С начала августа 2015 года Россию в ОБСЕ представляет новый постпред Александр Лукашевич, ранее, впрочем, уже работавший в Вене. Лукашевич — дипломат в ранге чрезвычайного и полномочного посланника первого класса, до того четыре года являлся официальным представителем МИД РФ. Он уже приступил к работе в новой должности, сделав ряд заявлений на постоянном совете организации. О том, чего не хватает ОБСЕ и ее институтам, что может сделать организация в ситуации с беженцами, а также о своих рабочих планах российский постпред рассказал в интервью РИА Новости, первом после вступления в новую должность.
— Александр Казимирович, вы уже работали в российском представительстве при ОБСЕ в Вене. Что, по вашим наблюдениям, изменилось с тех пор в организации?
— Абсолютно откровенно скажу, изменилось все. Природа этой организации менялась все последние десятилетия, к сожалению. Если прочитать выдержку из Астанинской декларации глав государств, где в 2010 году проходил саммит ОБСЕ, то это широко представительная всеобъемлющая организация для проведения консультаций, принятия решений и сотрудничества в регионе. То есть в первоначальном виде это должен был быть центральный сегмент европейской архитектуры безопасности, вокруг которого развивалась бы инфраструктура различных организаций. И такая философия закладывалась изначально. И через Хельсинский заключительный акт, и в других документах говорилось, что ОБСЕ — тогда это была СБСЕ — должна превратиться в центральный элемент, который будет, по сути, управлять процессами в Европе совместно с другими организациями. Все, к сожалению, повернулось совсем по-другому.
— Почему это произошло?
— С возникновением и укреплением Европейского союза, НАТО, с принятием военной доктрины альянса ОБСЕ, по сути, оказалась на обочине европейской большой политики. Никого уже не интересовали те констатации и те принципы, которые согласовывались представителями тех же государств, которые входили в те же группировки. Причем во многих документах ОБСЕ было записано, что ни одна организация, ни одна структура в области безопасности не может считать зоной своей ответственности часть этой большой географии зоны деятельности ОБСЕ.
Однако ОБСЕ так и не превратилась в полноценную региональную организацию по смыслу главы восемь устава ООН. Отсюда огромные беды в институциональном развитии организации. У нас нет ни устава, ни учредительного документа, хотя эти приоритеты были заложены во многих решениях. И Россия отстаивала и отстаивает эти позиции, потому что расширение зоны деятельности и форм, скажем так, регулирования конфликта в той же Украине наталкивается на очень многие трудности и проблемы, которые вытекают из очень неустойчивой функциональной структуры организации.
— Из-за чего в таком случае сложность оформления официального статуса региональной организации?
— К сожалению, из-за позиций в основном наших западных партнеров, которые не желают видеть эту организацию, оформленной в соответствии с уставными прерогативами ООН и получившей соответствующий статус. Поэтому везде записывается, что это не региональная организация, а региональное соглашение по смыслу главы восемь. Проблема реформы остается в повестке дня, и Россия будет и дальше активно продвигать свою позицию и в отношении учредительного документа, и устава организации. Причем это касается и правил процедуры для полевых присутствий и институтов ОБСЕ, которые, вопреки решениям коллективных органов, все больше применяют тактику собственных партизанских действий в обход государств-участников.
— О каким институте, например, идет речь?
— Да тот же БДИПЧ. Как вы знаете, последний скандал с наблюдением в Азербайджане вызвал недоумение и неприятие государством-участником того, как его заставляли принять большой объем команды наблюдателей. Они посчитали это излишним, избыточным и предлагали вариант свой, который отвечал их национальным интересам, учитывая, что не только ОБСЕ, но и другие наблюдательные структуры тоже имеют право на свое мнение в этом отношении. Но БДИПЧ занял непримиримую позицию и в итоге отменил мониторинг выборов в Азербайджане. Поэтому на ближайшем постоянном совете, видимо, будет серьезный разговор по методологии работы этого института ОБСЕ в электоральной сфере.
— Схожа ли эта ситуация с решением БДИПЧ не проводить наблюдение на выборах в Донбассе?
— Ситуация в Донбассе сложнее. Здесь БДИПЧ имеет вспомогательную роль. Главное в том, что не разрешена основная проблема в украинском урегулировании — отсутствует прямой диалог между сторонами, на чем построена вся философия "Минска". Как вы помните, в соответствии с минскими соглашениями, через прямой диалог Киева, Донецка и Луганска должен быть отработан механизм по местным выборам в соответствии с украинским законодательством. Принятый в прошлом году закон о временном статусе не введен в действие, и, по сути, украинские власти приняли собственное решение не проводить выборы в Донбассе 25 октября, как это будет проведено на остальной территории Украины. И здесь, конечно, возникла коллизия, учитывая, что Киев, по сути, нарушил свои обязательства по минским соглашениям.
