Четвертого апреля исполняется 85 лет со дня рождения Андрея Тарковского. Накануне этой памятной даты корреспондент РИА Новости в Италии Сергей Старцев отправился во Флоренцию, где живет сын классика мирового кинематографа Андрей Тарковский-младший. Уже почти 20 лет он возглавляет Международный институт имени Андрея Тарковского, сохраняющий обширный архив мастера, многие бесценные документы которого еще только ждут своей публикации. Институт располагается в той самой квартире, которую флорентийские власти предоставили знаменитому режиссеру, принявшему решение не возвращаться в Советский Союз. Над входом в этом дом на улице Сан Никколо 29 декабря 2006 года, в день 20-летия со дня смерти Тарковского была установлена мемориальная доска в честь "несравненного режиссера духовного кино", "гостя и почетного гражданина Флоренции". Здесь на небольшой террасе, которую украшают кадки с лимонными и апельсиновыми деревцами, под перезвон колоколов многочисленных флорентийских церквей состоялся этот разговор.
- Андрей, значительную часть своего времени вы уделяете деятельности Международного института имени Тарковского, главной задачей которого является популяризация творчества вашего отца. Расскажите, пожалуйста, когда и кем был создан этот институт, и чем вы занимаетесь в настоящее время?
- Наш институт возник после смерти отца в 1987 году. Инициатором его создания была моя мама Лариса Егоркина-Тарковская, которая до 1998 года и руководила всей его деятельностью, а соучредителями стали близкие друзья отца – режиссеры Робер Брессон и Кшиштоф Занусси, музыкант Мстислав Ростропович и актер Максимилиан Шелл. К сожалению, все они, за исключением Кшиштофа, уже покинули этот мир.
Вообще же это часть более крупного проекта. Мы в институте надеемся, что до конца 2018 года будет создана полная общедоступная опись архива Тарковского и завершено краткое описание всех его документов. Опись будет находиться в доступе в режиме online, и если исследователь или любой человек, интересующийся творчеством режиссера, захочет ознакомиться с документами, то он сможет сделать запрос и получить от нас такую возможность. В идеале же мы хотели бы создать полную электронную версию всего архива Тарковского, чтобы максимально упростить доступ к его материалам для всех желающих.
- Я знаю, что вы давно и много занимаетесь издательской деятельностью, причем в последнее время вы создали собственное издательство, что должно упростить публикацию неизданных ранее документов.
- Да, теперь у Международного института имени Андрея Тарковского есть собственное издательство, и в последние три года мы начали сами выпускать книги, прежде всего на итальянском языке. В прошлом году мы переиздали книгу "Запечатленное время", которая не выходила уже восемь лет, и выпустили "Дневники" отца. Сейчас я готовлю к изданию детские и юношеские рассказы и стихи, написанные им еще до поступления во ВГИК. Он писал маленькие короткие истории, в частности историю своей поездки в Сибирь, где он решил, что после ухода из Московского института востоковедения ему надо заняться кино.
Кроме того, мы переиздадим "Дневники", которые впервые были опубликованы по-русски в 2008 году. Хочу также издать книгу "Запечатленное время", потому что она пока еще не выходила в России, точнее, выходила, но в пиратском варианте. Это важно сделать, потому что отец эту книгу постоянно правил. Ее последняя версия была завершена буквально за несколько дней до его смерти, когда он написал главу о "Жертвоприношении". Кстати, первое издание этой книги было осуществлено еще в 1984 году в Лондоне. Теперь же в полном виде она впервые будет опубликована на родине, и, конечно, хотелось бы сделать это в нынешнем году, когда отмечается 85-летие со дня рождения Тарковского. Что касается "Дневников", то их русский тираж в 5 тысяч экземпляров, естественно, давным-давно разошелся, и мы готовим сейчас второе, дополненное и исправленное издание. Надеюсь, оно также выйдет в свет в этом году.
- Вы не один год занимались организацией музея Тарковского в Рязанской области. Как сейчас обстоят дела с этим проектом? И как вы представляете себе деятельность будущего музея?
- Действительно, основным проектом нашего института в России является создание музея Тарковского в поселке Мясной Рязанской области. Надо сказать, что дело это сдвинулось с мертвой точки. Мы нашли общий язык с губернатором и областным министерством культуры, договорились о том, что вокруг этого места создается заповедная зона, где не будет вестись строительство и ничего не будет видоизменяться.
