В Международный день пропавших без вести региональный координатор добровольного поисково-спасательного отряда "Лиза Алерт" Олег Молодовский рассказал РИА Новости об особенностях и длительности проведения поисков, о том, чему нужно научиться добровольцу в первую очередь и когда бить тревогу, если человек пропал, как не потеряться самому и что иметь при себе в лесу, чтобы из него точно выйти. Беседовала Евгения Ерохина.
— Олег, отряд "Лиза Алерт" работает уже почти восемь лет. Как вы изменились за это время? Насколько многочисленный в настоящее время состав? В каких регионах у вас есть постоянно действующие отделения?
— Мы становимся больше, о нас узнают. Розыск пропавших — наша основная задача. Поиски ведутся как в лесу, так и в городе. В прошлом году людей, которые принимали участие в поисках больше одного раза, было более 10 тысяч по всей России. В каждом регионе есть костяк людей, которые ездят на поиски постоянно, а есть те, кто участвует только в одном поиске, — мы не включаем их в статистику.
Если говорить о наших отделениях, то цифра постоянно прыгает. В данный момент мы есть в 48 регионах. Но в случае alert (с английского — сигнал тревоги — ред.), то есть когда нужна помощь здесь и сейчас, но нас нет в этом регионе, мы будем всеми силами организовать выезд. На место выезжают люди, которые могут координировать, запустить штаб, организовать поиск силами добровольцев, местных жителей и силовых структур.
— Доброволец — это кто, каков его социальный портрет? Кого вы принимаете в свои ряды?
— Первое условие — человек должен быть совершеннолетним. Правда, и здесь бывают исключения. Например, если человек первый раз приехал на поиск и ему не с кем было оставить ребенка подросткового возраста, тогда под его ответственность на легкие задачи из серии обойти дворы или сделать расклейку ориентировок — да, мы можем допустить.
Что касается добровольцев, выделить какую-то определенную возрастную группу нельзя. Мы все где-то работаем, нет людей, которые занимаются только поисками. Сказать, что есть какое-то направление — допустим, больше спасателей или врачей, — тоже нельзя. Наверное, среди нас чуть больше людей, работающих на себя, имеющих более свободный график и более широкие финансовые возможности. Поиски — очень дорогое хобби, которое требует много денег, времени, сил и эмоций. Но это не правило.
— Кто вам нужен? Есть ли профессии, специальности, в которых организация нуждается прежде всего?
— Нам нужны люди, у которых есть мотивация искать людей. Это самое главное. Сказать, что нам нужны медики, но не нужны сантехники — неправильно. Есть те, у кого по разным причинам нет возможности выезжать на место. Это не значит, что они не могут помочь.
Мы часто сталкиваемся с такими клише — "я ничего не умею", "у меня нет машины", "я никогда не был грибником", "не ходил в лес", "не умею оказывать первую помощь" и так далее. Главное — желание, всему остальному мы научим. У нас достаточно большой класс людей, которые помогают по информационной работе: прозванивают заявки, больницы, являются операторами горячей линии. Нам стабильно не хватает инфоргов (информационных координаторов — ред.).
— А сколько заявок вы получаете в среднем в год и насколько тяжело справляться с объемом работ?
— Каждый год статистика увеличивается в разы. За 7 лет мы приняли участие в нахождении живыми более 20 тысяч человек. В прошлом году к нам поступило 9406 заявок на поиск, из них найдены живыми 7385 человек (по состоянию на 2 июля текущего года). Звонков — больше 20 тысяч, это почти в два раза больше, чем в 2016 году.
В этом году у нас будет еще больше заявок — больше 10 тысяч. Я переживаю, что цифра подойдет к 15 тысячам за этот год, это по всем регионам. Также многое зависит от сезона. Летом, в грибной сезон, заявок падает больше. Например, 17 сентября прошлого года был зафиксирован рекорд: за сутки к нам пришло 145 заявок, 117 из которых — поиск в лесу.