Другой важный изъян, о котором я хотел сказать, это то, что все эти институты ОБСЕ должны работать в тесном диалоге с государствами-участниками, они не должны и не могут навязать свою волю, если государству не хочется этого содействия. А сейчас получается наоборот: БДИПЧ диктует условия своего мониторинга, при этом нам никто не может объяснить, почему в ряд государств западного мира миссия либо вообще не выезжает, либо составом в 10-15 человек, чтобы зафиксировать, что там демократия на уровне 100 процентов, никаких проблем не существует, хотя мы знаем, что ни одно общество не является идеальным и везде проблемы.
В Варшаве на конференции в конце сентября будет специальное обсуждение избирательной тематики, где мы будем активно участвовать и доказывать правоту нашей позиции. Так что я не хочу сказать, что я разочарован, но то, что я увидел сейчас, третий раз приезжая в Вену, в эту организацию, это то, что здесь, конечно, работают только внутренние процессы. А механизмы работы в Вене и то, как ведутся дискуссии на высоком и высшем уровне, это совершенно разные плоскости.
— В каком смысле? Выступления послов стран в ОБСЕ не совпадают с министерскими решениями?
— Дело в том, что декларативность даже тех заявлений, которые здесь принимаются, растворяется в этих дискуссиях. Возьмем ту же Украину, министерскую встречу в Берлине в субботу. Разговор хотя и был достаточно сложный, но он был конструктивный, не было никаких обвинительных заявлений, риторики. При этом прошедшее заседание постсовета ОБСЕ просто изумляет: целые группы стран, особенно США и Украина, доходят до самых крайних терминов типа "оккупации", "вывода российских войск", "аннексии" и так далее, что является абсолютно не консенсусным, а только взглядом представителей этих государств. Но об этом говорят постпреды здесь. А когда все выходит на министерский уровень, видно, что он давно перешагнул политическую полемику, он сосредоточен на выработке компромиссов, которые позволят двигать минский процесс вперед. То есть одно говорится на одном уровне, потом для собственного общественного потребления и для удовольствия западных спонсоров говорится совсем другое.
— Кстати, об Украине. Недавно вы высказывали критику работы еще одного института ОБСЕ — специальной мониторинговой миссии.
— Это не критика, а конструктивное неудовольствие тем, что миссия делает не все в соответствии со своим мандатом, а могла бы делать больше и должна бы делать больше. Самые сложные вопросы связаны с их докладами. У нас нет полного удовлетворения тем, как эти доклады отражают реальную обстановку в зоне конфликта. Это касается и обстрелов, это касается и вопросов ситуации с безопасностью вообще в стране. Потому что конфликт на Донбассе — это только часть внутриукраинского большого кризисного цикла, регулирование которого становится частью мандата специальной мониторинговой миссии. Это не только наблюдение вдоль линии соприкосновения — хотя это, конечно, главная задача, — но это касается и ситуации с правами человека по всей Украине.
— Как вы считаете, что в таком случае стоит сделать миссии?
— Мы выдвинули инициативу, и уже об этом сказали, что нужен предельно четкий, откровенный, аналитический, тематический доклад, который покажет последствия этой так называемой антитеррористической операции украинских силовиков в зоне конфликта. По-хорошему, это должно быть поставлено на регулярную основу.
— Это должна быть какая-то новая форма доклада?
— Не совсем. В принципе, опыт подготовки таких тематических докладов у миссии есть, правда, не всегда он был удачный. Я имею в виду подготовленный политизированный доклад по Крыму, хотя мандат миссии ни в коей мере не охватывает эту территорию, это территория РФ и мы всегда об этом заявляли. Последний доклад очень кстати пришелся: о ситуации с водоснабжением в зоне конфликта, и министр иностранных дел Сергей Лавров на это обратил внимание в своей работе в рамках нормандской четверки в Берлине: миссия охарактеризовала эту ситуацию как ситуацию на грани гуманитарной катастрофы. Это прямое нарушение международного гуманитарного права, когда у большинства населения региона нет прямого доступа к питьевой воде. Был тематический доклад по ситуации с правами человека, но он был сделан нейтрально, что есть и проблема, но в основном все неплохо.