Что касается самого дома, то главное, что все там осталось так, как было при отце. Удалось сохранить подлинную мебель, его вещи и книги. Все стоит на своих местах – стол, за которым он работал, кровать, на которой спал. Весь этот мир по-прежнему существует. В конце мая я собираюсь поехать туда, ведь надо еще сделать ремонт, привести все в порядок, обеспечить охрану. Думаю, что музей там будет открыт в самом скором времени. Но мне хотелось бы, чтобы это был не просто музей, а место, которое живет интересной культурной деятельностью, куда молодые люди могли бы приехать, чтобы поработать, подумать, прочувствовать места, связанные с Тарковским. Что-то вроде дома Ингмара Бергмана на острове Фаро. Мы хотим там делать и уже организовали первые мастер-классы на серьезном международном уровне. Эту деятельность мы собираемся продолжать, для чего потребуется создание определенной инфраструктуры.
- Вернемся к вашей издательской деятельности. Я слышал, что вы хотели бы также издать уникальную серию книг, каждая из которых будет посвящена одному фильму Тарковского.
- Да, это еще один проект нашего института, причем достаточно затратный с финансовой точки зрения. В чем его главная идея? Возьмем для примера фильм "Зеркало". Существуют ведь не только сценарий и заявки, есть протоколы обсуждений картины во всех так называемых редакционных комиссиях и прочих инстанциях вплоть до политбюро, письма зрителей, то есть огромный массив документов, которые хранятся в различных архивах. Кстати, не так давно в России вышла книга с дискуссиями на заседаниях этих редакционных комиссий, копии протоколов которых сохранились на "Мосфильме". Но существует еще множество неопубликованных документов, в том числе фотографии и монтажные листы. И самое главное, что стало бы основой для таких книг, – это никогда не издававшиеся прежде рабочие дневники отца.
- Расскажите чуть подробнее о дневниках Тарковского. Он ведь практически ежедневно делал свои записи в течение многих лет.
- Личный дневник отец начал в апреле 1970 года и продолжал его вести вплоть до 1986 года, последняя запись сделана буквально за несколько дней до смерти. Практически он писал туда каждый день, но это был его личный дневник. Однако Тарковский был человек очень внимательный и по каждому своему фильму вел еще отдельный рабочий дневник. Например, такой дневник к "Зеркалу" составляет целых три тома, где описано все, что происходило во время каждого съемочного дня, а также масса других подробностей. Скажем, поиски названия ленты – там было более 150 названий, и он вычеркивал одно за другим, пока не пришел к "Зеркалу".
И такой альбом хотелось бы сделать по каждому фильму Тарковского. Конечно, это достаточно дорогой проект, но мечта такая есть, и думаю, со временем удастся воплотить ее в жизнь. Надо сказать, что в Италии уже существует заинтересованность в таком проекте. В принципе, связано это с тем интересом, который итальянцы по-прежнему испытывают к творчеству режиссера. В январе во Флоренции мы провели ретроспективу его фильмов, которая продолжалась пять дней, и обнаружилось, что уже новое поколение, воспитанное на компьютерах и интернете и не видевшее фильмов Тарковского, с интересом открывает для себя его искусство. Это молодые люди, студенты, которые зачастую выходили из кинозала потрясенными. Таких людей здесь достаточно много, и это не может не радовать.
- Давайте тогда поговорим о той роли, которую Италия сыграла в жизни и творчества вашего отца, в частности о фильме "Ностальгия", который был полностью снят в этой стране. Тонино Гуэрра в свое время рассказывал мне, что работу над сценарием этой картины они с Тарковским начали за много лет до начала самих съемок.
- Первый вариант сценария "Ностальгии" относится к 1975 году. А всего их было семь, и все они есть в нашем архиве. В итоге получился абсолютно другой фильм, ведь изначально речь шла о документальной картине. Потом они вместе с Гуэррой все-таки сняли "Время путешествия", но это уже был фильм о создании "Ностальгии", где они писали сценарий и выбирали натуру для съемок. Ну а последняя версия сценария, как это всегда было у отца, возникла непосредственно на съемочной площадке, когда были написаны диалоги, вошедшие в картину.
