Выдающийся детский кардиохирург из США Билл Новик вместе с коллегами оперирует детей по всему миру, постоянно ездит в горячие точки. Случается, он работает даже под бомбежками, которые ведут ВВС его собственной страны, как это было, например, в 1999 году в Югославии. Он один из немногих, кто проводит сложнейшие операции совсем крошечным пациентам в возрасте до 30 дней. Его приглашали выступать на сессии генеральной ассамблеи ООН.
Новик является кавалером орденов нескольких стран, в том числе Украины и Белоруссии, несколько лет назад он стал лауреатом российской премии "Серебряный Лучник — США" в самой престижной номинации "Персона" за выдающийся вклад в развитие российско-американских отношений. В интервью РИА Новости он рассказал о своей работе в России, готовности ехать оперировать детей в Донбассе и о том, что делает его счастливым.
— Доктор Новик, когда мы пытались договориться об интервью, вы сказали, что только что вернулись из срочной поездки в Воронеж, а на следующий день собирались в Иран. Расскажите, что это была за поездка в Воронеж?
— Да, там был ребенок, у которого были серьезные проблемы с сердцем. Предстояла трудная операция. Мы ее провели. Сразу после нее ребенок чувствовал себя хорошо, его направили в местный перинатальный центр. Но, к сожалению, через три недели он умер. Это первый такой случай в нашей работе в Воронеже. Он подхватил инфекцию, которая оказалась роковой. Это очень печальный результат для всех нас.
Когда мы провели операцию, родители были счастливы, благодарили нас. Но потом случилось то, что случилось. И это очень трудно пережить, когда ребенок умирает в самом начале жизни, через три недели после операции, которую мы провели. Когда сделали аутопсию, паталогоанатомы сказали, что нашу операцию ребенок перенес прекрасно. Причина была в инфекции.
Скоро я снова еду в Россию. Сначала мы с коллегами отправляемся на Украину, в Харьков. Наша команда там проведет две недели, но я через неделю уезжаю в Воронеж. А в июне мы были в Нижнем Новгороде.
— У вас уже достаточно продолжительное сотрудничество с Воронежем, в прошлом году вы начали работать с Нижним Новгородом…
— Да, а до этого мы еще пять лет ездили в Кемерово — с 2008 по 2013 годы.
— Операции и лечение пациентов — только одна сторона этой работы. Вторая и, быть может, самая важная заключается в совместной работе и передаче опыта российским коллегам, чтобы со временем они могли проводить сложнейшие операции самостоятельно. Как бы вы оценили ситуацию в Воронеже, Нижнем Новгороде и Кемерово с этой точки зрения?
— У нас есть определенный наработанный механизм, на который мы ориентируемся. Мы стараемся улучшить качество лечения и повысить уровень сложности проводимых операций в каждом конкретном месте. Каждый год мы изучаем операции, которые проводятся в том или ином медицинском центре в наше отсутствие. И это является показателем того, чему научились наши коллеги. Если они без нас начинают делать какие-то более сложные вещи, это значит, что они переняли что-то у нас.
Например, врачи центра в Воронеже увеличили количество и сложность операций, которые они проводят самостоятельно. И это только один из показателей. Я также знаю, что коллеги в Нижнем Новгороде существенно улучшили показатели. Если раньше уровень выживаемости после сложных операций у детей там составлял 50%, то сейчас он равен 90%. В Воронеже примерно то же самое. Но разница между двумя этими центрами заключается в том, что в Воронеже, прежде чем мы туда приехали, проводили только самые простые операции, а в Нижнем они были более сложными. Так что в Нижнем врачи сейчас перешли со среднего уровня сложности на более серьезный, а в Воронеже — с простого на более продвинутый. Возможно, воронежским коллегам понадобится еще три-четыре года, чтобы выйти на высокий уровень сложности операций, которые они проводят самостоятельно.
— Вы могли бы сказать, что ваши российские коллеги — хорошие ученики?
— Конечно, я так думаю. Они всегда перенимают опыт, во время каждого нашего приезда. И они постоянно вносят какие-то изменения, которые мы обсуждаем, находясь на связи в промежутках между миссиями. Каждый раз, возвращаясь, мы находим, что дела обстоят все лучше и лучше, что они вносят в свою практику те изменения, которые мы с ними обсуждаем.