— А что, по-вашему, мешает наблюдателям готовить сбалансированные отчеты?
— Мешает давление Киева и Запада. Наблюдатели пытаются балансировать, и это понятно, между двумя совершенно разными сторонами конфликта. С одной стороны Донбасс, с другой стороны Киев. Но, например, работа наших журналистов вскрывает такие факты, которые не попадают в доклады миссии, и это очень странно для общественности, которая, может быть, и желает взглянуть на ситуацию более широко, но они видят кадры и факты, которые отсутствуют в докладах. Сразу возникает вопрос: а почему?
— Возможно, дело в ограничении доступа..
— Да, есть проблема с доступом во многие точки, но миссия обязана выполнять свою роль как системного монитора за ситуацией не в целях обвинения одной из сторон, но чтобы мировая общественность ясно знала, кто больше нарушает минские договоренности. Важно, чтобы миссия показывала масштабы конфликта в полной мере. Поэтому мы уже поставили этот вопрос перед секретариатом и центром по предотвращению конфликтов. Идея не отвергается, но, безусловно, здесь будут внутренние борения, как топить идею в зародыше.
— А будет ли мандат СММ продлен на будущий год?
— Формально нынешний мандат СММ действует до марта 2016 года. Но многое зависит от различных факторов, в том числе от судьбы минских соглашений. Февральские договоренности в Минске действуют до конца 2015 года. Что будет дальше — непонятно. Украинцы переносить выполнение минских соглашений на следующий год, похоже, не готовы. Тут нужно дискутировать на этот счет. Все будет зависеть от сторон, насколько быстро они разрешат глубочайшие разногласия.
Работа миссии привязана не только к ее мандату, но и к минским соглашениям, которые фактически дополнили его. Минск — это Библия не только для всех здешних политиков, но и "дорожная карта" работы самой миссии.
— Вопросы безопасности — это не только конфликт на Украине. В настоящее время Европа сталкивается с еще одной проблемой. Речь идет о беженцах, и в некоторых СМИ появляются сообщения о том, что среди тысяч людей, прибывающих в Европу в основном без документов, в Евросоюз свободно попадают террористы.
— Читали, читали. Причем это уже не просто публикации в свободной прессе, а выкладки гораздо более серьезного свойства. Это даже больше, чем вызов. Похоже, что Европа сталкивается с масштабной человеческой катастрофой, которую будет очень трудно решить. Однако у ОБСЕ нет здесь прямого мандата — этим занимаются европейские институты, Евросоюз, европейские государства по отдельности. На этот счет здесь, в ОБСЕ, целевых дискуссий пока не проводилось, но, судя по всему, их не избежать, потому что понятно, что опосредованно это касается и мандата организации, так как все это связано и с проблемами безопасности людей, безопасности государств, и не только в прямом смысле, но и через экономические, социальные аспекты. Проблемы беженцев могут просто перевернуть всю европейскую идентичность, осложнить поиск дальнейших форм европейской интеграции. Потому что — это мой личный взгляд на вещи — происходит прямое столкновение цивилизационного свойства между экстремистским исламом, традиционным исламом и европейскими ценностями. Этого больше всего опасаются европейцы, и на законных основаниях опасаются и в мире в целом.
— То есть ОБСЕ темы беженцев пока не касается?
— Я думаю, что эта тема будет обсуждаться. Сербское председательство уже дало понять, что обойти ее вряд ли удастся. Но посмотрим, какой практический выхлоп может получиться. Здесь же работают и финансовые инструменты, и институциональные возможности. В любом случае это будет прерогатива государств, а здесь уже вступают в силу решения, принятые на уровне ЕС и Еврокомиссии, которые распределяют квоты, и не всем это нравится.
— Хорошо, а какова позиция России в данной ситуации?
— В любом случае наш главный посыл был, что мы если и будем браться за эту тему совместно с другими институтами, то должны сначала обсудить и понять истоки этого кризиса, который сейчас достигает масштаба неимоверной катастрофы для Европы. Никто не обсуждал, почему появились эти потоки беженцев. Все уходят от принципиального разговора о причинах такой конфликтной ситуации и не собираются говорить о том, почему сирийцы бегут из своей страны, почему ливийцы бегут, почему иракцы бегут. Понятно, что разговор не из приятных.
