Тимофей Сергейцев, философ, методолог, член Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня"
О специфическом характере современных денег я уже писал. Нам нужна своя номинальная валюта и ее проектное будущее — если оно состоится — не будет иметь ничего общего с сегодняшним "курсом к доллару", который считается тем же, что и температура тела у больного. Мы на этот градусник смотрим по три раза на дню, наблюдая с ужасом, что же будет дальше. И чему равен тот самый "смертельный" градус?
В моем "ракетном колледже", как называли физтех в стране "предполагаемого противника", была такая шутка. Если кто-то заболевал, на дверь его комнаты товарищи вешали график температуры по часам, экстраполировали ее рост до уровня 42 градусов по Цельсию, и определяли время "предполагаемой смерти". Которая никогда не наступала.
Экономика Великой Отечественной войны расширенному потреблению не способствовала. Тем не менее, вопрос о распаде страны не стоял. Сегодня же самая народная газета, стремящаяся отвечать самым патриотическим настроениям, и вправду имеющим место, усиленно нагнетает страхи на тему "что будет с курсом". Что подразумевает: что будет с импортным потреблением? Что будет с нашей экономической эмиграцией в мир иностранных товаров?
В ближайшее время отстраненные от прямого политического влияния либеральные "экономические гуру" начнут все громче вещать о грядущей катастрофе, подстрекая российского потребителя к гражданскому неповиновению: "Вот! Мы же предупреждали!".
Любопытно, что о развале глобальной экономики неравного, но зато устойчивого (терминология ООН) странового развития, глобальной экспортно-импортной зависимости как экспортеров, так и импортеров (от третьих лиц, регуляторов прежде всего), и неограниченного (и необеспеченного) американского заимствования у всего мира — обо всем этом предупреждали совсем другие люди.
Но "экономические гуру" уже создали и успешно навязали нам такой язык для описания экономических явлений, что прорваться сквозь него к какой-либо действительности возможно не более, чем понять советское вторжение в Афганистан в терминах "исполнения интернационального долга", как язвил Мераб Мамардашвили.
У нас действительно большие проблемы в хозяйстве и экономике. Частично неизбежные, исторические, связанные с тем, кто мы, где мы и откуда мы. Частично происходящие из наших ошибок и из того, чего можно было избежать и что можно было исправить. Частично (и в значительной части) сознательно навязанные нам извне нашими противниками по глобальному распределению экономических и хозяйственных благ.
Вся экономическая концепция, заимствованная нами именно от американоязычных "гуру" и их местных представителей, заключалась в последние 25 лет в том, что нам надо разделиться на богатых и бедных. Что именно такова экономически "эффективная" социальная организация. Потому что американская. Бедные вынуждены будут работать, а не бездельничать на рабочем месте, как при "совке". Это и будет желанное экономическое принуждение к труду.
Потому что от "неэкономического", "административного", "политического" (это когда судили за тунеядство) народ "устал", и новый вид плетки встретит с радостью, как айфон-6 после айфона-5. Богатые же будут с неизбежностью самыми умными и успешными — за счет грызни друг с другом — и будут зачем-то создавать новые отрасли экономики, которые был якобы не способен создать СССР.
Богатых в сжатые сроки создать можно было, только раздав им государственное имущество. Что и было сделано. Раздающие, разумеется, раздавали себе, еще раз себе и снова себе. И потом уже себе. Логично, что при таком способе обогащения создавать что-либо новое не только не нужно, но и вредно для целей обогащения.
Более того. При таком способе обогащения сильно мешает многое из того, что уже есть, но улучшать имеющееся и реорганизовывать — и недосуг, и головная боль. Проще ликвидировать. Так и произошло, в результате чего Россия ушла со многих внешних рынков, и освободила многие внутренние.
Что "честных торговцев" очень порадовало. Для того и старались. Конкуренция ведь. Пресловутая "капитализация" (до нее "развились" далеко не все приватизаторы) состояла в том, чтобы обесценить государственное имущество за счет сознательно организованного системного странового хозяйственно-экономического кризиса, на что и были нацелены "экономические реформы", а потом продать "уже капитал" на Запад. Куда и уехать с деньгами.
Это, собственно, все. Что полностью устраивало западных хозяев положения, поскольку так они получали еще и политические рычаги внешнего управления Россией. Вторую серию этого же сценария мы наблюдали в президентский срок 2008-2012 как приватизацию уже не госимущества (хотя с ним еще не закончили), а финансовых бюджетных потоков. Пусть государство заплатит за лечение не больницам, а нам, в нашу страховую компанию, мы заберем сверхприбыль, ну а что останется — то уже так и быть, пусть врачи забирают. И все остальное тем же способом.
Но в такой системе экономического принуждения к тому, чего собственно нет (потому что новой экономики никакое бизнес-сообщество создавать и не собиралось, да и не умеет), проблемой бедных (то есть массы населения) стала уже не эксплуатация капиталом, а абсурд их ненужности. Собственно, на территории ликвидации хозяйства население не нужно. Его нужно сокращать. Тех, кого государство вырастило и выучило успешно раньше, нужно забрать за границу, а остальные как-нибудь сами пусть вымирают помаленьку.
