ВЕНА, 10 мая — РИА Новости, Андрей Золотов. Пенсионер из Вены, в прошлом работник технического надзора, Роберт Шуллер во время войны был ребенком. Его воспоминания о том времени смутные и отрывочные, но он помнит, как советские войска освобождали Вену, как трудно налаживалась мирная жизнь в освобожденном городе и как простые венцы почувствовали наконец облегчение от того, что не придется больше проливать кровь на фронте.
В дни 70-летия окончания Второй мировой войны и зарождения Второй республики в официальных речах в Австрии часто звучат заявления о том, что фашизм никогда больше не должен повториться. А историки, комментаторы и кураторы выставок изучают вопрос о том, были ли австрийцы жертвами или соучастниками преступлений нацизма, и что принесли Австрии советские войска — освобождение или поражение.
На этом фоне воспоминания одного из детей войны Роберта Шуллера за чашкой кофе в его прокуренной квартирке звучат как простой, можно даже сказать, обывательский взгляд на те события, но это взгляд пережившего их человека, далекий как от высокопарных рассуждений о вине и ответственности, так и от расхожих обвинений советских солдат во всех смертных грехах.
Шуллер не скрывает, что поначалу советские солдаты, как и любые люди с оружием, вызывали опасения и страх, но, как и большинство венцев старшего поколения, он с благодарностью вспоминает о многих моментах. Например, о том, как офицер двухметрового роста довел его до бабушкиной квартиры по разрушенному войной городу. И о том, как другой советский солдат вскоре после войны наклонял для него ветку вишни, чтобы мальчик мог полакомиться ягодами.
Когда речь заходит о годах его детства, Шуллер прежде всего вспоминает советские машины — "полуторки", главное средство транспорта победоносной Красной армии. "Каждый раз, когда русские застревали где-нибудь на разрушенной улице, они все выпрыгивали и с громкими криками выталкивали машину. А потом, когда они заводили машину, солдаты в кузове начинали петь "Калинку", "Катюшу", — рассказывает пенсионер.
Безотцовщина и еврейская квартира
Шуллер родился в Вене в 1942 году. В его школьном классе в советской зоне Вены из 24 детей 18 или 19 были без отцов — все они погибли на Восточном фронте, рассказывает он. Собственно, эти дети 1942 года рождения и появились на свет по большей части после того, как их отцам, мобилизованным в вермахт, дали двухнедельный отпуск перед нападением нацистской Германии на СССР. При этом имя Роберт было "нейтральным", рассказывает пенсионер. Идейные родители называли своих детей Адольфом, Генрихом или в честь какого-нибудь другого нацистского лидера.
В целом Роберту повезло. Пока его отец служил в вермахте в Дании, мама получила квартиру во втором районе Вены, до аншлюса (включения Австрии в состав Германии в конце 1930-х годов), преимущественно еврейском Леопольдштадте. "У мамы было очень нехорошее чувство по этому поводу. Она знала, что в этой квартире жил еврей по фамилии Таубер. Люди знали, что их выслали. Но не знали, куда выслали. И не хотели знать. Мама понимала, что что-то неправое произошло. Но никто не мог представить себе, что происходило на самом деле", — рассказывает Шуллер.
В апреле 1945 года отец Роберта получил серьезное ранение челюсти и был доставлен в главную венскую больницу, AKH, которую возглавлял знаменитый хирург Леопольд Шёнбауэр. "Он совершенно не симпатизировал нацистам. Но был очень профессиональным. Там находились солдаты на излечении. А он знал, что русские через несколько часов или дней уже будут в Вене. И он сказал солдатам: вот там лежат документы для увольнения, а там лежит печать. Все побежали, проштамповали себе документы и ушли по домам," — говорит Шуллер, уточняя, что знает это из рассказов отца, который благодаря этому штампу об увольнении из рядов вермахта не подлежал впоследствии отправке в советский лагерь военнопленных.
Ребенок чувствует, когда взрослым страшно
В дни боев за Вену, которая была освобождена Советской армией 13 апреля 1945 года, венцы пять суток просидели в бомбоубежищах. "Я не помню это в деталях, помню только ситуацию, — рассказывает Шуллер, которому было тогда три года, — было очень плохое освещение. Люди сидели на разных стульях, табуретках, матрасах, кто-то спал. Отец склонил голову, мать сидела рядом с ним, а я между ними. Русские тогда уже перешли через Дунай и могли в любой момент войти. Шла стрельба. И я помню сильную взрывную волну и страшный звук — один за другим. И было такое неприятное чувство в животе. Я не могу это точно описать. И тогда отец сказал: это взрывают мосты на Дунайском канале. С потолка посыпался песок. Ребенок чувствует, когда взрослым страшно. Так я узнал, что русские вошли в подвал."
В их доме жил железнодорожник, который носил черную форму и напоминающий знак SS символ железных дорог на груди. "Вошел русский и сразу приставил к нему автомат: эсэсовец — иди со мной! Другие люди, которые были в подвале, тут же сказали: он не эсэсовец, он железнодорожник! И его отпустили. Правда, потом у него были проблемы. Когда искали членов НСДАП, нашли список с его именем. Он был обязан стать членом партии — от этого зависела его работа. Многие венцы вступали в партию ради работы, ради еды, чтобы не идти на фронт."
Еще Шуллер помнит немецкий танк, который несколько дней дымился на площади Пратерштерн, и трупы рядом. "Там лежали мертвые — видимо, свезенные с какой-то территории. И вокруг везде был снег. Но деревья были уже зеленые. Это впечаталось мне в память. Я думаю, это было 14-15 апреля," — говорит Шуллер.
