Тимофей Сергейцев, философ, методолог, член Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня"
То, что мы находимся в военной ситуации (в современном понимании войны как комплексной и системной деятельности по уничтожению государства противника), подтверждается открытым принуждением Западной (то есть экономически развитой) Европы к "невыгодному" для нее поведению в отношении России, осуществляемым США.
Разумеется, такое принуждение не может быть основано только на давлении и требовании наконец-то "оплатить" годы защиты от советской и российской угрозы (неважно, действительной или мнимой). Должен быть и позитивный мотив. Он заключается в очевидном обещании — со стороны США, и очевидном ожидании — со стороны развитой Западной Европы, получить компенсацию убытков и даже стратегическую прибыль при предстоящем ограблении и разделе бывшего российского пространства после ликвидации России. Тем более что один раз такое уже было сделано, есть опыт. Обыватель стран Европы не очень западной, и не очень развитой, распропагандирован до полной уверенности в том, что Россию "размажут" в течение года-двух. Собственно, место за тем же обеденным столом обещано и Украине, вот она и бодрится.
Поэтому не стоит рассчитывать на то, что мы о чем-то договоримся с европейцами — не о своей же собственной ликвидации нам договариваться. Наши контрсанкции осмыслены только как действия в военной логике.
Есть и военная пропаганда противника не для нашего населения, а для наших "элит". Она вся вертится вокруг слов о неизбежном "мировом разделении труда", которое (и место в котором, а значит — и принятие такой системы) якобы полностью определяет степень нашего развития и его перспективы. Поэтому хорошо бы восстановить действительные политэкономические представления, позволяющие адекватно оценивать нашу ситуацию и глубину проблемы.
Подчеркнем, что речь идет именно о политэкономии, то есть о социальных эффектах экономической организации хозяйственной деятельности (и любой другой деятельности), о влиянии экономики на распределение власти и, наоборот, о социально-экономических целях власти, в том числе в отношении такой фундаментальной социальной структуры, обязывающей саму власть, как государство. Экономические теории как таковые имеют смысл только в рамках той или иной политэкономической (то есть — системной) стратегии в качестве одного из ее частичных средств.
Традиционными факторами политэкономии являются финансы (то есть возможности знакового управления обменом), территория (то есть земля, недра и другие доступные природные ресурсы, организованные для использования, в том числе инфраструктуры), труд (человеческая активность, сама жизнь, употребляемая и отчуждаемая для производства товаров, включая деятельность со знаниями, технологии). В зависимости от того, на что делается ставка, на первый план в теории (а значит — и в идеологии), выдвигаются те или иные факторы.
До промышленной революции, когда базовым производством было аграрное, основным был фактор территории (земли, транспортных возможностей, ирригации, военных укреплений), следом за ним — финансов (то есть возможности вести торговлю как специализированную деятельность), и только на третьем месте — труда, который, собственно, сводился к наличию населения и его численности. Политэкономической целью было расширение территории и организация торговли. Население воспроизводилось само.
Промышленная революция, вызванная к жизни научным знанием, выдвинула труд на первый план. Его развитие (предмета труда, его средств, функциональной организации) стало механизмом развития экономики и политики в целом.
Это явление нашло отражение в английской политэкономии от Питти, Рикардо и Адама Смита до Маркса включительно, закономерно объявившей именно труд источником стоимости.
Верно и обратное: попытки тормозить и сворачивать распространение технологий (а именно это делают США в отношении глобальной экономики) приводят к реальному возвращению на командные позиции идей финансовой основы полит-экономического порядка (то есть к утверждению прав олигархии), и феодального порядка, то есть борьбы за территории, как источники богатства и власти (что требует фактической ликвидации имеющихся государств). Делается это, разумеется, под флагами отрицания и того, и другого, в духе "диалектической" лжи. Отсюда своеобразное отрицание Маркса "за коммунизм".
Как выглядит политэкономия такого "возврата" в дотрудовой период?
Провозглашаемая концепция такова.
В мире есть:
— правящий слой (несколько процентов);
— его обслуга (до 20%);
— ненужные люди.
Стоит обратить внимание на этот последний пункт — тут противоречие явно бросается в глаза. Ведь вся история развития экономики вела к освобождению человека от природных ограничений (в дотрудовой политэкономии природа — сама ведущий "экономический" фактор), а технологическое развитие ведет к отрицательной естественной демографии, численность населения приходится поддерживать уже искусственно, люди становятся очень дороги. То есть биологический механизм регулирования численности популяции сменяется деятельностным. И никакого Мальтуса, вопреки Дену Брауну и другим поклонникам великого первого эколога.
Проблема в том, что труд (и деятельность) устранять никто не собирается. Напротив, он продолжает развиваться. Он остается источником богатства и власти. Основанный на этом историческом факте пафос Маркса состоял в том, что раз труд обладает правом на справедливую долю в разделе продукта. Для понимания современной ситуации следует пойти дальше и сказать, что труд обладает правом на реальную долю во власти — так, как обладал таким правом воин Рима.
Конфликт труда и олигархии не за распределение продукта, а за власть ждет нас в динамике отношения США и Китая, но не только. Главная проблема олигархии (читай — США), осталась и углубилась — как контролировать труд, как применить власть к нему, а не попасть самой под его власть.
Впрочем, Маркс потребовал сделать шаг в нужном направлении — субъективировать труд (снять отчуждение, его языком). Из-за ограничений преимущественно экономического языка и понятий, использованных Марксом, вопрос о власти труда трактовался как упразднение частной собственности (то есть — частной власти) и переход к диктатуре пролетариата (осталась идеей).
