МОСКВА, 30 сен — РИА Новости, Лариса Жукова. Международный день переводчика отмечается уже 25-й год подряд. Эта профессия помогает людям не только понять друга друга, но и наладить политические, экономические и культурные отношения между странами. Мы встретились с переводчиком первых лиц России и Франции – Сергеем Париновым, начальником отдела Франции 1 Европейского департамента МИД, и узнали о тонкостях переводческой работы на высоком уровне и о том, что происходит на переговорах за закрытыми дверьми.
– Сергей Вячеславович, как вы стали переводчиком? Почему именно французский язык?
– Я окончил переводческий факультет Института иностранных языков имени Мориса Тореза. Мне очень нравилась Франция, ее литература: сначала сказки Шарля Перро, затем – Экзюпери, Жюль Верн, Дюма, Готье и так далее. Когда я первый раз попал во Францию – это случилось сразу же по окончании института, в 1992 году – ощущения были феерические. Французские скауты, с которыми я работал еще студентом в России, помогли тогда продлить визу, и полтора месяца я "толмачил" в двух международных лагерях. В сентябре я вернулся в Москву. Год искал работу, пока однажды меня не пригласили пройти собеседование в МИДе. Директор Первого европейского управления, в тот момент это был нынешний посол в Париже Александр Константинович Орлов, сказал, что такие молодые и активные люди нужны, и мы расстались на том, что "ваша кандидатура нам понравилась, мы позвоним". Но эту фразу я слышал уже не впервые и совершенно не рассчитывал, что это случится. Однако меня действительно позвали. Летом 1993 года меня отправили на работу в Посольство России во Франции. Два года я провел в консульском отделе, потом был переведен в пресс-службу посольства, периодически привлекался к переводам, сопровождал посла.
– Как вы стали переводчиком первых лиц?
– Я всегда хорошо переводил, мне нравилась (да и сейчас нравится) эта работа, и у меня были амбиции выйти на высший уровень. И первый публичный опыт такого рода случился в 1996 году. Я переводил пресс-конференцию Виктора Степановича Черномырдина на саммите G7, куда нас еще не приняли, но уже звали.
– Насколько сложно было переводить Черномырдина, учитывая его оригинальный подход к русскому языку?
– Что интересно, в неформальном общении на бытовые темы, что называется "за жизнь", он говорил очень связно и понятно. А вот когда доходило до публичных выступлений, тут и начинался специфический синтаксис и знаменитые "черномырдинские афоризмы". В таком случае один выход – переводить дословно, пытаясь как-то увязать прозвучавшие корни в одну смысловую группу.
– Когда вы начали работу с Борисом Николаевичем?
– Телефонные переговоры президента Ельцина и министров я начал переводить в конце 90-х. Когда я вернулся в Москву, ведущим переводчиком французского языка в МИДе был Александр Васильевич Шульгин, нынешний посол в Голландии. Тогда его назначали генеральным консулом в Марсель, и его преемником должен был стать я. Мы относились друг к другу не без ревности. У нас были радикально разные школы: у него – МГИМО-МИДовская, более педантичная, тяготеющая к практически дословному переводу, у меня – Мориса Тореза, более ориентированная на передачу не столько слов, сколько смысла и красивое звучание на чужом языке. Переводческая работа иногда сродни актерской: нужно передать не только слово, но и эмоцию, интонацию, расставить акценты.
– Как выглядит процесс телефонных переговоров первых лиц?
– В МИДе есть специальный кабинет с телефоном, по которому идет диалог. В дипломатической практике у каждой стороны, как правило, свой переводчик, и он переводит "своего лидера" – министра, главу правительства, главу государства. Переводит, понятно, с родного языка на иностранный. А первые лица, в свою очередь, слышат голос переводчика противоположной стороны. Иногда переводчик находится рядом с первым лицом, но чаще – в другом помещении. В редких случаях переводчик между высокими представителями один.
– Не боялись ли вы переводить столь высоким представителям?
– У меня никогда не было комплексов или страха, что я перевожу "целому" министру, или премьер-министру, или даже президенту. Я просто перевожу. Эту психологическую установку давали нам в инязе. Хотя, безусловно, ответственность перед президентом больше, чем перед скаутами.
– А какова цена ошибки? Насколько неверно переведенное слово может изменить взаимопонимание между сторонами и даже повлиять на итог переговоров?
