МОСКВА, 9 сен — РИА Новости, Анна Кочарова. Взаимоотношения с матерью и женой, любовь к детям, семейный кризис и бегство из Ясной Поляны — к 190-летию со дня рождения Льва Толстого, которое отмечается 9 сентября, переиздана книга "Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды".
Ее автор, литературовед и биограф писателя Павел Басинский открывает малоизвестные факты биографии русского классика. РИА Новости публикует наиболее интригующие выдержки из книги.
Отношения с матерью
"Мы много знаем о матери Льва Толстого. Мы знаем, что не было в мире другой женщины, которая оказывала бы такое сильное влияние на его религиозное чувство. Но понять суть этого влияния трудно", — пишет Павел Басинский в книге, опубликованной "Редакцией Елены Шубиной" издательства АСТ.
Между тем в этой тайне матери, возможно, заключено объяснение того, что мы называем "религией Толстого", считает биограф.
"Толстой боготворил свою мать. Он молился на нее. "Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне", — сообщает он".
Известно, что "она получила прекрасное образование: знала три иностранных языка и, что было редкостью для женщин ее круга, замечательно говорила и писала по-русски, а не только по-французски".
Дед писателя, Николай Сергеевич Волконский, создал из дочери хотя и не свое полное подобие, но личность незаурядную.
"Толстой знал, что маменька любила его больше всех сыновей. Она называла своего Лёвочку mon petit Benjamin" (мой маленький Вениамин). Басинский отмечает, что происходит это имя из древнееврейского языка и означает "счастливчик, везунчик".
"Лёва-рёва"
Каждый читатель "Детства" и "Отрочества" Толстого непременно обратит внимание на то, что главный герой этих повестей Николенька Иртеньев постоянно плачет, замечает автор исследования.
"Именно слезы являются основной душевной и физической реакцией на все проблемы, которые ставит перед ребенком окружающий мир", — пишет Басинский.
Слезы — единственный способ решения всех конфликтов, к которому Николенька Иртеньев прибегает бессознательно, просто потому, что такова его душевная природа.
Биограф отмечает, что "между "Детством" и реальным детством Толстого разница не столь велика: "Как бы Толстой ни открещивался от восприятия этой повести как автобиографии, она все-таки является таковой".
"В детстве Толстого был только один мальчик, который отвечал бы всем главным чертам Николеньки, — это сам Лёвочка. Именно он был исключительно слезоточив и получил от братьев кличку Лёва-рёва, именно его дразнили девчонкой и так далее".
Без телесных наказаний
"В семье Толстых не били детей. Сама возможность физического наказания ребенка была исключена из яснополянской программы воспитания", — продолжает Павел Басинский.
"Сегодня это не кажется странным, но для XIX века это был очень прогрессивный принцип. Пороть детей розгами, бить линейками и просто заниматься рукоприкладством по отношению к существу, которое не может тебе ответить, считалось абсолютной нормой в дворянских семьях, даже в высших аристократических кругах".
"Семья Толстых была обычной провинциальной дворянской семьей. Мальчикам традиционно внушался культ здоровья, мужество и патриотизм, девочке Маше — семейные ценности".
Басинский подчеркивает, что "в одном семья была непохожей на большинство: в ней никогда не били слабых и беззащитных. Вряд ли это была какая-то продуманная система воспитания. В Ясной Поляне крайне редко наказывали и крепостных. У Толстого не сохранилось в памяти ни одной картины физической расправы над мужиками".
Гордыня или самоедство
"В это трудно поверить, но главной проблемой личности молодого Льва Толстого было то, что ему казалось: в нем вовсе нет никакой личности, — констатирует биограф. — Не человек, а какой-то пестрый клубок всевозможных родных и чужих влияний, на который наматывали свои разноцветные нитки все кому не лень — братья, тетушки, учителя, гувернеры, дворовые люди".
Низкая самооценка и потребность во внимании других — в Толстом это было на грани патологии, считает Басинский.
"Даже в преклонном возрасте он признавался: "Я всегда, до самого последнего времени, не мог отделаться от заботы о мнении людском". В ранние же годы это была настоящая мука его: он постоянно сравнивал себя с другими мужчинами и всегда не в свою пользу. Поэтому он и стремился многим подражать, начиная с членов семьи и кончая своими товарищами, сослуживцами по армии, светскими волокитами. Человек, которого подозревали в гордости, на самом деле был низкого о себе мнения", — заключает автор.