Но остающиеся новые бедные все равно голосуют — это неизбежное слабое место системы "демократии". Значит им нужно все-таки что-то дать. Поэтому либеральные "капитаны бизнеса" в конце концов согласились, что часть сырьевых доходов придется поменять на импорт — и на нужное, и на ненужное — чтобы как-то откупиться от населения. И что делать это будет государство, так как у них самих рука не поднимется делиться.
Возник тактический политический консенсус "бизнеса" и власти. Институционально он оформлен как доминирующее положение "Единой России". Ходорковский, кстати, был обречен на свою судьбу самим "деловым сообществом" России, поскольку он в эту концепцию "общественного договора" не укладывался. Он хотел забрать все. А приватизации Газпрома не произошло. Россия не распалась, а нефтянка была деприватизирована.
Такое положение может быть только исторически временным. Собственно, все это уже было в позднем СССР. Мы все — и народ, и власть — тогда стали боятся создавать новую деятельность. Потому что это труд, издержки, риски, проблемы — и политические, и экономические. Реальные политические идеологии коммунизма и капитализма потому и воевали друг с другом на победного конца, что обе они использовали строго один и тот же экономический миф об изобилии, которое даст (должна дать) человеку научная власть над природой ("технологии"). И уже так хотелось этого изобилия, расширенного потребления — и в обмен не на труд и проблемы, а в результате различных экономических "чудес". Хотя в плане экономического порядка в СССР имелся именно капитализм — государственный, максимально монопольный (к чему любой капитализм и стремится), с управляемой конкуренцией-соревнованием крупных корпораций, а потому максимально эффективный в экономической борьбе с США, несмотря на существенно меньшие ресурсы.
Проблема СССР — не изжитая до конца и сегодня — была и остается управленческой, и заключалась (заключается) она в том, что населению обещали справедливую экономическую систему, обещают и сегодня. Что неверно — ни одна экономическая система не может быть справедливой как стремящаяся по своей сущности к концентрации богатства — неважно в чьих конкретно руках. Справедливость — это работа исключительно для государства, это показал еще Платон.
Управление экономикой и управление справедливостью нужно разделить. Но в СССР трудовое вознаграждение было системно совмещено с социальным обеспечением, что и называлось в народе "уравниловкой". Оба предоставлялись по месту работы, в трудовом коллективе. В результате невозможно было управлять ни гарантиями, ни трудом. А социализм ведь означает не равенство, а солидарность, которая возможно только при справедливом политическом порядке и, значит, распределении. Уравнительное распределение справедливым не было.
Лишения, уже пережитые народом за четверть века (и неизбежно предстоящие еще будущие лишения) будут оправданы только, если мы начнем пользоваться наконец-то единственным, но реальным достижением "новой" России: состоявшимся разделением трудового вознаграждения (включая и деловое, и управленческое, если исключить сверхдоходы, извлекаемые за счет государства — но не с помощью налогов, конечно) и собственно социальных гарантий. Правда, и сегодня социальные гарантии предлагаются властью "из-под полы" в идеологическом плане, поскольку экономическая идеология у нас остается целиком либеральной, а значит подобные гарантии запрещающей.
Что ж удивляться, что наша Дунька по-прежнему рвется в Европу. Там социализм никто не запрещал. Поэтому с неизбежностью социальные гарантии предлагаются властью в России в форматах либо монетизации ("материнский капитал", "льготная ипотека"), либо того же потребления, причем неизбежно расширенного. Ведь потребитель-то ждет именно этого и от социальных гарантий. Однако потребление — это не обеспечение воспроизводства жизни, оно дисгармонично, как и любые желания, отпущенные на волю и подстрекаемые маркетингом абстрактного экономического роста.
Социальные гарантии в немонетизированной части (монетизированная неизбежно дефицитна) должны не потребление расширять (этого очень бы хотелось тем, кто делает бизнес на бюджете — то есть большинству бизнес-сообщества), а гармонизировать воспроизводство здорового, трудоспособного и образованного человека. Его нашей экономике очень не хватает. Уже пилотов начинаем нанимать за рубежом. Но потребитель лучше купит третий телевизор и десятый айфон, чем вылечит хроническую болезнь и выучится на реальную новую востребованную специальность (а не купит фиктивный диплом юриста-экономиста).
Бизнес "войдет в берега", только когда его единственной целью перестанет быть сверх-прибыль, когда такой цели у него вообще не будет. Это касается всех масштабов деловой активности: и малого, и среднего и крупного. Только тогда можно будет поставить вопрос о производственной и вообще экономической эффективности предпринимательской деятельности. Тогда и грабить бизнес не будет смысла — ни чиновникам, ни бандитам. Такому бизнесу нужна настоящая государственная защита — и правовая, и экономическая. Короче — бизнес работать должен, а не "зарабатывать". Вот что нам нужно, а не мифическая "борьба с коррупцией", ибо бороться самому с собой никак невозможно.