— Вы являетесь одним из немногих детских кардиохирургов, которые проводят сложнейшие операции, в том числе и пациентам в возрасте до 30 дней. Можете объяснить, что вы делаете такого, чего пока не делают остальные?
— В мире достаточно замечательных детских кардиохирургов. Один из моментов, на которые мы обращаем внимание, это легочная гипертензия, повышенное кровяное давление легких. Проблема заключается в том, что если дети не получают своевременного лечения в данном случае или оно проводится неправильно, это приводит к серьезным проблемам. Большинство врачей не оперируют таких детей, потому что риск подобных операций намного выше, чем при аналогичных процедурах, когда у пациента нормальное кровяное давление в легких. Мы выработали собственный механизм для того, чтобы оперировать таких детей, которые испытывают кардиологические проблемы.
Это позволяет добиваться успеха почти на том же уровне, что и с детьми с нормальным давлением. Это наиболее важное отличие нашей методики от других.
— В 1994 году вы основали международный благотворительный фонд "Детское сердце". В прошлом году, когда в результате реорганизации вам вместе почти со всеми врачами пришлось оттуда уйти, создали "Кардиологический альянс". Сколько же операций по всему миру вы провели за все это время?
— Ох, так сразу трудно и сказать. Но думаю, что около 8 тысяч. И если брать все это время, то уровень выживаемости у нас составляет, я бы сказал, 92%. В США за последние пять лет этот показатель равняется в среднем 96%, в Европе — около 94% за последние три-четыре года. Получается, что у нас показатели чуть ниже, но не забывайте, что в нашем случае мы говорим о периоде более чем в 20 лет. Если посмотреть на прошлый год, например, то наши данные идентичны европейским — около 94%.
— Сейчас в России ваш альянс сотрудничает с медицинскими центрами в Воронеже и Нижнем Новгороде. В Кемерово, как я понимаю, дело поставлено достаточно хорошо и местные врачи работают самостоятельно. Прежде вы говорили о планах наладить партнерство с коллегами из Санкт-Петербурга и, возможно, других городов. Как с этим дела обстоят сейчас?
— У нас есть планы по целому ряду стран по всему миру. На данный момент мы хотим поддерживать программы в Воронеже и в Нижнем Новгороде до тех пор, когда там будет достигнут существенный прогресс. Но у нас есть программы и в других странах — на Украине, в Македонии, Гондурасе, Ливии, Нигерии, Ираке, Иране. В октябре мы запускаем программу сотрудничества с Пакистаном. Это достаточно насыщенный график. Поскольку в России у нас сейчас сразу две программы, мы решили, что важно найти другие места на планете, где мы можем помочь людям, которым никто не помогает. Поэтому в нынешнем году на нашей карте появились Нигерия, Иран и Пакистан. Как только мы доведем сотрудничество с Воронежем и Нижним до желаемых результатов, будем смотреть на другие возможности в России. И где они будут, я пока не знаю.
— США ввели санкции против России. Вы, американец, чувствуете их, работая с нашей страной? Являются ли они для вас барьером?
— Для нас это абсолютно не проблема. Мы работаем вне политики. Болезни сердца есть везде. И мы сотрудничаем с рядом стран, с которыми у США очень сложные отношения, если они вообще есть. Например, я только что вернулся из Ирана, где провел две недели в Тегеране.
Я бы сказал, что санкции не привели к каким-то изменениям в отношениях. Мы не видим никаких помех в России. Надеюсь, так будет и впредь.
Обычно мы даже не информируем госдепартамент США о том, куда едем. Тому есть ряд причин, одна из которых заключается в том, что мы не хотим слышать о политических причинах, по которым они хотят или не хотят, чтобы мы ехали куда-то. Во многих странах мы не уведомляем о нашем приезде даже американское посольство. И стараемся держаться подальше от политики.
— Чувствуете ли вы какие-то перемены на уровне общения с людьми?
