саму Арину. Справа от него яркое пятно, слева темное — символы позитивных и тяжелых мыслей. А вокруг черным мелком набросано множество человечков — одни улыбаются, у других уголки губ опущены вниз. Все они нарисованы схематично, детализация есть только в лице Арины.

— Это раздвоение мыслей: есть светлые, есть темные, — объясняет сама она смысл рисунка. —  Вокруг меня люди — позитивные и не очень. Я выделила себя среди них, человек ведь всегда отделяет себя от общества.

— А почему все они нарисованы черным?

— Я считаю, что если выйти… хотела сказать «на волю», — усмехается она, — если я выйду из больницы, то окажусь в обществе отрицательных людей. Они мне не нравятся. Они злые.

— Ты считаешь, что все люди такие или только твое окружение?

— Только мое окружение, к сожалению.

Автопортрет Тани — костер, запертый в клетке. Рядом с ним стоит человек, полностью заштрихованный черным. «Огонь — это я. Клетку может открыть только один человек, у него есть ключ», — говорит девушка. У нее красивые каштановые волосы и десяток тонких порезов на запястье. На ее рисунке «Эмоции, которых не хватает» — все тот же человек, заштрихованный черным, а рядом с ним девушка, с такими же рыжеватыми кудрями, как у Тани. Подпись: «Не хватает тебя».

После того как все заканчивают рисунки, Анастасия Ильина вместе с девочками прикрепляет их к стене. Белая поверхность заполняется причудливыми картинами: здесь девушка с вылезающими из головы драконами, туго закрученные коричневые спирали с крупной надписью «Пустота», нарисованная одним только фиолетовым мелком человеческая фигура с нечеткими контурами.

— Давайте посмотрим на эту стену. Скажите, какие у вас эмоции, ощущения? — спрашивает психолог.

— Грусть накатывает.

— Апатия.

— Неизвестность.

— Тревожно.

Ильина объясняет: по рисункам никто не ставит диагноз, но некоторые выводы можно сделать. Так, в работах почти всех пациенток есть человеческая фигура — хороший знак. «Это может говорить о том, что они хорошо осознают свою идентичность. Очень часто, когда проходят психотерапевтические группы для сложных подростков в кризисном состоянии, бывает много рисунков, где нет человекоподобных образов: какие-то спирали, много темных насыщенных цветов, кровь, могут быть рассоединенные части тел. Это всегда настораживает, хотя по изображению мы не можем поставить диагноз»,  — говорит психолог.

Впрочем, специалисту важнее не диагностическая, а лечебная функция арт-терапии. Она уверена, что для подростка это способ заглянуть в собственное бессознательное и объяснить, что он чувствует.

«Эмоциональный словарь подростков ограничен. Часто на вопрос «Как ты себя чувствуешь?» ответ один: «Нормально». Когда начинаешь выяснять, оказывается, что «нормально» может означать и «еле-еле день пережил», и «классно, сегодня стало легче». В арт-терапии он может наиболее безопасно и безболезненно посмотреть на тот психологический процесс, который происходит внутри него. Я буду спрашивать у каждого, что для него значат написанные слова или нарисованные фигуры, почему выбран такой цвет, а не другой. Тот же черный часто интерпретируют как символ грусти и безысходности, но у кого-то он может ассоциироваться, например, с землей, а значит, с опорой и устойчивостью. Коко Шанель полжизни ходила в черных платьях, но в этом не было ничего депрессивного. Если есть конкретный образ, например как тут (Анастасия кивает на рисунок, где из головы девочки вылезают драконы), то мы будем выяснять, что это значит для конкретного подростка, что он чувствует».

В соседнем кабинете идет групповая терапия. Занятие больше похоже на лекцию, с той только разницей, что на детях — домашние шлепки и спортивные штаны и сидят они в креслах-мешках. В абсолютно белом кабинете, кроме кресел, есть только проектор и стол с ноутбуком.   

Психолог Артур Тимофеев рассказывает подросткам, как справляться с тревожными состояниями и регулировать свои чувства.

«Когда вы испытываете только одну эмоцию, ее интенсивность постепенно снижается. Панические атаки обычно проходят через 30-40 минут без чьего-либо вмешательства. От того, что эмоции меняются, тоже можно получать удовольствие — застревать в радости бывает так же скучно, как застревать в тревоге», — объясняет Артур.

