Максим Соколов, для МИА "Россия сегодня"
Прошедшие в минувший вторник в штате Нью-Гэмпшир праймериз дали весьма оригинальные результаты. У республиканцев enfant terrible Дональд Трамп с большим отрывом набрал 35%, у следующего за ним претендента было только 16%. Демократы также удивили мир: сенатор социалистических убеждений Берни Сандерс получил 60%, а заранее предназначенная для Белого дома Хиллари Клинтон — только 39%.
Разумеется, праймериз на то и праймериз, что делать из них окончательные выводы было бы неосторожно. Серия первичных выборов далеко не закончена, впереди еще три весенних месяца, когда все может поменяться, тем более что в каждом штате — свой норов. Разное народонаселение, разные обычаи и политические вкусы, разные правила голосования, не на одном Нью-Гэмпшире свет клином сошелся. Что, собственно, и воодушевляет как Хиллари Клинтон, так и разнообразных республиканцев — "еще не вечер".
Все так, шансы на то, что все перемелется — мука будет, конечно же, есть, но, с другой стороны, фавориты первичных выборов все-таки крайне необычны для Америки.
Представим себе, что Генри Форд и Сальвадор Альенде вдруг воскресли и возглавляют список народных симпатий (пусть даже в одном отдельно взятом штате). Или, чтобы было без мистики, американскими любимцами вдруг стали импортированный из России Владимир Жириновский и доставленный из Греции Алексис Ципрас (рассуждаем так в предположении, что норма, позволяющая стать президентом только уроженцу США, упразднена — как на Украине, где неровен час следующим президентом станет Михаил Саакашвили).
С одной стороны, это, конечно, свидетельствовало бы о том, что Америка — страна неограниченных возможностей, в которой кто угодно может успешно домогаться высшей должности. С другой — это сильно поставило бы под сомнение стабильность американской политической системы. Все-таки в стабильной системе работает распределение Гаусса: в середине, то есть ближе к политическому центру, — горб, а по краям — истончение. А кандидаты, сходясь в базовых принципах, спорят между собой о нюансах и тонкостях.
В сущности, священная для США двухпартийность — это система, работающая на малых амплитудах колебаний маятника. Когда маятник в своем качании занимает то горизонтальную справа, то горизонтальную слева позицию, работоспособность двухпартийной системы вызывает сомнения. Колебания между крайностями могут не дать результирующего центризма, и система может вообще пойти вразнос, поражая внешний мир майданами и диктатурами.
Предположение, конечно, сильное, которое многие сочтут чрезмерным. Однако и Трамп, работающий в рискованной манере сенатора Хью Лонга (после 30-х гг. таких орлов в верховной американской политике не наблюдалось), и Сандерс со своими социалистическими идеалами (притом, что социализм до сих пор не был электорально привлекателен в США, скорее, наоборот) — оба фаворита принадлежат скорее к крайним участкам спектра. В центре же, где предполагается возвышение в виде горба, теперь, напротив, наблюдается провал.
Это вдвойне интересно, поскольку двухпартийная система, долгое время бывшая специфическим англосаксонским изобретением, в последние десятилетия широко распространилась и в других странах. Франция и Италия, исторически бывшие странами коалиций и правительственной чехарды, теперь нога в ногу идут за лидером.
Или, по крайней мере, полагают, что идут. Во Франции, например, отстоявшаяся система из голлистов и социалистов сильно укрепляет политический beau monde (и прессу, соответственно) в мысли, что так будет всегда: или голлист, или социалист, а про иных нечего и думать. Поскольку лидер Национального Фронта Марин Ле Пен не принадлежит ни к одной из этих партий, следовательно, у нее шансов нет, потому что их не может быть никогда, хотя бы социологические зондажи показывали пугающий рост ее популярности. Но то, что не укладывается в двухпартийную модель, того как бы и не существует.
Но сейчас двухпартийная система переживает не лучшие времена в самих США, так что и Европа может в скором времени явить большое разнообразие неожиданных электоральных сценариев. Когда правящий класс достигает нижнего уровня бездарности — это признак, скорее, не того, что так отныне будет ныне, и присно, и во веки веков, а того, что будет весело и страшно. Причем довольно скоро.
