В ночь с 18 на 19 августа 1991 года в СССР была предпринята попытка государственного переворота. В Москве был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который не просуществовал и трех дней.
В те дни тысячи людей в Москве и Ленинграде вышли защищать органы власти России. Сергей Станкевич в то время был народным депутатом СССР, первым заместителем председателя Моссовета и советником президента России Бориса Ельцина по политическим вопросам. О путче он узнал, находясь в отпуске в Литве, и в тот же день прибыл в Москву, в Белый дом. Ныне Сергей Борисович – председатель комитета по международным связям Партии Роста. О событиях августа 1991 года он рассказал Владимиру Ардаеву.
Всё было готово к штурму
— Сергей Борисович, все дни путча вы провели в Белом доме. Вспоминаются ли какие-то тревожные моменты?
— Самой драматической была первая ночь. Все ждали штурма, ждали каких-то силовых действий – не просто же так танки выведены. Чуть ли не каждый час раздавался крик "Началось!", но тревога всякий раз оказывалась ложной.
Одним из героев этого штурма должен был стать генерал Александр Лебедь, который тогда согласился участвовать в силовой операции (но 20 августа перешел на сторону защитников Белого дома – ред.). А военным диктатором по замыслу путчистов должен был стать генерал Владислав Ачалов (в то время первый заместитель министра обороны СССР – ред.).
Однако главный, заключительный, приказ так и не был отдан. Никто в ГКЧП не решился взять на себя весь груз ответственности за штурм. Командиры трех основных штурмовых групп в ночь на 21-е пытались дозвониться в штаб ГКЧП, но там никто не брал трубку.
Лев рыкающий
— Вы входили в так называемый ближний круг окружения Бориса Ельцина. Какая там была обстановка?
В Белом доме возникли как бы два штаба. Один, генеральный, в кабинете Ельцина, где он время от времени собирал нас, обсуждал ситуацию и давал поручения. Другой, оперативный – в кабинете Геннадия Бурбулиса (в тот момент государственный секретарь РСФСР – ред.), куда все непрерывно приходили с любыми вопросами и где писались тексты воззваний и листовок, которых тогда выпускали очень много.
— А каким запомнилось поведение самого Бориса Ельцина?
— Он всегда был лидером такого "таранного" типа и, конечно, героем конфликта. Когда развивалось какое-то противостояние, буквально преображался. Этакий "лев рыкающий".
Был особый момент. Утром 21-го он сообщил на совещании: "Мне звонил Крючков (Владимир Крючков, председатель КГБ СССР, член ГКЧП – ред.). Приглашал на переговоры в Кремль о выводе войск и о переходе к законному правлению. Что будем делать?". Он словно ждал – кто будет уговаривать его согласиться ехать в Кремль. Но никто не стал уговаривать, все, наоборот, заявляли, что, мол, пусть сам сюда едет, тем более, начинается сессия Верховного Совета РСФСР, пусть выступит, а депутаты обсудят и примут решение. В общем, проверку прошли все.
— "Все" – это кто? Кто еще, кроме вас, входил в тот "ближний круг"?
— Госсекретарь Геннадий Бурбулис, член Госсовета Сергей Шахрай, вице-президент Александр Руцкой и еще кто-то, уже не помню. Всего шесть человек.
Крючкова из самолета выносили на руках.
— А какой момент тех дней вам чаще всего вспоминается?
— Самый, наверное, эмоциональный. Только что открылась сессия Верховного Совета РСФСР, которую вел Ельцин. И тут наши источники в Кремле сообщили, что члены ГКЧП в полном составе выехали во Внуково. Я подошел к нему в президиум и передал эту новость. Ельцин сразу напрягся, и в зале почувствовали, что происходит что-то важное, все замолкли. Он задумался секунд на двадцать и сказал мне: "Нельзя дать им улететь. Привлеките всех, кого сможете".
