МОСКВА, 15 ноя — РИА Новости, Анна Михайлова. От пуховых платков — к французским десертам. На этой неделе в рамках фестиваля CONTEXT. Diana Vishneva состоятся премьерные показы документального фильма "Парижская опера". Картина швейцарского режиссера Жан-Стефана Брона была признана лучшей на 39-м Московском международном кинофестивале и 23 ноября выйдет в российский прокат. Одним из главных героев ленты стал молодой российский певец Михаил Тимошенко. На момент съемок ему был всего 21 год. За плечами у харизматичного парня из уральского села Камейкино, что в 200 километрах от Оренбурга, музыкальная школа в Медногорске и консерватория в немецком Веймаре.
В прошлом сезоне теперь уже 23-летний певец дебютировал на сцене Оперы Бастилии в "Воццеке". Он также задействован в постановках "Дон Карлос", "Бал-маскарад", "Борис Годунов" и "Риголетто". Михаил Тимошенко рассказал корреспонденту РИА Новости, как учил французский на ходу, что думает о французской традиции бастовать и с кем из российских звезд мечтает поработать.
— В фильме вы говорите, что приехали из небольшого уральского города и раньше не бывали в таких крупных мегаполисах, как Париж. Какими были ваши первые впечатления?
— Впечатление было сильное и размытое, потому что я не сразу попал в Париж — перед этим четыре года учился в Германии, в Веймаре. Это тоже небольшой город, но, по крайней мере, к Европе я успел привыкнуть. Все равно из одного маленького города я попал в другой, чуть-чуть побольше, а потом прибыл в один из важнейших исторических центров Европы. Конечно, сначала было очень тяжело понять, где я вообще нахожусь и что здесь делаю. Даже по прошествии двух с половиной лет я порой иду по улице и думаю: "Я в Париже, боже мой!"
— Когда вы проходили прослушивание в Академии Парижской оперы, рассчитывали на то, что вас примут? Или это было чем-то из области фантастики?
— Это была совершенная случайность. В последний год учебы в консерватории я начал работать с агентом. После небольшого обсуждения мы с ним решили, что было бы неплохо пройти прослушивания в различных оперных студиях Германии, а о Париже тогда не было речи. Я выбрал себе Гамбург, Мюнхен, Берлин, Франкфурт, но по счастливому стечению обстоятельств мой агент оказался французом, более того, парижанином. Однажды он сказал: "А ты не хочешь попробовать оперную студию в Париже? Ну мало ли". Я помню свою реакцию: "Что? Да ну его, другая страна, я языка не знаю, это далеко, дорого и так далее. Но он настоял: "Ты ничего не потеряешь". И я поехал.
— Когда узнали, что вас взяли, не испугались? Вы же совсем не знали французский язык.
— Для меня это было полнейшей неожиданностью, я думал, что приеду, спою и уеду. Это же Опера Бастилии, один из интернациональных центров оперного мира. Не по моей губе, так скажем. Но самое интересное, что Париж был самым первым в моем списке прослушиваний в другие театры. Испытание проходило с 4 по 7 января, а 7 января я решил пойти в местную православную церковь и спеть рождественскую службу. После вопроса: "Что умеешь?" и моего ответа: "Да так, пою немножко" меня пустили на клирос. Я очень старался не испортить службу незнанием партии. Прямо в это время мне позвонили и сообщили, что прослушивание пройдено. Я, кстати, не знал, что этот момент был записан на камеру и потом сгорал со стыда, когда смотрел фильм (смеется).
— Сколько времени у вас ушло на то, чтобы выучить французский? Как-то специально занимались? Ходили на ускоренные курсы, наняли педагога?
— Я практически не знал ни французский, ни английский, так что средств коммуникации у меня не было. Только сейчас, спустя два года, я начал более-менее нормально разговаривать с людьми. Хотя произносить какой-то длинный монолог, рассказывать долго о себе или общаться на сложные темы будет, конечно, крайне затруднительно. Если честно, я никак специально не готовился, положился на русский "авось", но когда приехал, это было страдание, этакий "плач в углу":"Я ничего не понимаю, меня никто не понимает".
Мне повезло, что попались очень добрые однокурсники, мы действительно как одна семья. С ними я быстро выучил английский, и они помогли мне поднять на необходимый для самоподготовки уровень французский. Я не нанимал педагога, не записывался на курсы — все на слух. Поэтому довольно сносно говорю, но плохо читаю и пишу.
— Несмотря на языковой барьер, в фильме видно, что к вам очень тепло относятся все сотрудники оперы — от аккомпаниаторов и педагогов до именитых певцов. Насколько эта идиллическая картина правдива и характерна для оперного мира в целом? Ведь, скажем, балетную среду принято считать довольно жестокой и конкурентной.
— Это большая моя удача, что попался такой дружный коллектив, очень добрые ребята, которые друг за друга стояли. Мы вместе посетили тысячу баров по всему Парижу, у нас были совместные путешествия, вместе играли в пейнтбол, стреляли друг в друга, было весело и порой больно (смеется). Это действительно был очень сплоченный коллектив, но такая идиллия, вероятно, скорее исключение.