– Цена ошибки иногда очень высока. Чаще всего – в письменном переводе официального текста, который предстоит подписать. Даже не от буквы, а от одной запятой во фразе "казнить нельзя помиловать", зависит многое. И в случае ошибки это огромный удар по репутации переводчика. Однако бывают случаи и неудачного устного перевода. В 2014 году в интервью французскому телеканалу В.В. Путин, отвечая, на вопрос о госпоже Меркель, сказал: "С женщинами лучше не спорить". По-русски "спорить" имеет несколько значений: вести дискуссию; держать пари, биться о заклад; ссориться; или возражать, перечить. В речи президента имелось в виду последнее: джентльмен не будет спорить с дамой и предпочтет согласиться. В переводе прозвучало другое слово – в значении "дискутировать", что вызвало недовольство во французских социальных сетях со стороны феминисток.
– В вашей практике случались подобные казусы?
– Казусов, как в анекдоте про Брежнева – когда он три раза повторил обращение к Индире Ганди, читая бумагу перед Маргарет Тэтчер, – на моей практике не было. Хотя ошибки, как и у любого переводчика, случались. Иногда удачный перевод приходит в голову не сразу. Как-то было протокольное мероприятие, на котором присутствовали Горбачев и Андрей Вознесенский, один из моих любимый поэтов. Бывший президент процитировал последние строки четверостишия из "Озы": "Мир — не хлам для аукциона./Я — Андрей, а не имярек./Все прогрессы — реакционны,/если рушится человек". Я перевел экспликативно, а спустя две минуты, в голове вдруг сложился стихотворный перевод на французский – но дорога ложка к обеду!
– А доводилось ли переводить намеки? Насколько сложно передать некий подтекст, который есть между строк?
– Как правило, первые лица намеков избегают. Они или говорят "коллега, это намек", или же так или иначе эту фразу выделяют. Но задача переводчика – перевести не то, что твой лидер "имеет в виду", а то, что он сказал. К тому же первые лица – люди исключительно опытные, президентами и министрами становятся не просто так, а после долгого профессионального пути, и они отдают себе отчет в том, что в таких беседах намек может быть не понят или понят неправильно.
– Какими качествами нужно обладать переводчику первых лиц? Что необходимо знать и уметь, помимо профессионального владения языком?
– Я читаю все: научно-популярные публикации, новости, фантастику, специализированные статьи. Однажды нужно было перевести на французский язык биографическую справку на посла с учетом его научного прошлого, выражения вроде "аэродинамический гистерезис при нестационарном обтекании несущих поверхностей", "нелинейная конденсация в струях и соплах" и тому подобное нужно было хотя бы приблизительно понимать. Также, в идеале, переводчик должен оставаться незаметным. Это из моей ненаписанной диссертации: "Переводчик должен уметь, как ниндзя, становиться невидимым и проходить сквозь стены". Это актуально, когда первые лица движутся, и вокруг них масса народу.
– Кого сложнее всего переводить?
– Тех, кто начинает предложение, нанизывая на него, как бусины, придаточные, а потом, когда сбивается с мысли, – смотрит на переводчика, чтобы он перевел. Есть люди, которые не разбираются в теме и начинают отвечать витиевато, благодарят за вопрос, говорят, что тема важна, и ничего, по сути, не отвечают.
– А что касается Владимира Путина – есть ли какие-то трудности в переводе его речи?
– Владимира Путина переводить легко и приятно. Он говорит хорошо, и это не секрет. Так же говорил Примаков. Он знает, что хочет сказать, не разводит антимоний, четко формулирует мысль. Наш президент в этом случае не считает зазорным сказать собеседнику, что наведет справки и ответит позднее. У Примакова еще был совершенно гениальный, низкий тембр голоса, который был слышен среди любых других шумов.
– Как проходят переговоры за закрытыми дверьми, куда не допускают журналистов?
– Встречи за закрытыми дверьми бывают иногда тет-а-тет: два первых лица и два переводчика. В редких случаях первое лицо может попросить оставить лишь одного переводчика, и это обычно сотрудник другой стороны. Я знаю лишь то, что прозвучало – любые домыслы, почему, не имеют никакого значения. Иногда я обязан запротоколировать переговоры – передать близко к оригиналу, и для этого я записываю скорописью – диктофон принципиально не используется. В длительных переговорах переводчиков подменяют, чтобы уровень их работы оставался качественным – это высокое напряжение.
– Как вы считаете, насколько электронные сервисы перевода смогут в скором времени заменить работу человека?
– Возможности электронных переводчиков прогрессируют сейчас очень быстро, но заменить работу человека они пока не могут. Те, что видел я, позволяют составить представление, о чем идет речь, но не более того.
– Вам никогда не хотелось поменять работу?
– Эта деятельность приносит мне удовлетворение. Приятно, когда первые лица узнают по голосу и знают в лицо. Я горжусь своей работой и чувствую сопричастность к исторически важным событиям и решениям, наведению культурных мостов между нашими странами.
