Колумнист журнала "Мир фантастики" Василий Владимирский специально для РИА Новости
130 лет назад, 1 февраля 1884 года в городе Лебедянь Тамбовской губернии появился на свет русский писатель, критик и публицист Евгений Иванович Замятин.
Инженер-кораблестроитель по образованию, ученик Андрея Белого, создатель литературного объединения "Серапионовы братья", Замятин обладал редким даром: он умел первым разглядеть болевые точки, уязвимые места любого общества, любой социальной системы, и не боялся говорить о них вслух. В 1913 году, накануне Первой мировой, он был арестован и сослан в Сестрорецк за публикацию антивоенной повести "На куличиках". В 1916 году Замятин уехал в Англию, чтобы принять участие в строительстве русских ледоколов на британских верфях — одним из итогов этой командировки стала сатирическая повесть "Островитяне", высмеивающая английский консерватизм и ограниченность, механистичность жизненного уклада обитателей "туманного Альбиона".
Что же касается главной книги Евгения Ивановича, антиутопии "Мы", обессмертившей его имя, то это произведение часто интерпретируют как антисоветское, забывая, что писалось оно в 1920 году, накануне НЭПа, когда исход Гражданской войны в России был еще не вполне очевиден. Замятин всего лишь гениально угадал основные тенденции развития общества — и, рискну предположить, отчасти это стало возможно благодаря той инженерной дотошности, с которой он подошел к изучению опыта многочисленных предшественников.
Платон, "Государство" (360 год до н.э.)
Древнегреческого философа Платона, автора основополагающего политологического диалога "Государство", заслуженно считают одним из предтеч утопии. Одновременно он заложил и первые камни в фундамент другого жанра — антиутопии. Во главу угла Платон ставил идеи справедливости и общественного блага: наилучшее государство — то, где большинство граждан счастливо, не страдает от бесплодной зависти, успешно трудится ради общего процветания. Этот утопический идеал остается неизменным в европейском сознании по сей день. Но есть два вопроса, на которые каждый утопист отвечает по-своему: кого можно считать полноценными гражданами — и что делать с маргиналами, "желающими странного", не готовыми, хоть ты тресни, разделять всеобщую эйфорию? Можно ли, например, загонять их в концлагеря, запирать в психушках? По логике "Государства" — не только можно, но и нужно. Одним из важных шагов на пути построения справедливого общества Платон считал упразднение частной собственности, перевод ее в общественное достояние. В том числе собственности четырехногой и двуногой: рабов, женщин и прочих вьючных животных. Их мнение о справедливом социальном устройстве философа по понятным причинам интересовало мало. Неважно, каков их вклад в создание государства всеобщего благоденствия: недочеловекам никто слова не давал.
Братья Стругацкие едко обыграли этот парадокс в известном эпизоде из повести "Понедельник начинается в субботу", посвященном путешествию Александра Привалова в Описываемое Будущее: "Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей он являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи (он несколько раз с особым ударением это подчеркнул), все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов".
Томас Мор, "Утопия" (1516)
Томас Мор официально числится родоначальником европейской литературной утопии: он одним из первых актуализировал платоновские представления о справедливом, процветающем обществе, вписал их в современный культурный контекст, придал черты, характерные для эпохи Великих Географических Открытий. Стилизовав вторую часть своей книги под записки путешественника, мистифицировав читателя, он придал "Утопии" весомость достоверного факта, а не голой теории, умозрительного проекта. Как и Платон, Томас Мор не видит никакого противоречия между упразднением частной собственности — и использованием рабского труда. Главные решения, регулирующие жизнь государства, на острове Утопия принимают не геронтакраты с трудовым стажем 50 лет, а выборные лица — однако высшие должности и в этой "стране счастливых" по-прежнему занимают ученые, мудрецы, философы. Одним из тяжелейших преступлений против государства на острове считается атеизм — уличенных в этом паскудстве без долгих споров лишают гражданства.
Любопытную, хотя и спорную трактовку "Утопии" предлагает философ Владимир Кантор, брат финалиста "Большой книги" и "Национального Бестселлера" Максима Кантора. По его мнению, Мор тонко иронизирует над проектом Платона, расставляет скрытые маркеры, демонстрируя практическую неосуществимость таких реформ. А тут уж и до антиутопии один шаг… Добавлю, что судьба этой книги во многом совпадает с судьбой главного сочинения сегодняшнего юбиляра. Первое лондонское издание "Утопии" увидело свет через 16 лет после казни автора, когда труд Томаса Мора уже успел прославиться во Франции и Италии — в то время как роман "Мы" вышел в России только в 1988 году, через полвека после кончины Евгения Замятина.