"Его потребность во "мнении людском" проистекала не из тщеславия, а от боязни, что его внешний облик не совпадает с его внутренним самоощущением. Это мучительное раздвоение между внешним и внутренним непрерывно терзало Толстого".
"Чудовище"
"Говоря о духовном перевороте Толстого, мы сталкиваемся с одной серьезной проблемой, — полагает исследователь. — Существует расхожий и ошибочный миф, что якобы до своего переворота или, по крайней мере, до женитьбы на Софье Берс Лев Толстой вел какой-то страшно греховный образ жизни. Но и женившись, и даже испытав на рубеже 70-80-х годов религиозное потрясение, он до конца дней не смог избавиться от своей животной природы, "чувства оленя". Это противоречие сопровождало его всю жизнь".
"Поразительно живуч миф о сексуальном гигантизме и брутальности Льва Толстого. Будто бы, служа в армии и проживая в обеих столицах, Толстой имел какое-то немыслимое количество внебрачных связей, а женившись в тридцать четыре года на восемнадцатилетней Сонечке Берс и заставив ее родить тринадцать (!) детей, изменял ей с крестьянками".
Однако, указывает Басинский, на протяжении сорока восьми лет супружеской жизни Толстой ни разу не изменил жене. Вся их семейная жизнь была слишком прозрачна, чтобы заподозрить что-то другое. В 1892 году, не дожидаясь своей смерти, Толстой отдал жене и детям в собственность недвижимого имущества в несколько раз больше, чем сам получил в наследство в 1847 году.
Толстой женился по страстной любви. Но известно также, что до женитьбы писатель настоял, чтобы будущая жена прочитала его интимные дневники.
"Это был какой-то "дикий" поступок, заложивший в фундамент их семейной жизни настоящий динамит, потому что Софья Андреевна была очень ревнивой женщиной, — пишет Басинский. — С этого момента она становится сотрудницей своего мужа не только в переписке "Войны и мира" и "Анны Карениной", но и в создании мифа о его выдающейся греховности. Она делает это в своем дневнике, написанном столь же талантливо, сколь и несправедливо, потому что нельзя требовать справедливости от женщины, которую еще до венца огорошили такими откровениями".
"Зачем же Толстой сделал это?! Проще всего сказать, что это была его ошибка. Но на самом деле это была не ошибка, а необходимость. Он прекрасно понимал, что это шило в мешке не утаишь, этот скелет в шкафу не спрячешь".
И все-таки, отмечает автор книги, Толстой действительно "был чудовищем потому, что его моральные переживания всегда были категоричны и гипертрофированны".
Барин в рабочей блузе
"По словам его сына Ильи Львовича, "по своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ. Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был и барином остался до самого конца своих дней", — продолжает Басинский.
Что касается пресловутой крестьянской одежды, то ее Толстой не носил, подчеркивает биограф. "Толстовка" все-таки сильно отличалась от крестьянской косоворотки. Хотя бы тем, что разрез был спереди, а не сбоку. Сама косоворотка, по версии академика Д. С. Лихачева, была придумана для того, чтобы во время работы из ворота не выпадал нательный крестик.
"Для Толстого, отказавшегося от ношения креста, это не имело значения. С другой стороны, "толстовка" оказалась одеждой настолько удобной, что пережила своего создателя более чем на сто лет. Сегодня свободная блуза из плотного трикотажа в сочетании с капюшоном ("толстовка") считается наиболее удобной и функциональной одеждой для максимального сохранения тепла. И никому не придет в голову, что в ней есть что-то "вызывающее", — отмечает автор.
"Во-вторых, отказ от дворянского платья имел для Толстого важный и нравственный, и опять-таки практический смысл. Нам трудно представить себе, до какой степени одежда того времени подчеркивала социальное происхождение человека".
"Начиная с Петровской эпохи внешние различия между барином и мужиком достигли такого масштаба, что, оказавшись рядом, эти два представителя homo sapiens не могли общаться друг с другом как два представителя человечества, но только как барин с мужиком".
Смена одежды имела для Толстого нравственный смысл: ему было бы стыдно находиться рядом с мужиком в батистовой сорочке с бантом, заключает автор книги.