Он напоминает пациентам, что результат любого общения наполовину зависит от них. «Вы определяете, с кем предпочитаете дружить, кого игнорировать, с кем проводить больше времени, с кем меньше. Каждый тип отношений на 50 процентов задается вами. Кто бы ни представлял другую сторону — ваш знакомый, прохожий с улицы, учитель в школе, родители, — на вас все равно лежит половина ответственности», — заключает специалист.

Клиника кризисной помощи для подростков входит в структуру Центра психического здоровья детей и подростков имени Г. Е. Сухаревой департамента здравоохранения Москвы. С директором учреждения Мариной Бебчук мы знакомимся в ее кабинете. На стенах — картины-аппликации из ткани, на тумбочке расставлены детские игрушки, на столе — ворох рабочих бумаг.

«Клиника кризисной помощи не возникла в вакууме. Она появилась при центре Сухаревой, а это головное учреждение в стране не только по объему работы, но и по кадровому потенциалу. Выделение в нашей структуре клиники кризисной помощи — событие для города, но что важнее, событие для каждой семьи», — не скрывая гордости, рассказывает Марина Бебчук.

По словам директора, основное отличие клиники от любых других проектов помощи подросткам — комплексная помощь не только самому пациенту, но и его близким. «Ребенок поступает к нам из семьи и выписан будет в семью. Если здесь он многое понял, изменил свое поведение, восстановил внутреннее равновесие, а потом снова оказался в среде, которая не изменилась, его состояние ухудшится», — описывает ситуацию Бебчук.

Чаще всего в семье понимают, что им нужна помощь, и соглашаются приходить на встречи с психологом. Однако встречаются и те, кого приходится убеждать. Если ребенок нанес себе повреждения или пытался покончить с собой, а его родители не идут на контакт с врачами, юридически клиника имеет право привлечь органы опеки.

«То, что ребенок попадает в стационар, — очень большой стресс для всей семьи, особенно для родителей, — объясняет Анастасия Ильина. — Иногда им нужна даже большая поддержка, чем подростку, который воспринимает происходящее как само собой разумеющееся: «Я заболел, поэтому здесь лечусь». Родители же остаются в своей среде, они нагружены эмоциональными переживаниями: что скажут друзья и соседи? как объяснить в школе? теперь мой ребенок — больной? как его лечить? может быть, я сам во всем виноват?»

В клинику подростки попадают несколькими путями: самых тяжелых пациентов привозит скорая после попытки самоубийства или нанесения самоповреждений. Другие приходят в кабинет кризисной помощи при поликлинике Центра Сухаревой. Случается и так, что родители и ребенок сами приезжают в приемное отделение больницы, после чего подростка либо госпитализируют, либо лечат амбулаторно.

Помощь осуществляется в несколько этапов. Если состояние пациента тяжелое, сначала он оказывается в отдельной палате, где за ним круглосуточно наблюдают. Он не ходит в школу, с ним индивидуально работают психологи и врачи. Этот этап занимает несколько дней. Затем подростка переводят в общее отделение — здесь уже есть прогулки, групповые занятия, школа, общение с соседями по палате. Тут пациенты обычно находятся несколько недель, потом — лечение в дневном стационаре: дети живут дома, но продолжают посещать клинику еще месяц или два. Четвертый этап Марина Бебчук называет «ребенок знает, куда бежать за поддержкой»: подросток перестает быть пациентом клиники, но всегда может обратиться за помощью.

Все время, помимо первого этапа, когда врачи борются с наиболее острыми состояниями, подростки ходят в школу при клинике. До конца лечения в свои учебные заведения пациенты не вернутся — многие из них столкнулись с буллингом, поэтому погружение в прежнюю среду сведет на нет результаты терапии.

Хотя в больнице хотят создать творческую позитивную обстановку, здесь есть ряд запретов. Выходить из здания можно только во время организованных прогулок или свиданий с родителями — все остальное время двери заперты, весь персонал носит с собой ключи.

Запрещены мобильные телефоны, острые предметы, веревки и шнурки, в том числе нательные крестики, «ядовитые» духи и одеколоны, агрессивный макияж.