Первая мировая война «подарила» миру не только оружие массового поражения, но и пропаганду. Законодателями мод выступили британцы, разработавшие и применившие методы промывки мозгов, эффективные по сей день. Дело об отравлении Скрипалей, громкие заявления о химических атаках правительственной армии в Сирии — Лондон и сейчас верен традициям информационной войны. Корреспондент РИА разбирался, как создавалась британская пропагандистская машина.
Бюро военной пропаганды, известное как WellingtonHouse, было основано в самом начале войны — в августе 1914-го. Чтобы понять, как вести новое дело, привлекли профессионалов — литераторов. В сентябре в WellingtonHouse на совещание приехали Арнольд Беннет, Артур Конан Дойл, Гилберт Кийт Честертон, Джон Голсуорси, Томас Харди, Герберт Уэллс и другие — всего 25 человек.
«Тогда еще не было массмедиа в современном понимании — даже радиовещания. Поэтому пропаганда адресовалась прежде всего собственному населению. Главная цель — внушить мысль: войну надо продолжать», — говорит историк, специалист по Первой мировой Кирилл Копылов.
Арсенал агитатора был ограничен. «Газета, листовка, карикатура... Плакаты того времени сейчас кажутся наивными, кричащими, бьющими в лоб. Но следует учитывать, на кого они были рассчитаны», — отмечает Копылов.
Надо было заставить ненавидеть вражеских солдат. Для этого противнику приписывали невероятные зверства. Один из наиболее известных продуктов Бюро военной пропаганды — так называемый отчет специальной комиссии Джеймса Брюса о зверствах немцев в Бельгии: убийствах пленных и раненых, мирных жителей, поджогах домов, использовании женщин и детей в качестве живого щита.
Все это — со слов свидетелей, бельгийцев, бежавших с оккупированных территорий. Документ, напечатанный на всех основных европейских языках, заметно повлиял на общественное мнение в странах Антанты.
Потом, правда, выяснилось, что оригиналов показаний в британском МВД, куда их сдали на хранение, нет.
В годы Второй мировой часть архива, уже поврежденного бомбежкой, нашлась. Но сомнения в достоверности отчета не развеялись: свидетельства оказались анонимными. По официальной версии, имена не фиксировались ради безопасности свидетелей, которым могли отомстить немцы.
Историки установили: при вторжении в Бельгию германской армии действительно погибли тысячи мирных граждан, в том числе женщины и дети. Это отражено в отчете. Но рассказы об изнасилованиях, отрезанных конечностях, младенцах, насаженных на пики, и тому подобном — чистая фантазия.
Тем не менее в 1915-м дело было сделано — «осадок остался». А за отчетом последовали и другие «упоительные» истории. Например, в том же году пропагандисты поведали о распятом канадском солдате. Якобы его немцы пригвоздили штыками к двери сарая где-то под Ипром.
В 1917-м TheTimes и Daily Mirror сообщили о фабрике по переработке трупов. Источниками послужили статья в бельгийской газете, издающейся в Лондоне, и репортаж берлинской LokalAnzeiger. При переводе с немецкого вместо лошадиных «туш» получились «тела», а вместо «клея» — «известь».
«Эту историю цинично запустил один из сотрудников подразделения британской пропаганды, человек, хорошо владеющий немецким и прекрасно осведомленный о том, что Kadaver означает «туша», а не «тело», но также знающий, что ради общественного резонанса командование союзников это искажение проглотит», — писал позднее британский философ Бертран Рассел, занимавшийся историей британской пропаганды.
«Нельзя сказать, что немцы не проявляли жестокости. Было и сожжение библиотеки Лувенского университета, были и расстрелы заложников и тому подобные события, не красящие германскую армию, — перечисляет Копылов. — Все это было. Но не в тех масштабах, в которых это преподносила британская пропаганда».
Американский историк Элис Гольдфарб Маркус свела арсенал британских методов убеждения масс к восьми принципам:
используем стереотипы;
описываем противника в уничижительных выражениях — немцев, в частности, называли гуннами и бошами;
подбираем удобные факты и опускаем неудобные;
распространяем истории о зверствах противника;
повторяем лозунги;
преувеличиваем малые победы, крупные поражения замалчиваем;
создаем у населения понятный образ врага («немецкие милитаристы»);
давим на то, что «все патриотично настроенные люди должны быть с нами»».
Война быстро приняла позиционный характер, все стороны несли ужасающие потери, а правительствам приходилось рассказывать рекрутам и населению в тылу совсем другое. «Пропаганда менялась. Война шла четыре года, и настроения 1914-го отличались от настроений 1918-го. Если на первых порах истории о гуннских зверствах и умученных тевтонами маленьких, но гордых бельгийцах шли на ура, то к концу войны британцев уже больше волновали собственные трудности. Поэтому операция по захвату генералом Алленби Иерусалима мыслилась в том числе и как пропагандистская акция: «Хоть какое-то достижение за долгий срок тяжелых испытаний». К Алленби перед вступлением в Иерусалим послали кинематографическую бригаду и спичрайтера», — говорит Копылов.