В любом случае мы обрабатываем все заявки. Активных поисков у нас, конечно, в разы меньше. Большинство из заявок уходит в информационную работу — информирование, расклейка ориентировок, обзванивание и прочее. Обычно это происходит с детьми, когда мама начинает паниковать, что ребенок должен был вернуться домой 10 минут назад, не пришел. Это достаточное условие для паники, чтобы начинать действовать. Прозвон занимает 20-30 минут, час, а ребенок за это время приходит домой, но это тоже попадает в статистику. Самый лучший поиск — тот, которого не было.
— Каковы ваши особенности организации поисковых работ?
— Конечно, у нас есть свои алгоритмы, которым мы следуем. Методика же для каждого конкретного случая может быть разной. Мы не всегда расклеиваем ориентировки, потому что иногда это может навредить. Например, когда идет поиск "бегунков" — возрастной группы лет до 15 с девиантным поведением. Подросток видит ориентировку на себя, свою фотографию и бежит еще дальше. При этом мы всегда взаимодействуем с полицией и как минимум дважды делаем опрос: первичный по телефону при поступлении заявки и вторичный, когда за поиск берется координатор.
— Выделяете ли вы группы риска — людей, которые чаще теряются? Или можете назвать обстоятельства, при которых чаще пропадают люди?
— При всех. Ни одна возрастная группа не застрахована от того, чтобы не потеряться. Но мы понимаем, что здоровый мужчина среднего возраста пропадает чуть реже, а если пропадает, то там может быть нестандартная ситуация, в том числе криминальная. У нас есть оперативные дежурные, и скорость реакции на те или иные заявки разная. Если у нас одномоментно несколько поисков, то первый мы запустим на ребенка, потом на пожилого человека и только потом на взрослого мужчину. Искать ребенка или пожилого человека, у которых больше рисков для жизни, для нас, если можно так сказать, чуть приоритетнее. Это логично.
— Сколько в среднем длятся поиски?
— Однозначного ответа нет. Информационная фаза почти не ограничена. Активная, то есть конкретно выезд на место, зависит от нескольких аспектов. Один из них связан со средой: в лесном поиске количество возможных выездов и длительность поиска теоретически будут больше. Почему теоретически: у нас нет прописанного алгоритма, что на городской поиск мы выезжаем, например, пять раз, а на лесной — семь. Если у нас появляются какие-то свидетельства, то мы будем выезжать, пока нас не завалят более свежими и актуальными заявками.
У нас были поиски в природной среде, которые длились почти две недели и были успешными. В позапрошлом году в Талдомском районе в лесу на десятые сутки мы нашли лежачего дедушку. Он не ел, не пил. Мы его нашли, а через две недели он опять потерялся. И мы опять его нашли. Но то было летом. Надо понимать, что если это октябрь, сырая земля, по ночам минус, первый снег, то тут уже количество и длительность поисков зависят в том числе от воли координатора, от его решения, опирающегося на обстоятельства и опыт.
Первое, чему нужно научиться, это не хоронить людей. У нас были такие страшные, странные поиски, когда мы уже 500 раз похоронили человека в голове. Например, лес полтора на три километра, потерялся дед. С одной стороны Шереметьево, с другой — новая Ленинградка (трасса М-11 — ред.), с третьей — Международка (Международное шоссе), с четвертой — старая Ленинградка (Ленинградское шоссе). Там маяк для взлетающих самолетов такой, что не выйти из леса просто невозможно. Ты просто слышишь самолеты, видишь их. Но у него были проблемы с сердцем и последние две недели, я это всегда узнаю, у него болела голова, он жаловался на давление. И я понимаю, что лес малюсенький, у него просто мог случиться сердечный приступ и все. А была жара. Но мы нашли его: лес стал темным, он просто растерялся и сел ждать рассвета. Может быть, это было и правильно — чтобы не заплутать и не поломаться в темноте. Оценка риска не является для нас причиной приостановки поиска.
Много времени могут занять не поиски, а эвакуация. В прошлом году мы искали мужчину в лесу за Ногинском, тогда был ураган летом. Лес был сильно завален, а завалы забирают силы и демотивируют. Два-три дня мы искали, нашли его в завале. Он получил сильное переохлаждение и по здоровью не имел возможности самостоятельно вместе с поисковой группой вылезти из этого завала. Его можно было эвакуировать только на носилках. Чтобы добраться до него, группе эвакуации пришлось прорубаться через лес восемь с половиной часов, еще семь часов его вытаскивали. Эвакуация заняла больше 13 часов с момента нахождения.