Но для того, чтобы понять, как реагировать на угрозы, надо понять их причины — почему? Думаю, здесь будет принципиальный разговор на тему возможностей ОБСЕ подключаться к этой проблеме — и с точки зрения проблем безопасности, и с точки зрения экономической, и с точки зрения социально-гуманитарной. Будем смотреть, как эти дискуссии пройдут здесь. Во всяком случае, это серьезный аспект, который требует очень вдумчивого и не поспешного решения. В ООН эта тема наверняка будет подниматься в рамках Генеральной ассамблеи, тем более что там будет приниматься программа развития на следующую десятилетку. Но ОБСЕ не может здесь играть какой-то лидирующей или профильной роли, а должна найти какую-то нишу для содействия решению этой проблемы.
— Кстати, о планах на будущее. В 2016 году председательство в организации принимает Германия. Каковы ваши виды на это?
— У Германии, насколько я помню, уже было председательство, но только всего полгода. Сейчас, в этих условиях, особенно в 2016 году, с разными факторами, конечно, это будет вызов для германской внешней политики, для всего политического истеблишмента. А также, естественно, это вызов для всей организации. Потому что руководство берет крупнейшее европейское государство, лидирующее в Европейском союзе и способное, на наш взгляд, найти общие точки в тяжелом разброде позиций, который, к сожалению, заложил украинский кризис. Но тем не менее немцы очень активно готовятся к своему председательству. В июле здесь выступал господин Штайнмайер (министр иностранных дел ФРГ Франк-Вальтер-Штайнмайер — ред.), который изложил приоритеты Германии, которые еще будут дорабатываться. Поэтому министерская встреча ОБСЕ в Белграде — это будет не только конец сербского председательства, но уже и наметки на председательство Германии, еще и с заходом на то, что будет делать Австрия после Германии в 2017 году. Мы готовы к очень серьезной и конструктивной работе с германскими партнерами и вообще со всеми. Нужно как можно скорее переламывать тенденцию идеологизированных дискуссий, заниматься конкретно укреплением ОБСЕ, ее инструментария, на коллективных основах, через коллективные решения, как бы сложно их не удавалось добиваться. В ОБСЕ наработан такой колоссальный массив решений по различным проблемам, что браться можно достаточно смело, если иметь политическую волю и желание укреплять эту организацию, а не делать ее тем, что в свое время называли "сторожевым псом по правам человека".
— А ваши личные планы на то, как пойдет новая работа?
— Личного плана, конечно, быть не может. Потому что, как говорят, тут ничего личного. Приехал с желанием интенсивно работать. Конечно, будем опираться на принципиальные подходы, заложенные в концепции внешней политики, которые транслирует наше руководство, министр иностранных дел, на других уровнях. В личном плане, конечно, хотелось бы, чтобы удалось переломить тенденцию конфронтационного разделения государств-участников и попытаться нащупать общую повестку дня, что нам удавалось на предыдущих этапах.
— Но что же здесь может сделать постпред?
— Я вам отвечу: все. Потому что базис работы этой организации — не только в диалоге и сотрудничестве, но и в консенсусе. Пока не будет достигнут консенсус между всеми 57 странами, решения быть не может, поэтому мы сообразуем это со своими национальными интересами. И если это им не соответствует, мы никогда ничего не пропустим. Это, конечно, не вето, но серьезный инструмент регулирования того, как работает эта организация. Если у нас расходятся позиции, мы готовы искать компромиссы, но если нас начинают дожимать и говорить: только так и все… Ну, в Совете безопасности (ООН — ред.) мы уже показали, что будем в этом случае поступать так, как прописано в уставе ООН, и, хочется отметить, что право вето — это не прерогатива, а повышенная ответственность за принимаемое решение. Так что, отвечая на ваш вопрос, постпред может сделать все из того, что возможно человеку, который работает в многосторонней структуре.
— Не ждете ли вы в таком случае ответной реакции?
— Вы знаете, очень любопытная ремарка была у Сергея Лаврова в Базеле (на заседании глав стран МИД ОБСЕ в 2014 году — ред.), когда его спросили: "Вы не почувствовали здесь какую-то изоляцию, отсутствие желания говорить с вами в условиях рестриктивных мер, принятых Западом?" Он ответил: "Вы знаете, в принципе, отбоя нет, я не могу чашку кофе выпить, слишком много желающих пообщаться". И здесь я так почувствовал, что при всей разнице позиций интерес к российским подходам большой. Нам есть что сказать, ретроспективно в том числе. Россия в этой организации всегда на первых ролях. Хотелось бы, чтобы эта тенденция сохранилась и дальше. Потому что без голоса России и здесь, и в других форматах невозможно найти эффективное решение по урегулированию различных проблем. Думаю, что дальше мы будем пытаться слушать и слышать друг друга.