— У нас абсолютно нет проблем с нашими российскими коллегами. Русские родители, чьих детей мы оперируем, нам очень благодарны. Имейте в виду, что у нас по-настоящему международная команда. И нередко в поездках в Воронеж или в Нижний к нам присоединяются по меньшей мере два, а иногда и три врача из Белоруссии. И не так уж редко в операционной у нас случаются дискуссии, которые идут только на русском, хотя сам я по-русски не понимаю ни слова.
— Что вы планируете делать в Харькове и в Воронеже?
— Я буду оперировать с местными хирургами в течение недели. А когда я уеду в Воронеж, там останется еще один кардиохирург, который будет работать еще неделю. Всего мы планируем там сделать порядка 20 операций.
В Воронеже я проведу две недели. Как правило, за такой срок там мы рассматриваем порядка 16 случаев.
Обычно и в Харькове и в Воронеже мы проводим очень сложные операции. Ведь для того мы туда и ездим. Например, на сей раз в Воронеже мы планируем оперировать ребенка с очень необычной медицинской историей. На самом деле она настолько интересна, что, если ребенок будет чувствовать себя после операции хорошо, я собираюсь опубликовать ее в медицинских журналах.
— Увы, Украина стала горячей точкой в центре Европы. У вас есть друзья в Харькове, Киеве, Донецке. Как вы ощущаете эту ситуацию?
— Мой дед был из Санкт-Петербурга. А моя бабушка была родом из тех мест, где проходила административная граница России, Украины и Белоруссии. Это было недалеко от Чернигова. Так что мои корни действительно русские или, если хотите, русско-украинские, русско-белорусские. Для меня это удобно: когда я еду в Россию, то думаю, что я русский, на Украину — украинец, в Белоруссию — там я белорус.
— Что вы думаете по поводу нынешней сложной ситуации на Украине?
— То, что сейчас происходит в Донецкой и Луганской областях, — большая проблема для тех, кто там живет. Это ужасная ситуация. И необходимо срочно искать решение. Для этого необходимо остановиться и сесть за стол переговоров — всем сторонам. Я не знаю, возможно ли это, но так будет лучше для всех.
То, что я знаю — Украина сейчас представляет собой выжженную пустыню. Огромное количество людей гибнет. Промышленность разрушена. И с этим необходимо что-то делать.
— Если кто-то из Донецка или Луганска позвонит вам и попросит: приезжайте, нам нужна помощь, вы приедете?
— Мы готовы туда поехать, если получим такую просьбу. Могу вам сказать, что в Донецке сейчас детей не оперируют. Их лечат в Ростове-на-Дону, в Харькове. Но не в Донецке. Опасные ситуации нас не пугают, мы часто работаем в таких условиях. Например, в Ливии, когда там закрыли аэропорт в Бенгази по соображениям безопасности и мы не могли покинуть страну в течение двух недель.
— Вы можете объяснить, почему все время выбираете для работы такие опасные места? Могли бы ведь спокойно оперировать в Америке, где работы тоже хватает.
— Мы делаем это потому, что дети, находящиеся в условиях войны, самые уязвимые. И они нуждаются в помощи. Давайте я приведу вам отличный пример. В прошлый раз мы были в Ливии в мае, прооперировали там четверых детей. Это было в городе Дерна, который тогда находился под контролем "Исламского государства". Правда, с боевиками мы там не сталкивались.
— Для вас, как для врача, какова самая лучшая награда, если операция прошла успешно, если встречаетесь через несколько лет после операции? Что делает вас самым счастливым человеком в мире?
— А вы уже назвали те вещи, которые меня делают самым счастливым. Это прекрасно — знать, что операция прошла успешно и ребенок вернулся к нормальной жизни. Но еще по-настоящему очень важно знать, что их жизнь продолжается. Время от времени я получаю письма от детей или их родителей. Они мне рассказывают о том, что делают, как живут. И когда они создают семью и заводят своих детей, это тоже делает меня счастливым. А еще, если мы видим, что ситуация с лечением в том месте, где мы работаем, улучшилась, это реальная оценка успеха нашей программы.
Наша команда проводит порядка 800 операций в год. И если мы можем помочь местным врачам в плане обучения, число вылеченных детей увеличивается в четыре-пять раз. Это очень важно.