Военным пропагандистом служил и автор книги «Винни-Пух и все-все-все» Алан Милн. По нему видно, как менялись настроения британского общества.
В период патриотического подъема он вступил в Уорикширский полк и отправился на фронт. Вернулся с материка негодным к строевой службе. Его определили в секретный отдел военной пропаганды MI-7b. То есть пошедший под действием агитации добровольцем на фронт литератор теперь должен был сам сочинять агитки. Но к тому моменту Милн уже стал пацифистом.
В 2013 году благодаря случайности нашлась часть архива этого отдела. Там были и стихи Милна. Под псевдонимом «Капитан батальона велосипедистов Уильям Шекспир» он откровенно писал о том, что приходится лгать о «трупных фабриках гуннов». «Здесь не увидишь в упор врагов, но надо сидеть и нести пургу» — так завершается одно из стихотворений.
«Поддерживать градус неадеквата бесконечно невозможно. Когда настигает суровая реальность в виде миллионных потерь, нехватки всего, колонн беженцев, любая пропаганда бессильна. Хотя англичане верили, что пропаганда поможет преодолеть трудности», — резюмирует Копылов.
Историк Стефан Гёбель возглавляет Центр изучения войны, пропаганды и общества в Кентском университете. Его труды посвящены влиянию Первой мировой на британское и немецкое общество.
Он написал об этом статью в Оксфордском справочнике по истории Европы 1914-1945 годов. Рассказ о пропаганде Гёбель начинает с реальной истории, которая, однако, выглядит как притча: «В октябре 1918-го звукозаписывающая компания Gramophone Company послала руководителя своей студии в Лондоне на Западный фронт с заданием записать звуки войны. На записи продолжительностью две минуты Королевская гарнизонная артиллерия (тяжелые орудия. – Прим. ред.) стреляет под Лиллем снарядами с отравляющим газом. Завершается все патриотическим обращением — поддержать кампанию военного займа: «Снабжай орудия облигациями займа как снарядами и помоги выиграть войну». По трагической случайности главный звукорежиссер надышался газом в командировке, вернулся домой больным и скончался до того, как запись была опубликована».
Британскую пропаганду в странах-противниках курировал лорд Нортклифф — Альфред Хармсворт, медиамагнат, успешный издатель, основатель одной из самых популярных газет — The Daily Mail. До войны и в ее начале он много потрудился для формирования в обществе и элитах антигерманских настроений.
Его коллега, редактор газеты The Star Альфред Гардинер, отзывался о нем так: «После кайзера (правителя Германской империи Вильгельма II. — Прим. ред.) лорд Нортклифф сделал больше, чем кто либо из живущих ныне людей, чтобы приблизить войну».
С лордом Нортклиффом связано и распространенное представление о необычайной эффективности британской пропаганды. Немцы даже направили корабль к берегам Соединенного Королевства, чтобы артиллерийским огнем уничтожить его дом. Якобы так вражеская агитация досаждала кайзеровской Германии.
Сам лорд Нортклифф оставил после себя несколько методических указаний: «Никто не будет обвинять самого себя, если есть кто-то еще, кого можно обвинить. Негодование в адрес других — это естественное состояние человека».
Руководитель германской военной разведки в Первую мировую полковник Вальтер Николаи вывел такую формулу: агитация не должна оставлять сомнений.
«Народные чувства не сложны, они очень просты и однообразны. Тут нет места для особенно тонкой дифференциации. Народ говорит «да» или «нет», он любит или ненавидит. Правда или ложь! Прав или неправ! Все это английская пропаганда самым гениальным образом поняла и учла. У англичан поистине не было половинчатости, их пропаганда никаких сомнений посеять не могла», — говорил он.
Трудно сказать, насколько германские, австрийские, османские и болгарские солдаты верили британской агитации. Ведь об эффективности или, наоборот, полном провале пропаганды рассказывали все те же пропагандисты — журналисты, издатели, медиамагнаты. «И у них всегда присутствовала существенная доля самопиара», — отмечает Копылов.
«Первая мировая война, несомненно, стала катализатором развития пропаганды, которая финансируется государством, — комментирует РИА Новости бывший глава Центра изучения пропаганды Кентского университета профессор Дэвил Уэлч, соавтор труда «Пропаганда и убеждение масс: Историческая энциклопедия с 1500 года и до современности». — Все противоборствующие стороны этим пользовались. Вместе с тем есть тенденция переоценивать ее значение и забывать, что пропаганда, включая описания зверств, широко использовалась и до этого. Введение в оборот понятия «тотальная война» убедило правительства, каких бы политических взглядов они ни придерживались, что война должна быть «оправданна». А угрозы от врагов следует излагать в самых простых выражениях, чтобы создавать необходимую ненависть».
Доктор Гёбель считает, что «у пропаганды, конечно же, давняя традиция, но верно и то, что Первая мировая обозначила новую эру в истории политического воздействия».
«Не всегда пропаганда направлялась национальными правительствами; на самом деле самая мощная пропаганда была формой мобилизации самих себя, самомобилизации, которая, в свою очередь, идет изнутри гражданского общества», — уточняет он в комментарии РИА Новости.
Другими словами, пропаганда работает эффективно там, где ей готовы верить.