Проект этот был длинный и тяжелый. Тарковский столкнулся на нем не только с советской бюрократией, но и с бюрократией итальянской, поскольку фильм должен был стать копродукцией с государственным телевидением RAI. По сути дела, он ждал целых четыре года, чтобы начать съемочный процесс. На пути стояли сметы, проблемы финансирования, взаимоотношения с "Мосфильмом", Госкино и так далее. В конце концов все это сдвинулось, но советская сторона вышла из проекта. А ведь часть съемок — все сны, дом Горчакова — предполагалось вести в России, где отец уже выбрал натуру. Кстати, дом Горчакова он хотел снимать как раз в Мясном. Но в результате этот его дом был восстановлен под Римом на берегу Тибра вплоть до последнего гвоздя. Причем когда он нашел это место, то вбил в землю колышек и сказал, что там будет стоять камера и дал точные указания, где и что строить. Когда же он вновь приехал на площадку, то сказал, что построенные декорации надо сдвинуть влево ровно на один метр. Сдвинули…
Так что от советской стороны в итоге остались только Тарковский и Олег Янковский, а также мама, которая была ассистентом режиссера. А так весь фильм был сделан в Италии.
- С Италией связан и еще один драматичный момент в жизни Тарковского, а именно вошедшая в историю пресс-конференция в Милане, где он объявил о том, что остается работать на Западе.
- В принципе, отец собирался возвращаться домой, никаких планов оставаться на Западе у него не было. Как известно, он готовил "Ностальгию" для Каннского фестиваля. В дневниках он пишет о том, что картину заранее посмотрел директор "Мосфильма" Сизов и она ему понравилась. Возникали какие-то вопросы, но в целом все было нормально. Однако ситуация кардинально изменилась в Каннах, где в 1983 году членом международного жюри от СССР был Сергей Бондарчук, который стал давить на то, чтобы Тарковский никакого приза не получил. Естественно, быстро нашлись доброжелатели, которые отцу об этом рассказали. Он был поражен этим предательством своих: нет чтобы защищать советскую картину, так, наоборот, ее стали топить.
Тогда он попросил три года, чтобы поработать за рубежом и сделать три картины, в том числе "Гамлет", понимая, что снять их на родине ему не дадут. Ему ответили в таком духе, мол, возвращайтесь – все решим. За этими словами он уловил реальную возможность стать невыездным. Но на самом же деле он не знал, что ему делать в сложившейся ситуации. У него был только советский паспорт, как и на что жить, не было представления. В итоге в июле 1984 года он принял решение созвать ту самую пресс-конференцию в Милане, на которой объявил, что не намерен возвращаться в Советский Союз.
Кстати, советского гражданства его никто не лишал и паспорт не отбирал. Такая странная история… По-видимому, в Москве тогда просто не смогли понять, что он не собирается оставаться на Западе навсегда, а действительно только хочет заняться работой, сделать которую на родине у него нет возможности. Но в конце концов это непонимание и это отчуждение от дома ему обошлось очень дорого, это буквально добило его. Тем не менее он говорил мне, что это было единственно возможное решение, потому что главным в жизни для него всегда было работать. Он даже принес в жертву семью, на долгих четыре года расстался со мной. Все это было для него исключительно тяжело. Но если бы он не работал, ему было бы еще хуже.
А в России ему работать, конечно, не дали бы. Не знаю, что было бы, если бы он тогда вернулся, но ситуация вплоть до перестройки всем хорошо известна. И вся эта история, безусловно, сказалась на его здоровье, он был все время во взвинченном состоянии.
- На вашей личной судьбе эта история также отразилась самым непосредственным образом…
- Конечно. Мама все эти годы была с ним, а меня оставили дома, так сказать в качестве заложника. Отпустили меня только в 1986 году по телеграмме президента Миттерана, которую он направил Горбачеву. Произошло это благодаря вмешательству мужа Марины Влади, лечащего врача отца Леона Шварценберга. Но, конечно, главную роль в принятии этого решения сыграл тот факт, что Тарковский был уже смертельно болен. Держать меня дальше в заложниках не имело особого смысла.