— Олег, как понять, что настало время бить тревогу? Я имею в виду, какого времени отсутствия связи с человеком достаточно, чтобы звать на помощь, а не тянуть время?
— Если человек сказал, что он идет в лес, куда он идет и когда планирует выйти, вы поймете, что он заблудился, гораздо раньше. Если человек ушел в 7 утра и обычно гуляет 3-4 часа, а в 4 часа дня его нет, это достаточное условие звонить в 112. И никаких самостоятельных поисков. Чем дольше вы будете тянуть, тем меньше вероятность на хороший исход. В случае с ребенком, я уже говорил, достаточно и 10 минут.
— А что делать если все-таки потерялся в лесу или, наоборот, чего не надо делать? Как действовать родственникам, если они заметили пропажу человека.
— Если человек потерялся, и мы говорим о лесе — надо остановиться. Просто остановиться и ждать помощи. Перестать плутать: человек не может идти прямо, это физически невозможно.
Вообще, это проблема. Мы постоянно распространяем рекомендации, картинки, что нужно с собой брать и прочее. Если у современного поколения есть смартфоны, телефоны и некоторые даже умеют пользоваться компасом, то поколение старшего возраста зачастую скептически к этому относится. Люди достаточно безалаберно подходят к этому. До сих пор в социальных сетях нам пишут даже молодые люди сообщения вроде "как вообще в Москве, Московской области можно потеряться"? Но если у меня нет навыков, компаса или навигатора, не светит солнце, по которому можно выйти из леса, я вообще ничего не смогу сделать.
Что касается города, здесь важна профилактика, работа с детьми и пожилыми родителями. Нужно забивать в голову одну и ту же информацию: если ты потерялся, то проси помощи — у полиции, у девушки с коляской, в магазине. К сожалению, как только начинаются возрастные изменения личности — деменция, то вместе с ней у человека растет страх оказаться беспомощным и на его фоне он начинает пытаться доказать, что это не так. Это чистая психология. На одиноко гуляющего ребенка все же больше обращают внимание.
— Для многих это покажется очевидным, но что вы, как поисковик, рекомендуете брать с собой в лес?
— Когда идешь в лес, всегда нужно брать с собой определенный набор вещей, которые помогают выбраться. В первую очередь это заряженный мобильный телефон, лучше еще и powerbank. Лучший вариант — кнопочный телефон. Он дольше держит зарядку и передатчик в нем мощнее. Даже если в лесу плохая связь, можно с вертолета найти человека, связаться с ним.
Есть нюансы в плане одежды. Почему-то у нас все крутые грибники надевают камуфляж и тащатся в лес. Это первая ошибка. Одежда должна быть яркой. Очень яркой, в идеале — со светоотражающим жилетом. Он стоит рублей 100. Мы часто ищем ночью, потому что многие могут выбираться на поиск только после работы. И очень легко пройти мимо лежачего без сознания человека, например, в случае диабетической комы.
Второе — вода. Брать с собой минимум литр. Третье — компас. Если вы им умеете пользоваться, вы всегда выйдете из леса. Ну и спички, зажигалки, чтобы не замерзнуть ночью. По дыму из леса тоже можно определить местонахождение человека. Это несложный список.
— Расскажите о рисках для самих поисковых добровольцев. Насколько это стрессовая и психологически трудная работа? Ведь поиски не всегда заканчиваются удачно, сообщаете ли вы об этом родственникам и как с этим справляются сами поисковики?
— Я лично стараюсь максимально себя оградить от этой истории и оставляю это полиции. Мы прочесывали лес, нашли человека, свое дело выполнили.
Лучше ездить на поиски раз в неделю, но ездить много лет подряд. Сейчас это мое правило — съездил на поиск, потом дня четыре не ездишь. Работаешь, занимаешься своими делами.
Но кто-то после неудачного поиска с погибшим начинает подсаживаться на такую историю. Здесь главное — держать себя в руках и не выгореть эмоционально.