Джонатан Свифт, "Путешествия в некоторые удалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей" (1726-1727)
Принято считать, что антиутопия (или "негативная утопия") зародилась на рубеже XIX-XX столетия. Однако в "Путешествиях Гулливера", написанных почти за двести лет до этого, уже отлично просматриваются антиутопические мотивы. Пройдя моря и океаны, не раз побывав на волосок от смерти, испытав страшные лишения, корабельный хирург и капитан Леюмюэль Гулливер поневоле подробно изучил жизнь нескольких удивительных народов, каждый из которых кичится справедливостью своего общественного устройства. Но повсюду видел лишь гипертрофированные черты "старой доброй Англии", столь ненавистные декану Свифту. И только в четвертом путешествии его поиски идеала увенчались наконец успехом. Гулливер попал в поистине благословенную страну, населенную смышлеными, тонко чувствующими существами, живущими легко и свободно. Только вот к роду людскому они не имеют никакого отношения: социальную утопию, недостижимую мечту человечества, сумели воплотить гуингнмы, разумные лошади, мудрые и благородные создания. Между тем дикие люди, йеху, ведут подобающий их положению скотский образ жизни: бессмысленно бегают по лесам, ловят друг у друга блох, затевают визгливые свары…
"Путешествие в страну гуигнгнмов" — своего рода резюме, подведение окончательного итога. Свифт готов согласиться: в принципе справедливое государство без взаимного притеснения, без удручающего неравенства, без войн и склок, построить можно. Но для этого за работу должны взяться какие-то другие существа — а не люди, эти ленивые и нелюбопытные злые бесхвостые обезьяны.
Герберт Уэллс, "Когда Спящий проснется" (1899)
Современники особо отмечали сходство антиутопии "Мы" с футуристическими сочинениями Герберта Уэллса, в том числе с романом "Когда Спящий проснется". Самому Замятину, автору первой книги об Уэллсе на русском языке, такая параллель, несомненно, льстила. Но справедливости ради: в XXI веке, куда попал уэллсовский мистер Грэхем, сто лет пролежавший в летаргическом сне, само общество изменилось мало. Все те же конфликты XIX столетия, только обострившиеся до предела, — плюс электрификация всей страны, плюс торжество НТР и повсеместное внедрение авиации. Другой вопрос, каким видит идеальное государство сам Уэллс — именно такое общество планируют построить революционеры из "Спящего" после победы вооруженного восстания.
"Цель переустройства — ввести в жизнь начало организующее — ratio — разум. — Писал об этом идеале Замятин. — И потому особенно крупную роль в этом переустройстве Уэллс отводит классу "able men" — классу "способных людей" и прежде всего образованным, ученым техникам". Согласитесь, угадываются кое-какие черты Единого Государства, где математика и инженерные науки едва ли не возведены в культ, а к далеким звездам вот-вот устремится блистательный всепобеждающий Интеграл.
Эдвард Беллами, "Взгляд назад" (1888)
Роман американского христианского социалиста Эдварда Беллами, одна из самых модных литературных утопий конца XIX века, пользовался огромной популярностью и в России: до революции "Взгляд назад" успели переиздать у нас шесть раз, в трех разных переводах. Как и персонаж Уэллса, герой книги впадает в летаргический сон и переносится на сто лет в будущее — в дивный новый мир, где главные социальные проблемы девятнадцатого столетия разрешены, а классовые противоречия сняты раз и навсегда. Беллами выступает в роли певца унификации и государственного монополизма: по его версии, к счастию человечество можно привести только ликвидировав свободную конкуренцию и передав производство в руки государства. Граждане утопической Америки будущего по Беллами обязаны отслужить 24 года в "трудовой армии", причем первые три — в статусе чернорабочих.
"Взгляд назад" имел оглушительный успех, а "армейская" эстетика, подразумевающая единоначалие, единую униформу, единый распорядок дня, произвела впечатление и на англомана Замятина. В этой тотальности и механистичности отчетливо виден зародыш будущей антиутопии — хотя Беллами, разумеется, размышлял в первую очередь о будущем Соединенных Штатов, не замахиваясь на глобальные обобщения, а идеальный общественный строй осторожно называл "национализмом", чтобы не распугать скомпрометированным термином "социализм" робких обывателей.