В качестве временной меры, труд перемещен в слабые и бедные страны (государства). Но вопрос остался — как контролировать труд, теперь уже глобально, заведомо вне государства.
СССР был попыткой поставить вопрос о власти труда в практические плане, однако попытка эта довольно быстро была свернута, заменена т.н. "народовластием". Ее действительная реализация не имела бы никакого отношения ни к троцкистской мировой революции (что было задавлено репрессиями), ни к строительству государственного капитализма (что было реально осуществлено — и привело к финалу в 1991-м). В чем здесь действительная проблема, то есть проблема самоутверждения самого труда, а не власти над ним?
Тут нужно вернуться к исходному обещанию науки, а именно — реальному созданию рога изобилия. Наука ставит своей целью изменение опыта, то есть развитие деятельности, воспроизводимой активности человека и ее результатов. Средством к этому становится деятельность со знаниями и при помощи знаний. Человек должен подчинить себя знанию, такова сущность знания. В конечном счете, создается машина, производящая все, что нужно для всех.
Но все ей не нужны — именно в силу ее эффективности, сути обещания. Те же, кто нужен — то есть, те, кто работает, — ей подчинены гораздо сильнее, чем рабы — римлянину, или крестьяне — феодалу. Попытка распределить трудовой статус на всех ведет к его фиктивности и к умалению прав тех, кто действительно работает. Даже если признать исключительность реального труда в смысле доли в продукте (что полностью исключает реально существовавшую советскую "уравниловку"), это не решает проблемы его статуса в отношении власти. Труд — это затрата жизни, аналогичная военному делу. Отношения между людьми в сфере труда (их внутренняя иерархия) кардинально отличаются от отношений за ее пределами. Люди труда — это каста. Но ее политическая роль еще не сформирована.
Итак, реальная картина политэкономии рога изобилия такова:
— есть те, кто контролирует труд и рог изобилия; это власть, подчиняющая труд
— есть те, кто трудится и обеспечивает рог изобилия
— есть те, которых кормят, но кто не работает (меньшее большинство)
— есть все остальные, которых не кормят (большее большинство)
Эта реальная структура принципиально отличается от декламируемой олигархической властью (описана выше) и имеет совершенно другие реальные проблемы.
Власть использует рог изобилия для глобализации власти. Глобальная механика власти используется для контроля труда. Идеология при этом призывает вознаграждать предприимчивость, а не труд, предохраняясь тем самым от какого-либо признания труда и сознательно уводя в дотрудовую этику и философию власти и общества.
Труд имеет политических представителей – например, Китай. СССР не справился с этой ролью, и в результате пал. Но власть труда еще не создана (ничего общего с идеологией диктатуры пролетариата она не имеет).
Те, которых кормят, поддерживают власть (которая их кормит, как они считают) и ненавидят труд. Но для них приходится придумывать занятость — от трудовой имитации до технологий "свободного времени", включающих в себя сеть, игры, наркотики, туризм и демократию. Они должны бояться попасть в число тех, кого не кормят. Тут проблема социальной организации идентична и в варианте реального "коммунизма", и в варианте "демократической свободы".
Изгои должны находиться в резервации и на грани выживания. Против них работает внутри — полиция и др., вовне — вооруженные силы, наемники и ангажированные комбатанты.
Теперь представим себе, что в глобальной политэкономической структуре (ее называют не совсем точно "геополитикой", где экономическое отождествлено с глобальной территорией) есть не один комплекс рога изобилия, а два или несколько. Ведь этого мы хотим и для себя (иметь "свой" рог изобилия), и для мира — "многополярный" мир (изгои не могут быть "полюсом"), не так ли?
Легко видеть, что такая установка в контексте напряжения реальных проблем глобальной власти означает конфликт мировой войны. Так как рог изобилия в дотрудовой политике является одновременно и средством глобальной власти и источником ее кризиса. Шанс добиться желаемого при неравном старте (не в нашу пользу) есть только в том случае, если мы решим внутреннюю проблему рога изобилия, проблему труда. Идея пойти туда же, куда и уже существующая глобальная власть — в дотрудовую политэкономию в отношении труда — заведомо проигрышна. Возвращение к СССР (в практике) и к Марксу (в теории) ничего не даст, так как там нет ни радикального подхода, ни явной постановки проблемы. Двигаться надо дальше.
То есть:
Нужно отделить реальную сферу труда (во всей ее внутренней сложности) как от его имитаций (так называемой "занятости"), так и от сферы свободы и самодеятельности. Естественно, существующий Трудовой Кодекс тут ни при чем.
Политические права должны принадлежать только труду, включая военную и государственную службу. Ему же принадлежат и все способы политической организации.
Труд вознаграждается.
Свободная деятельность и самодеятельность вознаграждает себя сама. Она пользуется защитой власти. Но сама власти не имеет.
Можно вообще ничего не делать и жить на пособие, но без вознаграждения и прав.
Изгоев не будет. В этом солидарность и собственно социализм.
Мы понимаем, что реальный труд формирует меньшинство. Но именно меньшинству всегда принадлежит реальная власть.
В заключение необходимо прояснить идейный статус так называемого "мирового разделения труда" (МРТ).
Реальный смысл этого требования как политэкономического (а это именно требование) заключается в создании условий для контроля над трудом со стороны дотрудовой власти, как мы уже показали. Во-вторых, из требования МРТ вытекает неравное распределение продукта. При этом важно, что говорится тут не о "специализации, функциональном усложнении деятельности", а именно о труде, это принципиально.
