Виктор Мараховский, для РИА Новости
Сегодня Басманный суд города Москвы избирает меру пресечения для театрального деятеля К. Серебренникова, обвиняемого в мошенничестве на сумму в 68 миллионов рублей.
Они цитируют также русскоязычного писателя Бориса Акунина из Франции, горько заключающего, что "международно резонансные аресты людей такого уровня у нас происходят только с санкции, а то и с прямого приказа Главного Начальника. Не иначе…. Режиссера Серебренникова арестовал не Следственный комитет, его арестовал Путин. И хорошо еще, если с PR-целью затем явить высочайшую милость и выпустить всемирно известного режиссера под домашний арест или подписку. Потому что если нет — значит, Россия перешла на новую стадию существования, где будут действовать новые правила".
…О каких таких "новых" правилах речь — стоит разобраться отдельно. Потому что людям со стороны трудно понять, почему можно арестовать за мошенничество или взятку, например, пожарного инспектора. Или мэра. Или вятского губернатора. А режиссера в роговых очках и шапочке — нельзя.
И почему пожарный инспектор, полицейский, генерал или губернатор могут быть обвинены в хозяйственном преступлении, и никто не заподозрит, что это лично Путин затыкает рты несогласным. А режиссер и худрук, обвиненный в утаскивании средств, — обладает "презумпцией преследуемости". То есть должностное лицо, обладающее доступом к казенным деньгам и широчайшими возможностями их распила, должно по умолчанию трактоваться как жертва политического произвола, если оно человек искусства.
…Фокус именно в том, что это-то и есть те "старые правила", за которые переживает писатель Акунин и примкнувшая к нему многотысячная тусовка сочувствующих.
Согласно "старым правилам", сложившимся несколько десятилетий тому назад, в России существует социально-профессиональная прослойка, обладающая исключительными правовыми свойствами.
Сложилась она, по сути, еще в позднесоветское время, однако окончательно оформилась в своем новом статусе в начале 90-х. Данная прослойка — которую тогда называли еще по инерции "творческой интеллигенцией", затем "креативным классом", а сейчас зовут чаще просто "тусовкой, сидящей на бюджетах" — обладала гигантским социальным капиталом, славой и узнаваемостью. Вместе со все страной она попала в пространство тотальной приватизации — и включилась в процесс как могла. Кто-то напрямую ушел в бизнес, но самые дальновидные представители творческой интеллигенции сообразили, что можно приватизировать собственно пространство культуры. И легли на все городские, областные и федеральные бюджеты, связанные с "культурной работой", плотным, тесно спаянным и непроницаемым слоем.
До поры до времени, когда вся Россия добровольно признавала себя периферией единственного настоящего, западного мира, эта роль арт-тусовки была вполне гармоничной. Получая бюджеты, арт-тусовка просвещала аборигенов, знакомя их с новейшими достижениями хозяйской культуры.
При этом собственно у хозяев она, как легко понять, играла роль обратную — просвещенных аборигенов, время от времени разоблачающих на фестивалях чудовищность аборигенской своей жизни. Эта стратегия оправдывалась — время от времени творцы привозили призы. То есть как бы отчитывались об успехах. То, что призы давались порой за откровенно антироссийские пасквили, оставалось за скобками формальной отчетности.
Все стало куда сложнее, когда Россия внезапно начала вспоминать о своей, как сейчас принято писать, "субъектности". Или, проще говоря, начала осознавать себя как нечто большее, чем просто глухая периферия Запада. А даже как страна с собственными интересами и чуть ли не глобальными политическими целями.
На некоторое время установилось хрупкое равновесие, в ходе которого, на удивление всей "посторонней" российской публики, творцы вовсю пользовались казенными бюджетами для обличения, жесткого и бескомпромиссного до фантазийности, своей родины.
Терпение у государства, впрочем, начало кончаться только в нынешнем десятилетии. У многих на памяти первые случаи чудовищных гонений на свободу слова и творчества. Например, кинорежиссеру внезапно не дали один миллион государственных рублей на фестиваль, где должны были с блеском представить восторженный фильм о киевском Майдане. Потом были гонения на театральную свободу в форме отмены (в казенных же театрах) смелых постановок, вносящих передовой секс в классические произведения вроде "Тангейзера". Ну и так далее.
Это, как легко понять, вызвало протесты. Количество кляуз и петиций к президенту России с требованиями отправить в отставку руководство Минкульта и вообще вернуть "все как было" было впечатляющим. Явились даже своеобразные "политэмигранты от искусства", трактующие лишение их государственных денег однозначно именно как репрессии (сейчас они занимаются этим, как правило, из ближней заграницы, но кое-кто отправился и в дальнюю).
Тут есть из-за чего поднимать хайп. Как учит нас история, классовая борьба — всегда жестокая. А класс, "приватизировавший культуру", набрал слишком много неписанных привилегий, чтобы так просто, без боя, их сдать.
