Владимир Лепехин, директор Института ЕврАзЭС, член Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня"
В свое время автор этих строк опубликовал цикл статей на тему "Метафизика русско-российской цивилизации". Ключевое слово здесь — "метафизика". Мы понимаем эту категорию так, как понимал её немецкий философ Мартин Хайдеггер: "Метафизика — это предельное вопрошание"… Вместе с тем, там, где существуют вопросы, должны быть и ответы. И, с нашей точки зрения, если метафизика суть "предельное вопрошание", то философия, в идеале, — совокупность "предельных ответов".
К сожалению, в современной, пожалуй, послекантовской, постмарксистской и постпозитивистской философии вопросов все больше, в то время как ответов все меньше. Причина, видимо, в том, что во второй половине XX века философия мутировала в философствующую метафизику, где вопрошание и вариативность ответов — и не ответов даже, а интерпретаций — стало нормой.
Первым, кто подверг критическому разбору понятие "нормы", опираясь на законы формальной логики, стал российский философ Александр Зиновьев. (Здесь достаточно вспомнить диалоги героев знаменитых зиновьевских "Зияющих высот" о "нормальном"). Он же попытался вывести современную философию, по меньшей мере, постсоветскую социально-политическую философию из её паранормально-метафизического состояния, предельно конкретизировав и обострив "предельное вопрошание", вернув этой философии публичность и высокую общественную значимость. В результате представители современной отечественной общественно-политической мысли, в соответствии с переутвержденной Зиновьевым традицией, уже не вправе злоупотреблять метафизикой и схоластикой и вынуждены искать какие-никакие ответы на все более многочисленные вопросы все более невнятного настоящего.
В принципе, Александр Зиновьев, будучи последовательным постмарксистом, мыслил и действовал согласно важнейшему постулату Карла Маркса, изложенному в его знаменитой работе "Тезисы о Фейербахе", — о том, что "философы до сих пор объясняли мир, задача же состоит в том, чтобы изменить его".
24 сентября исполняется 60 лет со дня защиты Александром Зиновьевым кандидатской диссертации именно по "Капиталу" Маркса и именно — по проблеме соотношения "абстрактно-метафизического" и "конкретного".
Так вот, столь длинное вступление — от Хайдеггера до Зиновьева — понадобилось нам для того, чтобы обосновать следующий тезис: переход от объяснения мира к конкретному действию по его иcправлению — это и есть переход от науки к собственно идеологии, а от неё — к принципиально новой общественно-политической практике.
Мостиком от гуманитарных наук к идеологиям всегда была Методология познания. Так, если Гносеология есть понимание не просто законов мироздания, но законов мировоззрения — того, что исторически происходило и происходит в реальном времени в сознании человечества и в миллионах голов конкретных индивидов, то Методология — это не только законы и приемы познания, разрабатываемые такой наукой, как Логика, но еще и способы видения мира плюс авторские интерпретации происходящих в нем процессов.
В современных общественных науках, согласно мнению американского социолога Джорджа Ритцера, существуют "пять основных методологических парадигм" (на самом деле — больше), то есть ракурсов, углов зрения, исходных объяснительных моделей, на которые опираются различные идеологии. В основе каждой из парадигм лежит то или иное, разумеется, лично-групповое отношение авторов к объективной реальности, и в этом смысле любая парадигма — это пространство субъективного, а с субъективности, с постановки в центр каких-либо умопостроений конкретного авторского интереса и начинается, как известно, любая концептуальность. И, поскольку методологических парадигм — множество, умозрительная оценка причин выбора какой-либо из них в качестве ключевой для формирования новой российской идеологии представляется нам малопродуктивной. С учетом же того, что Методология предполагает не только определенность средств познания, но, прежде всего, ясность целей всякой интеллектуальной деятельности (и они, стало быть, всегда парадигмальны), ключевым критерием оценки выбора автором той или иной парадигмы познания, объяснения мира и идейно-политического проектирования мы считаем ПОСТАНОВКУ ЦЕЛИ. И мы здесь не оригинальны. Еще Лев Гумилев в книге "Этногенез и биосфера земли" подчеркивал необходимость наличия постановочной ФИЛОСОФЕМЫ в любой интерпретации, иначе её отсутствие "нарушает принцип индуктивного исследования". А, к примеру, основатель "понимающей социологии" Макс Вебер в свое время заметил, что понимание есть "процесс познания социального действия через СМЫСЛ, который вкладывает в данное действие сам его субъект".
Таким образом, формирование идеологии есть процесс обратный по отношению к восхождению знания от констатации факта к его интерпретации, а затем и к пониманию сущностей. Поднявшись до понимания содержания и смысла тех или иных процессов (от конкретного к абстрактному), идеолог затем "нисходит" до выстраивания новых интерпретаций на основе преследуемых им политических целей (от абстрактного к конкретному).
Марксизм, несмотря на свою методологическую мощь, увы, стал источником изощренной демагогии в теории и большевизма (административного квазисоциализма) на практике. Во многом это объясняется изобретением формационного подхода к анализу происходящих в обществе процессов — и этот подход (в версиях Маркса, Арнольда Тойнби, Уолта Ростоу, Даниэла Белла и т.п.), предопределивший моду на формирование так называемых формационных парадигм для идеологических концептов, рассматривающих исторический процесс как последовательную смену социально-экономических укладов, до предела догматизировал гуманитарные науки Востока и Запада.
Надо сказать, что формационные доктрины до сих пор относятся к числу самых популярных в мировой общественно-политической мысли конструктов. Но не потому, что они лучше объясняют мир. Описание мировых процессов как смены тех или иных "формаций" создает ощущение понимания законов эволюции человеческого общества, а следовательно, — иллюзию предвидения будущего, что чрезвычайно заводит омассовленное сознание. Формационные парадигмы концентрируют внимание исследователя на качественных параметрах исторических процессов: на уровне развития технологий и разного рода институтов, на типах общественных отношений, на характере политических и информационно-коммуникационных систем и проч., абсолютизируя ВРЕМЯ — исторические "стадии роста" и "циклы развития".
Соответственно, еще одна разновидность когнитивно-идеологических парадигм предполагает абсолютизацию значения ПРОСТРАНСТВА.
Говоря о пространственно-географических параметрах субъектности современной политики, нельзя не вспомнить известную классификацию американского политолога Сэмюэля Хантингтона, который, объясняя преимущества цивилизационной методологии, выделяет четыре традиционные парадигмы описания происходящего: когда мировые процессы рассматриваются либо в контексте глобализации, либо как результат борьбы сверхдержав, либо как процесс конкуренции стран и этносов, либо как "всемирная анархия".
При этом новую — цивилизационную парадигму Хантингтон называет не просто пятой, но единственно адекватной на данный момент времени научной парадигмой и самой эффективной из возможных. По его мнению, "рассматривая мир в рамках семи или восьми (локальных) цивилизаций, мы избегаем множества сложностей.
Эта модель не приносит реальность в жертву теоретизированию, как в случае с парадигмами одно- и двухполюсного мира; в то же время она не жертвует абстрагированию в пользу реальности, как статистическая и хаотическая парадигмы. Это обеспечивает довольно простую и ясную систему понимания мира и определения того, что важно и что неважно среди многочисленных конфликтов, предсказания будущего развития, а также дает ориентиры политикам". [См. С.Дж.Хантингтон. Столкновение цивилизаций. — М., 2003. — с.39]
