В ночь с 18 на 19 августа 1991 года в СССР была предпринята попытка государственного переворота. В Москве был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который не просуществовал и трех дней. Тогда тысячи людей встали на защиту здания парламента РСФСР – Белого дома (ныне Дом правительства РФ), и это во многом определило исход путча – он провалился. Августовские события стали предвестником распада СССР.
Павел Медведев тогда был народным депутатом РСФСР и советником президента России Бориса Ельцина. Дни августовского путча он провел в Белом доме. Вместе с другими его защитниками возводил баррикады и ждал штурма. Убежден, что распад СССР был исторически предопределен. Сегодня Павел Алексеевич – общественный примиритель по финансовым вопросам (финансовый омбудсмен). О событиях 25-летней давности он рассказал Владимиру Ардаеву.
Собирался, как в поход
— Нам, советникам президента Бориса Ельцина, приходилось работать, не считаясь со временем. У него даже формула такая была: "Сделайте срочно, потом отоспитесь". Но "потом" никогда не получалось. 17 августа 1991 года мне, наконец, удалось получить отпуск. В тот же день ближе к ночи поехал на дачу и завалился там спать. Проснулся около полудня, думал, что в воскресенье, а оказалось – уже в понедельник, больше суток проспал!
Включаю телевизор, на экране "Лебединое озеро". Потом зачитывают заявление ГКЧП. Первая мысль: срочно – туда! Но сначала звоню маме. Она в слёзы: "Пашенька, ты живой? Пашенька, ты живой!" – только это и повторяет. Оказывается, кто-то ей позвонил из моих друзей, спрашивал про меня, потом она телевизор включила… В общем испугалась.
Поехал домой, успокоил ее, как мог. И стал собираться — будто в поход. Надел свитер, "заслуженную" свою штормовку, приколол – и на свитер, и на штормовку – по депутатскому значку. В рюкзак положил плоскогубцы, походный нож, фонарь.
Подумал: надо бы продуктов побольше отвезти в Белый дом, они там наверное в осаде, голодают… А в магазинах – шаром покати, в "Гастрономе" одна соль, в булочной пустые прилавки. Когда зашел в третий по счету хлебный магазин, достал депутатское удостоверение – так, мол, и так, иду в Белый дом, товарищам еда нужна. Тут же вынесли мне целый мешок хлеба, в основном, черного – как выяснилось, продавцы для себя отложили.
У Белого дома – многотысячная толпа. Плотно стоят, не пробьешься. Назвал себя, сказал, что мне надо в здание. Тут же с криками "Депутата пропустите!" образовался коридор.
Когда вошел в здание, уже стемнело. В кабинетах, выходящих окнами на улицу, запрещают зажигать свет. Тут прозвучала команда идти за противогазами. Шли темными коридорами – здесь-то мой фонарик и пригодился. Я тогда два противогаза получил, один у меня до сих пор хранится – как память.
Вернулись в кабинет, и я развязал свой рюкзак – налетайте! Засмеялись и проводили меня в буфет – чертог сиял! Витрина переливалась икрой и прочими деликатесами. А я им черный хлеб тащил…
Второй день был тревожным
Следующий день – 20 августа – был очень тревожным. Почему-то все опасались, что нас будут травить газом. Ходили слухи о скором штурме.
В нашей группе советников только двое были по-настоящему взрослые, включая меня. Остальные — молодежь, только что вузы закончили, а двое вообще еще студенты-пятикурсники. Один, самый горячий, стал требовать, чтобы нам выдали автоматы. Пошли к Александру Коржакову (в тот момент начальник службы безопасности президента России – ред.), но он посмеялся: "Идите, думайте, а оружие в руках будем держать мы".
В тот же день вызвал меня Сергей Филатов (тогда секретарь Президиума Верховного Совета РСФСР, возглавлял депутатский штаб обороны Белого дома – ред.) и поручил забаррикадировать мост через Москву-реку, ведущий к гостинице "Украина". До сих пор не понимаю, почему именно мне, но отказаться было невозможно.
Остановились у въезда на мост. Сразу стало понятно, что мои грузовики против этих стальных чудовищ – просто спичечные коробки. Но ни один водитель машину не покинул, все оставались в кабинах или около. Никто не дрогнул.
Пошел я в сторону танков. Подошел к головной машине, громко назвался, попросил выйти командира. Вылезает из люка совсем молоденький лейтенантик – бледный, несчастный, губы дрожат… Отдает мне честь, представляется. Спрашиваю его: "Если будет приказ двигаться к Белому дому – станете выполнять?". Он чуть не плачет: "Да что вы меня спрашиваете? Я военный! Мне что скажут, то и буду делать…". Очень мне его жалко было.
Но, как известно, приказа на штурм так и не последовало. То есть, говорят, что были приказы, и не один. Но никто не хотел отдавать его в письменном виде, а никто из командиров устный приказ выполнять не хотел. Так и не пошли на штурм.
Было ли страшно? Да, было. И были люди, которые потихоньку уходили, но это единицы. Зато новые защитники подтягивались постоянно. А когда прозвучал приказ отправить домой всех женщин, то вот это проблемой оказалось – никто из женщин уходить не хотел.
Поражала сплоченность
Больше всего поражала и запомнилась сплоченность людей. Все, кто пришли тогда к Белому дому, сделали это сами, без какого-либо понуждения, это было личным решением каждого. Не помню уже, в какой именно день лил дождь, но все оставались на месте – и днем, и ночью. Я-то мог обогреться в здании, а добровольные защитники все находились снаружи.
Убежден: если бы людей было меньше, то с очень большой вероятностью нас все-таки штурмовали бы. И письменный приказ мог появиться. То, что на защиту демократии поднялось столько людей, спутало все планы путчистов. Они действовали очень неуверенно, не согласованно. Даже электричество и связь не смогли отключить в Белом доме – телефоны работали, и я мог периодически звонить маме, успокаивать ее.
Запомнился еще один эпизод. Сразу после того, как путч провалился, и Михаил Горбачев смог вернуться в Москву, коллеги послали меня на какое-то заседание в Кремль, где участвовали и наши, российские депутаты, и народные депутаты СССР, и куда должен был прибыть Горбачев. И прибыл. Я подошел к нему, наклонился и стал горячо говорить разные вещи. Тут кто-то из фотокорреспондентов нас и поймал: Горбачев за столом, над ним со своего почти двухметрового роста нависаю я в грязной штормовке… Вышел снимок в каком-то журнале.
Он опустил глаза, помедлил и сказал: "Да, пожалуй, вы правы". Но процесс уже шел по наклонной, СССР оставалось жить чуть больше трех месяцев.
Распад Союза не был для меня трагедией, я знал, что он обречен. Еще в 1972 году мы с коллегами-математиками решили просчитать, сколько проживет СССР. И пришли к выводу, что до 1989 года дотянет. Всего-то на пару лет ошиблись.
Спасти СССР в том виде было нельзя. Смягчить удар, сделать переход к иной, рыночной экономике и к иному, не построенному на коммунистической идеологии государственному устройству, менее шоковым, чем получилось, было можно, если бы реформы начали сразу же. Однако Ельцин после распада Союза почему-то утратил интерес к реформам, и они начались с большим опозданием. Было потеряно слишком много времени.
