Елена Супонина, политический обозреватель, востоковед, специально для РИА Новости
И тогда, и сейчас анализ происходящего указывает на тяжелую тенденцию.
Во-первых, опасность повсюду, и она многолика. Во-вторых, это долгоиграющая нестабильность, которая не прекратится даже с окончанием кризиса в Сирии — этого мощного инкубатора терроризма.
Потому что причины этого хаоса — не только в войнах на Ближнем Востоке, но гораздо глубже, страшнее и ближе всем нам.
Террорист с полицейским браслетом
Атаки бешеных "волков-одиночек" также могут быть разрушительными. Это продемонстрировал теракт в Ницце 14 июля. В то же время взятие заложников в церкви на севере Франции 26 июля показало, что террористы нередко действуют менее подготовлено, спонтанно, но даже и в таких случаях наносят урон. В этот вторник, например, двое молодчиков перерезали горло 86-летнему священнику в Нормандии.
Удар был пропущен, несмотря на то, что один из нападавших минимум полтора года находился под наблюдением полиции. За ним следили, когда в 2015 году он съездил в Турцию, откуда был впоследствии депортирован при попытке попасть в Сирию.
Есть данные, что это была уже вторая попытка. На одну из авантюр подросток подбил школьного друга, взяв его с собой.
Год заключения во французской тюрьме завершился освобождением с условием ношения электронного браслета. Это должно было гарантировать его нахождение на территории Франции. Полиция могла реагировать, только если юноша не возвращался домой после половины первого ночи. Весь день с утра он мог свободно перемещаться по городу. На более мягком наказании, вопреки мнению прокурора, настоял судья.
Контроль оказался неэффективным. Экстремист не выехал из страны, но зато сумел приобрести автомат Калашникова, вновь обзавелся сообщником и совершил теракт.
Про атаку на церковь знали еще год назад
Знали французские спецслужбы и про особую опасность, нависшую над храмами. На сайтах и в периодических изданиях террористов в последние месяцы появляются призывы к атакам на христианские святыни. Раньше радикалы делали упор на другие религиозные общины, в частности на мусульман-шиитов, которых они объявляют еретиками.
Преступник, вероятно, связанный с бельгийской ячейкой, планировал воспользоваться авто для атаки на церковь в пригороде Парижа. Его успели задержать. Тогда же возникли подозрения, что эти планы разрабатывал не он сам, а его кураторы по Интернету.
Ирак и Сирия — это еще полбеды
Теракт в Нормандии, который в среду, 27 июля, на очередном экстренном совещании с силовиками обсуждает французский президент Франсуа Олланд, показателен в своих деталях.
Получается, что органы правопорядка хорошо знали потенциального преступника, более того, следили за ним. Были известны и возможные объекты нападений: места массового скопления людей, транспорт и терминалы, церкви и мечети (да-да, и мечети, особенно шиитские).
К тому же после терактов в Ницце в стране действовало чрезвычайное положение. А на фоне недавних атак в Германии обстановка и вовсе требовала повышенного внимания.
Итак, Европа все еще слишком благодушна по отношению к экстремистам. Европейцы к тому же никак не хотят (а надо бы) переходить на образ жизни военного времени. Охрану храмов следовало усилить давно, еще с весны 2015 года. На это, однако, даже и сейчас не хватит людей и средств. Попробуйте защитить все церкви города — у нас, например, охрана усилена только по большим праздникам.
Беда еще и в том, что только часть корней терроризма уходит в сирийский или иракский конфликт. Всплеск нынешних атак, конечно, связан с тем, что террористические группировки терпят поражение и теряют свои плацдармы в Ираке и Сирии, перенося свою деятельность за рубеж.
Да, если удастся улучшить обстановку в Ираке и Сирии (это, впрочем, произойдет нескоро), то тогда получится обрубить хотя бы эти корни. То есть, слава Богу, станет немного легче, но подпитка продолжится. Так что же еще?
Искали себя, а нашли террористов
Но вот 18-летний Давид из семьи иранцев, застреливший 22 июля 9 человек в Мюнхене, уже родился в Германии, получил образование, а с террористами напрямую связан не был. Власти старательно подчеркивают, что он не мигрант, а городской сумасшедший, у которого, однако, оказалось достаточно ума, чтобы поставить себе на компьютер такие программы, с помощью которых он приобрел оружие на черном рынке.
Активный приток мигрантов в Европу идет многие десятилетия. Всплеск последних лет, связанный с событиями в Ираке и Сирии, придал этой проблеме новую остроту и многообразие. Если в ту же Германию в среднем ранее прибывало несколько сотен тысяч человек в год, то в последние годы — уже до полумиллиона человек, а в 2015 году приехало уже 800 тысяч мигрантов.
Но даже многие из тех, кто приехал еще в 1960-е, не чувствуют себя уютно на своей новой родине. Причем чаще это осознают не они сами (когда делаешь выбор самостоятельно, это легче), а их родившиеся во Франции, Германии, Бельгии или Великобритании дети.
Многие молодые люди находятся в поиске себя и смысла жизни. Но эти особенно. У них проблема самоидентификации и кризис идентичности. Дедовские традиции утрачены, а новая среда отторгает, вместо нормального взаимодействия формируются гетто, но это не традиционная община, а некий суррогат, чаще всего с большой инфильтрацией криминальных элементов.
Есть такое понятие, как коммуникационный разрыв: это трудности в общении и определении себя в данном обществе. На какое-то время эту пустоту заполняют контакты через новейшие технологии (компьютеры, мобильные, социальные сети)…
Арабы бегут в Европу, а куда побежит Средняя Азия?
Европа широко открыла двери трудовым мигрантам, но после войн и революций на Ближнем Востоке к ним добавились еще и вынужденные переселенцы. Контакты замкнуло — и получился взрыв. Но схема для этой адской машины выстраивалась на протяжении не последних нескольких, а многих десятков лет кряду.
Но и нам надо бы серьезнее отнестись к тому, что исподволь меняются демографическая картина и система образования на Кавказе, а общегражданское судопроизводство там все чаще заменяется адатом, обычаем.
Или если нужна дешевая рабочая сила в лице мигрантов, то надо уже сейчас думать над тем, как таджики или узбеки интегрируются в наше общество и интегрируются ли вообще. Останутся ли они здесь со своими братьями, сестрами и детьми или уедут обратно? Что мы будем делать с таджикскими деревнями в средней полосе России? И готовы ли мы к наплыву беженцев поневоле, если вдруг ухудшится ситуация в Средней и Центральной Азии, как это произошло на Ближнем Востоке?
Мы проходили через это в 1990-е и в начале 2000-х. Сейчас, отдадим должное, удается держать ситуацию под контролем. Можно легко догадаться, каких трудов это стоит — со стороны спецслужб, региональных властей, религиозных общин, общества в целом. Однако ухудшение обстановки на Ближнем Востоке, а теперь еще и в Европе потребует от всех нас еще больших усилий и повышенного внимания.
Надо изучать опыт Франции и Германии и, главное, делать выводы. Лучше учиться на чужих ошибках. Их трудно не заметить — они пишутся кровью.