Надо избавиться еще от одного экономического мифа, чтобы курс рубля вел не к ужасу, а к отрезвлению. Нам навязывают концепцию, что мы должны найти свое место в "системе мирового разделения труда". От нас хотят, чтобы мы приняли сам принцип, что занятие такого места неизбежно. А уж место нам подберут — и окажется, что "какое смогли, такое и заняли ".
Наша "сырьевая ограниченность", с которой носится либеральная экономическая идеология, и есть реализация именно этой концепции. Мы не должны производить вооружения, самолеты, и вообще сколько-нибудь сложные вещи. Даже наивная российская попытка купить проблемный "Опель" — и та успехом не увенчалась. Ничего, кроме лежалого товара, нам собственно никогда и не продавали. Без всяких санкций.
Следует вспомнить, что против мирового разделения труда как такового (и против регионального тоже) категорически выступал Кропоткин. Если мы не хотим установления над собой никакой другой власти, кроме своей собственной — то стоит прислушаться к экономической мысли анархизма. Для международной экономики она полностью применима. Никто в современном мире не продает товары на экспорт без цели выкачать сверх-прибыли — и создать зависимость импортера (иначе в зависимость попадает сам экспортер, пример — наш ответный запрет на ввоз). Это неизбежно при текущем устройстве мирового денежного обращения, основанного на сверх-эмиссии. Так что экспорт — это право сильного и возможность навязать свои товары на своих условиях, агрессивный маркетинг и реклама, политическое стимулирование импорта в зависимые страны. Так что нам надо вспомнить, что реальная экономика воспроизводства жизни и деятельности предполагает отнюдь не специализацию, а напротив — расширение видов деятельности и производства собственных продуктов, когда, в пределе, мы производим сами все, что нам нужно.
В том числе самим нужно производить и технологии. Или эффективно "заимствовать". Стесняться тут нечего. Китай, во всяком случае, не стесняется. Миф об "отстающих странах" есть вывернутая наизнанку правда о том, что препятствие распространению знаний и технологии есть главная политическая задача тех стран, которые ими обладают. Эти страны (мы их хорошо знаем) стремятся сделать "общими" (то есть прежде всего — своими) как раз не знания и технологии (чего на словах требует миф об изобилии, упомянутый выше), а природные ресурсы, без которых пока что не обходится ни одно "информационное общество", ибо переселиться в фейсбук физически невозможно. Без глобального обобществления науки же никакого глобального человечества в экономическом смысле быть не может в принципе. А значит пока — каждый за себя.
Отказ от импортно-товарной экономической эмиграции потребителей — дело болезненное. Но неизбежное. Привычки придется пересматривать. Но лучше отказаться от них, чем от своей жизни. Вся навязываемая нам экономическая мифология, которая должна вызвать неуправляемый нами самими страх и ужас, истерику и панику, трактует экономическое как естественный процесс. Все в ней якобы происходит "само". И не надо "мешать". Надо лишь дать "свободу".
Это неправда. Естественные процессы в экономической действительности являются откликом на искусственную составляющую, на действия субъектов. Как многочисленных индивидуальных, так и коллективных, таких как корпорации и государства. Последние вообще и существуют ради богатства народов, и без государств не было бы ни богатства, ни самих народов.
Адаму Смиту это было очевидно, и он их этого исходил. Его идеологические пересказчики грубо искажают его рабочие представления в расхожих разговорах о "невидимой руке рынка", будучи уверенными, что при современном развале образования самого Адама читать никто не станет, а если станет, то ни черта не поймет. А ведь главное там — что это таки рука, хоть и невидимая. Рынок — инструмент государственного управления экономикой — об этом писал классик.
Курс рубля — как и экономика — явление искусственно-естественное. В той мере, в которой он "сам" себя "ведет", это защитная реакция нашего национального экономического организма на избыток поступающей в него извне товарной массы. В искусственной части — мы и должны его понижать, поскольку это общий запрет на ввоз всего чужого, в дополнение к запрету на ввоз конкретных товарных позиций по продуктам питания и сельскому хозяйству. Оба вектора совпадают. Значит все правильно. Все это старый добрый вопрос о свободе торговли, против которой всегда выступала Европа и которую всегда навязывала Англия.
Пожировали за счет природных запасов, побездельничали, потребляли расширенно всякое барахло — и хватит, надо работать. Потребление нужно отредактировать. И восстанавливать человеческий потенциал. Курс рубля — это управленческий инструмент, а не показатель "успешности" или "неуспешности" экономической стратегии. Он вообще сиюминутен, а на восстановление экономического и хозяйственного суверенитета уйдут годы. Истерика и паника не помогут. Они должны нам помешать. А другого пути у нас нет. Кто думает иначе — просто оглянитесь.