— В фильме много внимания уделяется забастовкам работников Парижской оперы. Для российского зрителя это довольно непривычно. Сложно представить, что приходишь в Большой театр, а спектакль отменен из-за национальной стачки хористов, например. Как вы относитесь к этой стороне французской театральной жизни?
— По моему личному мнению, отменять спектакль — это последнее дело. Так много вложено и ожидается от него (я даже не говорю о деньгах), столько людей нашли время и желание именно в этот день посетить именно эту оперу. И когда все разрушается из-за того, что светотехники переработали на 30 минут, это совсем не дело. Эту часть французской культуры я не могу поддержать: они постоянно бастуют, чего-то добиваются, требуют. С одной стороны, хорошо, но с моим русским менталитетом я не могу этого понять, мне просто жалко как музыканту, который готовил бы этот спектакль. Я верю в сакральный смысл музыки, поэтому любой отмененный спектакль для меня — тяжелый удар, даже если я там и не пою.
— Съемки фильма совпали со страшным терактом в театре "Батаклан". Вы помните, что испытали, узнав об этом? Не страшно было идти в оперу, ведь тогда было ощущение, что подобное может произойти где угодно?
— По большому счету я фаталист. Если что-то должно случиться, оно произойдет, поэтому мне никогда не было страшно ходить по Парижу. Мне опять же помогает вера в музыку, в то, что она может что-то изменить. Эта трагедия дала мне дополнительный импульс для работы, поиска более глубоких смыслов в произведениях, которые я исполняю, для более тщательной подготовки к концертам. Я делал все что мог. Мы, музыканты, должны именно развеивать эти страхи, это наша работа.
— Опишите ваш обычный рабочий день.
— Вся моя жизнь проходит в опере. Я просыпаюсь, ем и сразу иду туда. В Париже жилье — большая проблема, у меня сейчас довольно маленькая и холодная квартирка, поэтому я всегда бегу в оперу, где работает отопление, где много места и можно позаниматься, где мои друзья и замечательные десерты (смеется). Утро начинаю с зубрежки — учу новые тексты, ноты, потом добираюсь до класса и начинаю работать над старыми произведениями. Повторяю то, что предстоит исполнять в ближайшее время, а вечером уже стараюсь петь в полный голос. В день это часа два, не больше, потому что само пение, сам вокал — это только вишенка на торте. Я не сторонник теории, что нужно петь по 5-6 часов в день, чтобы прийти в форму. Если все приготовления сделаны правильно, то вокал — лишь завершающая часть, которая соединяет все элементы воедино. Ухожу домой я примерно часов в 10 вечера.
— Режиссер "Парижской оперы" Жан-Стефан Брон сделал вас одним из главных героев повествования. Как вы отнеслись к тому, что вас снимали? Результат понравился?
— Результат превзошел все мои ожидания. Я не думал, что фильм будет таким правдивым и интересным. Брон рассказал историю о настоящей опере, о мире, в котором мы живем. Жан-Стефан прекрасно говорит по-немецки. Помню, он пришел ко мне и спросил: "Можно мы за тобой немножко походим?". Я абсолютно привычен к записи, потому что при работе с педагогом, на мастер-классах или просто на репетиции очень часто используют камеру. Чтобы не пугаться и не отвлекаться, я научился ее игнорировать. Прежде всего я сделал это в профессиональных целях, что в итоге мне очень помогло. Жан-Стефан не просил меня ничего делать, просто ходил следом и снимал.
— В фильме показано, как в коридорах оперы вы знакомитесь со своим кумиром — британским оперным певцом Брином Терфелем, который признает в вас не поклонника, а равного, коллегу. Есть ли среди российских исполнителей те, с кем бы вы хотели поработать?
— Моя проблема в том, что я начал свой профессиональный музыкальный путь не в России. Я чувствую себя немного странно, потому что я русский человек без какого-либо доступа к русскому театру и к русской оперной жизни. Я об этом очень жалею, конечно. Моя мечта — поработать с маэстро Гергиевым. Я молюсь об этом каждый день. У меня также большое желание поработать с режиссером Черняковым. Еще я очень хотел бы найти контакт Дмитрия Хворостовского и хотя бы пару слов с ним поговорить о жизни певца, если, конечно, он будет себя хорошо чувствовать, а также если будут время и желание общаться. Я вырос на его записях и испытываю огромное уважение к тому, чего он добился.
Я с удовольствием позанимался бы с известным российским певцом Владиславом Сулимским. Мы с ним хорошие друзья, но у него такой плотный график, что я могу только надеяться, что когда-нибудь он будет недалеко отсюда. Мы с ним вместе пели уже в Испании. Я преклоняюсь перед его Риголетто (партия в одноименной опере Джузеппе Верди. — Прим. ред.). Он прислал мне запись, я слышал, что его выступление произвело фурор в петербургском театре. Я безумно люблю это произведение Верди, но знаю, что никогда не спою Риголетто, сколько бы ни распевался.
— Почему?
— Это роль для чистого баритона, для крепкого итальянского баритона.
— А вы — бас-баритон.
— Хороший вопрос, кто я такой (смеется). Но я точно не Риголетто, хотя кто знает, ведь жизнь бывает такой интересной!