Так, в январе 1986 года мы с бабушкой – маминой мамой — уехали в Париж. Мне еще не исполнилось 16 лет, тем не менее за день мне выдали паспорт и в течение 24 часов мы вылетели во Францию. К нам пришли, сказали: "Собирайте вещи!" и потом посадили на самолет и отправили в Париж, где мы сразу же поехали в больницу к отцу. Почти год мы с ним были вместе, сначала в Париже, потом в Италии.
- А как случилось, что Тарковский попал во Флоренцию, почетным гражданином которой он стал впоследствии? И жили ли вы вместе с отцом здесь после вашего приезда в Париж?
- Пока шли съемки "Ностальгии", ему снимали квартиру в Риме. Когда работа над картиной закончилась, он переехал к одному из своих знакомых, потом жил в городке Сан-Грегорио под Римом, затем даже купил небольшой домик, который хотел отреставрировать, но это так и не получилось. И вот его пригласили во Флоренцию, потому что дирижер Клаудио Аббадо хотел сделать с ним вторую совместную работу – поставить на театральной сцене "Летучего голландца" Вагнера. Флорентийская мэрия официально пригласила отца, ему дали эту квартиру, чтобы он мог спокойно жить и работать. А чуть позже ему просто сообщили, что если он хочет, то может оставаться жить в этом городе – добро пожаловать! Это был единственный город Италии, власти которого не побоялись принять Тарковского. Сделано это было несмотря на серьезное давление со стороны итальянской компартии, которая не хотела портить отношения с Советским Союзом и поэтому была против того, чтобы режиссеру дали приют на Апеннинах. Кстати, мэром Флоренции был тогда Ландо Конти, которого в феврале 1986 года убили террористы из "Красных бригад".
Что касается "Летучего голландца", то Тарковский хотел приняться за него, как только закончит съемки "Жертвоприношения". Ему просто не хватило времени. А Аббадо решил делать с отцом совместный проект еще в начале 1970-х годов. Дело в том, что когда он посмотрел "Андрея Рублева", то сказал, что "Бориса Годунова" Мусоргского будет ставить только с Тарковским. Как потом выяснилось, он звонил в Москву и пытался найти отца, но ему об этом даже не сообщили. Осуществилась эта постановка только спустя много лет в лондонском Ковент-Гардене.
Так что в этом доме он появился летом 1985 года и именно здесь он монтировал "Жертвоприношение". Осенью он уехал в Швецию на озвучание картины, а в ноябре ему уже поставили диагноз – рак. В декабре 1985 года он приехал сюда, во Флоренцию, приехал умирать, потому что абсолютно не хотел лечиться, — это мама его уговорила. Тогда считалось, что онкологию хорошо лечат во Франции, и он поехал в Париж. Так что мы встретились во Франции, поскольку он был там на лечении, а потом летом перебрались в Италию, были вместе на Тирренском море в Анседонии. В конце сентября его состояние ухудшилось и он вернулся в Париж, в клинику. А в декабре 1986 года его не стало.
Так что пожить вместе в этой квартире нам так и не довелось. А вообще, он хотел жить во Флоренции, хотел создать здесь Академию искусств и преподавать в ней, и не только кино, а свое видение мира через живопись, музыку, через искусство. Он был человек очень русский, а мы, русские, эмигранты, как известно, плохие. Без России нам всегда очень тяжело. Не знаю, как бы сложилась дальше его судьба, если бы тогда в 1984 году он вернулся домой. Но это уже из области гадания на кофейной гуще. Замечу только одно: сейчас молодым людям даже трудно понять, какая тогда в стране была атмосфера, какой была советская система, как она крошила и давила людей, какая могла тогда быть травля.
- Вернемся к вашей встрече с отцом в Париже после четырехлетней разлуки. О чем вы говорили тогда? Что он хотел рассказать вам после вынужденного расставания?
- Когда мы встретились, он меня сразу даже не узнал. За те четыре года, что мы не виделись, я вымахал на полметра. Он, конечно, очень соскучился… Вообще же с ним всегда было очень интересно. Не знаю, чувствовал ли он, что ему что-то надо наверстать, скорее даже оставить в наших отношениях. Ведь он уже знал, что болен. Хотя и писал тогда, что болезнь эта лишь помогла нашей встрече и теперь надо жить, надо бороться. Но я думаю, в глубине души он все-таки сознавал, что ему будет очень трудно побороть эту болезнь.