Задержать членов ГКЧП тогда не удалось. Диспетчеры не смогли не выпустить самолет. Кроме того, аэропорт охраняло вооруженное подразделение, неподконтрольное нам, а применять насилие мы категорически не хотели. Договорились с командованием Черноморского флота, чтобы встретили их в севастопольском аэропорту Бельбек, но и это не получилось. Первые задержания произвели, когда они, не договорившись с Михаилом Горбачевым, вслед за ним вернулись в Москву, в ночь с 21-го на 22-е.
Тогда меня вместе с Сергеем Шахраем Ельцин отправил в аэропорт. Вместе с нами туда выехали министр внутренних дел РСФСР Виктор Баранников, глава российского КГБ Виктор Иваненко и генпрокурор России Валентин Степанков.
Сначала встретили самолет с Горбачевым. "Ну вот, Сергей, вы не верили в президента, а президент всё выдержал", — сказал он мне.
Следом прибыли два самолета с членами ГКЧП, и тут же были произведены задержания. Крючкова по трапу несли буквально на руках – видимо, ему стало плохо. Вместе с большой группой вооруженной охраны я поехал сопровождать его. Дмитрия Язова (министра обороны СССР – ред.) сопровождал Шахрай. Их разместили тогда в подмосковных пансионатах – везти в город во избежание возможных эксцессов не решились.
Тогда я и осознал окончательно, что мы победили.
ГКЧП своего добился
— А могли события развиваться по-иному? Чем мог обернуться, к примеру, штурм Белого дома, если бы он состоялся?
— В случае штурма сопротивление Белого дома не продлилось бы больше часа. Но кровавая победа ГКЧП обернулась бы колоссальным политическим поражением для путчистов и для всей России.
Российскую Федерацию как проект XXI века нам необходимо достраивать и корректировать, но уже без революций – в режиме гражданского диалога, в борьбе парламентских партий, в созидательных усилиях ответственных граждан.
— Однако результатом путча все же стала глобальная катастрофа, если так расценивать распад СССР…
— Для начала давайте назовём вещи их подлинными именами. Что происходило в Советском Союзе в 1991 году?
На протяжении 1990-1991 годов в колоссальной советской империи нарастал острый конституционно-политический кризис, который весной-летом 1991 года достиг кульминации. Все пятнадцать республик, составлявших тогда Союз, и большинство автономий (в России их было 20) приняли собственные декларации о суверенитете, то есть о верховенстве своих законов над союзными на подвластной территории. Россия в этой гонке за суверенностью была шестой — догоняющей.
Шесть союзных республик (Литва, Латвия, Эстония, Армения, Грузия и Молдавия) пошли ещё дальше: объявили о полной независимости от Москвы и нежелании вступать в какой-либо новый союз. Старая страна ещё существовала, но всё больше как бы по инерции. Механически работали министерства, шла бессмысленная переписка, звонили телефоны. Но государственная ткань расползалась ежедневно.
Отчаянной спасательной операцией союзного центра стал мартовский референдум 1991 года – единственный за всё время существования СССР. Миф о том, что он будто бы "поддержал сохранение СССР", несостоятелен. Ведь в плебисците участвовали только девять республик, остальные шесть отказались. Один этот факт подтвердил: прежнего СССР нет и не будет. Голосовали, кстати, уже не за него, а за некий будущий "обновлённый Союз" — то есть за новое объединение, о котором только предстояло еще договориться.
Опубликованный в "Правде" союзный договор, подготовленный и парафированный девятью республиками, предполагалось подписать 20 августа 1991 года. Этот день мог стать нашим государственным праздником. Но получилось так, что август 1991-го мы помним совсем не за это.
Можно с горькой иронией сказать, что в главном ГКЧП добился своего: создание обновлённого добровольного союза в федеративном формате было сорвано. Именно авантюра ГКЧП превратила закономерный закат советского государственного проекта в катастрофу. И не позволила бывшим советским республикам создать новое объединение, не связанное с коммунистической утопией.