Хаос и голод
В городе воцарился хаос и голод — старой системы распределения продуктов уже не было, новой еще не было. Люди искали родственников и знакомых в сельской местности, чтобы менять вещи на продовольствие. Некоторые держали в квартирах кроликов. Приходилось есть и кошек — их называли Dachhase (заяц с крыши) — словом, которое сохранилось в венском словаре со времен эпохальной турецкой осады 1683 года. "В Вене не было регулярной полиции. Полицейские ушли с вермахтом. Русские создали вспомогательную полицию. Они выпустили из тюрем политических заключенных и сделали их полицейскими. Но дело в том, что там были далеко не только политзаключенные, но и обычные преступники. И эти полицейские были, мягко говоря, не очень корректные. Иногда они больше воровали, чем те, кого они должны были ловить".
Ближе к осени, когда в магазинах уже что-то начало появляться, но надо было стоять в долгих очередях, Роберт стоял с матерью в очереди за молоком. Он отбежал, и в это время обрушился пятиэтажный дом напротив. В ходе боев бомба попала в него по касательной и взорвалась в подвале, но сама постройка, освобожденная от жителей, еще держалась. "Был страшный грохот и облако пыли — ничего не было видно. Я не мог увидеть маму. Испугался и убежал. Но не домой, а к бабушке. По дороге на Лассальштрассе был русский контрольный пост. Меня спрашивают: куда идешь?— я говорю: к бабушке. А где бабушка? У Райхсбрюкке (Имперского моста) — это я знал. И один высокий офицер или сержант взял меня за руку и повел — он был огромного роста, с автоматом с круглым магазином на плече. Когда мы пришли к бабушке, он постучал в дверь. Бабушка открыла дверь, а там стоит этот русский гигант с автоматом. Я помню лицо бабушки — глаза, расширенные от ужаса. Потом она увидела меня и тут же забрала", — рассказывает Шуллер. По Вене бродило достаточно детей без родителей, вспоминает он.
Были и забавные случаи. Шуллер вспоминает, как их предприимчивый сосед, который немножко выучил русский в плену в Первую мировую, пытался торговать с красноармейцами. Однажды он получил заказ от некоего советского офицера на двух лошадей для повозки, причем обязательно одинаковых. Нашел двух гнедых, но у одной из них было белое пятно на лбу, а у другой не было. Соседу пришлось воспользоваться перекисью водорода, которая была у бабушки Роберта, чтобы выбелить лошаденке пятно на лбу, рассказывает Шуллер.
Тайник в саксофоне
В то время в городе властвовал черный рынок. Самый известный был в Рессельпарке у Технического университета. "Полиция приходила каждые два часа, торговцы уходили в это время домой и через полчаса возвращались. Это было необходимо. Люди умирали бы от голода, если бы не черный рынок!" — говорит Роберт.
Отец Роберта, который был, по его словам, хорошим электротехником, саксофонистом и скрипачом, жил в послевоенные годы тем, что чинил людям электричество и играл на саксофоне, в том числе в офицерских клубах американских, британских и советских военных. Французы, говорит он, привозили своих музыкантов и никогда не заказывали местных. Поскольку еду из расположения частей выносить было нельзя, отец зачастую прятал угощение в саксофон. "У него был специальный мешок для этого, который вкладывался в инструмент", — говорит Шуллер.
Уголь от русского коменданта
Жизнь постепенно стала налаживаться к 1947-48 годам, когда Роберту пришло время идти в школу. "Школа была частично разрушена. Топилась углем. Угля не было, использовали дрова от разрушенных домов. Зимой, когда на улице было минус 15-16 градусов, в классах в стаканах замерзала вода. И тогда русская администрация предоставила школе уголь. Это было перед самым Рождеством. Я не помню, как звали коменданта. Но он пришел в нашу школу в своей красивой форме с яркими красными вставками, и мы пели ему песню "В лесу родилась елочка, в лесу она росла". Мы ее спели, и еще один товарищ из нашего класса прочитал благодарственное стихотворение. А на наше приветствие по-русски комендант нам ответил по-немецки," — рассказывает Шуллер.
От недоверия к уважению
Шуллер признается, что поначалу многие венцы относились к освободителям с недоверием. "Это был другой культурный круг. Но среди русских были люди, которые оказывались совершенно не такими, как о них думали в Вене. В доме, где жила моя бабушка, на первом этаже была квартира, принадлежавшая русской комендатуре, которая отвечала за контрольный пункт на Имперском мосту. А командиром этого пункта был профессор немецкой литературы из московского университета. Он прекрасно говорил по-немецки и прекрасно знал нашу историю и культуру.
Слышал ли он об изнасилованиях – одном из главных обвинений в адрес советских войск в Германии и Австрии? "Конечно, слышал. Были изнасилования женщин. Я уверен, что немцы тоже это делали, не только русские. В соседнем доме женщина родила ребенка с нарушениями, потому что она заразилась венерической болезнью, когда ее изнасиловал русский. Так по крайней мере говорили», — отвечает собеседник.
Услышав вопрос, была ли весна 1945 года для его семьи освобождением или поражением, Шуллер на минуту умолкает. Затем отвечает: "Для деда и отца это было прежде всего облегчение, что война закончилась — не надо больше служить в армии. Главная забота была — нет работы, нет денег, нечего есть. Для женщин мало что изменилось — надо было работать и стоять в очередях. Но была надежда, что, хоть медленно и со временем, жизнь улучшится". Вообще же простые люди чаще видели войну не в политическом свете, а "как плохую погоду", с которой ничего нельзя поделать, говорит Шуллер.
Впрочем, добавляет он, венцам свойственно всегда винить в бедах кого-то, а не себя. "До апреля 1945-го эти "виноватые" были в Берлине, потом — в Москве или Вашингтоне, сейчас они — в правительстве. Но всегда есть "они".