Мы тогда много говорили. Он заканчивал "Жертвоприношение", и я присутствовал при озвучании – картина готовилась к Каннскому фестивалю. Это был период монтажа, обсуждения фильма. Он сажал меня рядом, разговаривал, наверное, хотел, чтобы я что-то в этом деле почувствовал, что-то узнал.
Вообще это был особый период. Он, видимо, очень сильно внутренне сконцентрировался в последний год своей жизни, отбросил все лишнее. Даже его чтение все больше сводилось к русской религиозной философии. Очень много читал Бердяева, Соловьева, Флоренского и мне давал читать эти книги. Потом он давал мне читать все то, что мы тогда не могли прочесть в России. Например, первое, что он мне дал в Париже, — это были "Колымские рассказы" Шаламова, в 15 лет это, конечно, был для меня сильный шок. Он очень тщательно и ответственно относился к тому, что мне нужно читать, что мне нужно делать. Хотя это было с самого детства – он давал мне книги, давал слушать музыку. В три года я практически наизусть знал "Страсти по Иоанну" и "Страсти по Матфею" Баха, он мне даже устраивал на этот счет своеобразный экзамен. Он хотел знать, чем я живу. Когда он остался за границей, мы очень много говорили по телефону. Это спасало нас. Он звонил почти каждый день, как только была возможность, присылал открытки из Швеции, то есть пытался постоянно быть рядом.
- Хотел ли он, чтобы вы занимались кино, стали режиссером?
- Да, хотел. Я всячески этому сопротивлялся, а он хотел этого. Он говорил: "Ты будешь у меня работать ассистентом. Видишь, у меня на картине работает сын Бергмана (а он тогда возил тележку с камерой), вот и ты начнешь с самого начала". В этом смысле у него был целый проект – он очень хотел, чтобы я с ним работал, чтобы я учился у него кино. В последний раз мы виделись с ним в октябре 1986 года, когда он уезжал из Италии в Париж. И больше мы с ним не увиделись.
Но до самого конца с ним было очень интересно, существовало какое-то интеллектуальное напряжение, в разговоре не было ничего банального и скучного. Человек он был очень коммуникабельный, постоянно делился своими мыслями и впечатлениями, постоянно говорил.
Но глупости он слушать не хотел, здесь он мог быть даже беспощадным – и с собой, и с другими. Ему было жалко терять на это время, он умел его ценить. Первое, чего мне стало очень не хватать, когда его не стало, — это уровня общения. Вообще, эта была такая характеристика его гения – способность концентрироваться и не рассеиваться на какие-то вещи, возможно, даже соблазны приятной и удобной жизни. Это его не интересовало. Он всегда был сконцентрирован на своей работе и буквально до самого последнего момента обдумывал новые проекты.
Так, летом 1986 года в Анседонии он размышлял над проектом "Страсти". К сожалению, об этом осталось очень мало материалов. Но осталась идея: он хотел снять день предательства и распятия Христа. Много думал о фигуре Иуды, почему он предал, должен ли он был предать, была ли это его судьба или личный выбор. И при этом он рассматривал очень интересные идеи смещения времени и пространства, их взаимоотношения через микромиры, микропейзажи. Это уже было использовано им в "Ностальгии" и "Сталкере", но наверняка могла бы получиться интереснейшая картина. К сожалению, осталось лишь несколько записей об этом, лишь некоторые интуитивные вспышки.
- То, что Тарковский был верующим человеком, очевидно, об этом убедительно свидетельствуют все его фильмы. А был ли он религиозным человеком? Что думал о христианстве?
- Оставшись работать за границей, он все больше углублялся в религиозную тему. Тем более ему уже не надо было прятаться за какие-то научно-фантастические сюжеты, чтобы говорить о том, что он хотел сказать, называя вещи своими именами.
Он не был догматичным, религиозным человеком. Его духовные поиски уходили даже за пределы христианства, он всю жизнь медитировал – с середины 1970-х до последних дней. Он интересовался йогой, буддизмом, много читал Рудольфа Штайнера. То есть он собирал отовсюду какие-то определенные вещи для создания своей собственной картины мира, своего видения. Он искал ответ на простой в сущности вопрос: почему мы здесь? Да все его творчество об этом! И способом поиска ответа на этот вопрос для него было искусство. Это была его возможность познания. И если он выбрал кино, то для него это все-таки был только способ, метод постижения истины. Он искал ответы на проклятые вопросы и не боялся их задавать. Хотя сейчас люди даже стесняются говорить об этом. Считается, что это вопросы, на которые никто не может дать ответы. Но для него это были поиски смысла жизни.
- Не считаете ли вы, что кинематограф в известной степени был случайным выбором Тарковского и что при таком масштабе дарования он мог бы добиться столь же потрясающих успехов в других видах искусства?
- Я думаю, что кино все-таки не было случайным выбором в его жизни. Хотя бы потому, что что он сделал максимум возможного в кинематографе и поднял его уровень на исключительную высоту. Ведь фильмы Тарковского – это уже не только кино. Конечно, когда он поступал во ВГИК, его интересовал кинематограф, но он еще не знал, что это такое. По его собственному признанию, он начал раскрывать для себя кино только после "Иванова детства".
Но мне кажется, что нечто подобное он мог бы сделать в музыке, живописи, литературе. Он часто в шутку говорил, что хотел бы быть дирижером оркестра, но в каком-то смысле это похоже: дирижер, режиссер… Думаю, что та гениальность, которая была в нем заложена, раскрылась в кинематографе, но она могла бы проявиться с не меньшей силой и в других видах искусства. Присущая ему поэтика могла бы найти свое выражение и в иных областях. Но человек он был ищущий и не строил из себя маэстро, а, наоборот, постоянно искал себе учителя. Это есть в его дневниках: я ищу учителя, мне нужен учитель…
- Расскажите о художественных пристрастиях отца. Кого он ценил из своих коллег? Что вообще любил в искусстве?
- В кино он очень любил Брессона, ценил работы Бергмана (хотя для меня они с Тарковским очень разные), любил японцев Мидзогути и Куросаву. А его вкусы в живописи – это эпоха Возрождения, Леонардо да Винчи, Пьеро делла Франческа. Так что он был привержен классике, не любил особых новшеств. Я, например, очень удивился, когда услышал в "Ностальгии" музыку Бетховена. Он прислал нам в Москву видеокассету с фильмом, и я был искренне удивлен, поскольку обычно в музыкальном плане дело обычно ограничивалось Бахом, Палестриной, Корелли…
Так что вкусы и в живописи, и в музыке у него были очень классические. И как все сходится: все чаще я вижу сейчас какие-то кадры, прямые цитаты из его фильмов, который уже сами стали киноклассикой. Думаю, это хорошо: люди смотрят, питаются его картинами, которые до сих пор актуальны. Интересно, что творчество отца вдохновляет не только его коллег, но и представителей других искусств. Буквально на днях известный японский композитор Рюити Сакомото посвятил свой новый диск Тарковскому, сказав, что на нем записана музыка для его непоставленного фильма. И подобных историй немало.
- Подводя итог этой беседы, не могли бы вы определить, в чем для вас заключается смысл многогранного творчества Тарковского?
- Для меня его творчество – это часть моей жизни, часть моего существования. Хотя, говоря с другими людьми, я обнаруживаю, что мое видение не слишком отличается от видения других. Хорошо сказал об этом Бергман. По его словам, у Тарковского был ключ от комнаты, которую Бергман всю жизнь пытался, но так и не смог открыть, а сам он в этой комнате свободно перемещался. Не знаю, как точно определить его фильмы. Может быть, это учение. Его картины ближе всего к философии, в его образах воплощены все его поиски, и поэтому они так трогают. Это ответы на те вопросы, которые будут волновать людей вечно, поэтому эти картины и не стареют.
Отец говорил, что лучше всего смотреть его фильмы глазами ребенка. Ребенок непосредственно воспринимает мир, у него нет никаких заранее выстроенных преград, созданных образованием или жизненным опытом. Ребенок может принять, но может и отторгнуть. Тарковский считал, что его картины нужно смотреть именно таким образом. Когда закончился первый просмотр "Жертвоприношения" в Париже, он спросил меня, что я думаю о финале, который может иметь разные трактовки. Я ответил, что для меня это фильм о вере и о чуде, которое действительно произошло. И тогда он сказал: "Ты прав".
