МОСКВА, 17 окт — РИА Новости, Александр Уржанов. Знаменитый переводчик Виктор Голышев прочитал "Открытую лекцию" о "Котловане" Андрея Платонова — и заодно рассказал слушателям о конфликте Бродского и Евтушенко, непростой кухне профессионального перевода и признался, что не читает современную русскую и не любит современную англоязычную литературу.
В зале, где ежедневно случаются не литературные лекции, а пресс-конференции, за широким блестящим столом, легко умещающим полдюжины спикеров, Голышев в первую секунду выглядел немного потерянным — и начал почти официально: "Есть такая вещь — отказ от ответственности. Вот я отказываюсь от ответственности: я не переводчик Платонова, не литературовед, я читатель". Мало того — читать Платонова, работая над любым переводом, он и вовсе считает вредным: "Это очень заразительная проза, когда к ней немножко привыкнешь. И тоже начинаешь идиотничать, это большой соблазн".
Оговорки затянулись на несколько минут — а слушатели всё продолжали прибывать: зал уже не мог вместить всех, и многим пришлось расположиться у входа. Такого интереса Голышев не ждал — ни к себе, ни к Платонову, даже несмотря на всю уникальность последнего. "Он главный авангардист был наш и главный обновитель языка. Другое дело, что этого повторить никто не может, — объясняет переводчик. — Вся эта корявость и нескладность происходит от ощущения, что человек впервые говорит на русском языке и вообще видит вещи. Он очень образованный человек, к 21 году он был уже крупный воронежский литератор, Канта обсуждал, и на Джойса рецензии [писал], и на Пруста. А тут такой первобытный человек — поэтому его очень любят иллюстрировать Филоновым, такими вот рожами".
"Котлован" проходят в школе — и три четверти людей его не могут прочесть"
Концепция "Открытой лекции" подразумевает свободный монолог автора на близкую ему гуманитарную тему, увиденную через призму личного и профессионального опыта.
За собакой, которой нечего лаять, последуют "некуда жить", "думаешь в голову", "участник безумных обстоятельств", "край согбенных плетней", "ликвидировали вдаль". Интерпретации Голышева оказались совершенно не возвышенными — парадоксы он видит на совершенно прагматическом, ремесленном, бытовом уровне: "Очень многие сокращения, удлинения — они имеют не бюрократический характер, а это вроде стихов. "В тесовом бреду лесов" — во-первых, тут слышно аллитерацию. Во-вторых, на самом деле не тесовом, потому что тёс должен быть до двадцати миллиметров, от силы до двадцати пяти, а леса застилаются досками, то есть вещью более толстой. Но, по-моему, стихи нормальные".
"Слова составляются так, как их нельзя составлять"
Профессионально Платонова Голышев не переводил — хоть и устраивал обратный эксперимент: дома, в кругу близких, с листа делал перевод перевода "Котлована" с английского снова на русский. По его мнению, технически это простой для перевода текст, но смысл неизбежно ускользает: "Что такое "заочно живущий?" То ли его (героя "Котлована" Вощева. — РИА Новости) не видят люди, потому что его уволили только что. То ли он живёт заочно от себя, потому что он, полный жизни, не понял смысла жизни. А у них in absence будет — и всё, ничего это не говорит".
Впрочем, многое в "Котловане" уже неясно и нам: "Стал питаться от максимального класса". Для вас это уходит, а я ещё помню, что был партмаксимум, который в двадцатых ввели, а в 1932-м потихоньку убрали: партийные начальники должны были получать не больше, чем квалифицированные рабочие. Скоро Платонова будут читать во многом как иностранцы. Не надоело ещё?" — вдруг поинтересовался Голышев, и в ответ на довольное "нет" из зала заметил: "Ну да, это развлечение такое. "Передовой ангел от рабочего состава ввиду вознесения его в служебное учреждение" — тут даже комментировать ничего не надо". И рассмеялся сам.
"Негодяи уже в три года негодяи. И их 10% населения"
Вторая важная черта "Котлована" по Голышеву — избыточность языка. "Слова составляются так, как их нельзя составлять. Мы обычно поднимаем стакан, чтобы выпить воды, поднимаем билет, потому что он упал, а у него в половине случаев действие имеет предназначение духовное или психическое, а иногда они просто абсурдны — и имеют такой комический эффект, — объясняет переводчик. — "Убей их! Не позволяется, дочка. Две личности — это не класс". И у этого есть задача — перейти от эмпирического мира к первоосновам. Расширение делается от совершенно беспросветного настоящего к возможному будущему: они строят этот светлый дом, где будут все люди жить".
Причину этих аномалий переводчик видит не в художественном замысле — а в личном опыте Платонова: "Это результат раздвоенности. С одной стороны, он был убеждённый социалист, просто оголтелый: "Для осуществления коммунизма необходимо полное уничтожение живой базы капитализма". И при этом написан "Котлован", может быть, самая страшная книжка из беллетристики. Примерно через семь лет после этого страшного высказывания — а люди так быстро не меняются. Люди вообще не меняются, по-моему, после трёх лет уже, характер остаётся прежним. Негодяи уже в три года негодяи. И их 10% населения, — и, несмотря на смех в зале, продолжил. — Это не эзопов язык, я думаю, что это в организме что-то происходит, что эту невыразимую картину нельзя словами описать. И поэтому повесть мучительная. Это не игра, Шкловский это называет отстранением, когда ты смотришь на это чудными глазами".
Что-то подобное лектор видел и своими глазами — хоть и не в такой жуткой форме: "Набоков сказал, что жизнь имеет тенденцию подражать литературе. Мне приходит в голову история с Дворцом Советов. В 1932-м взорвали Храм [Христа Спасителя], в 1939-м только начали закладку фундамента, в результате в 1960 году построили бассейн "Москва".
Если Голышев видел "Котлован", то видел ли он что-то ему обратное? "Была у вас когда-нибудь надежда на то, что вот оно, светлое будущее, и оно прямо сейчас становится настоящим?" — спросила ведущая «Открытой лекции» Катерина Гордеева. "Ага, дня три. — отрезал переводчик, и зал взорвался смехом. — В 1991 году. Эта надежда — это всё странные какие-то слова. Вы вспомните — когда в России хорошо жили? Но жили! Пока ещё не Африка. И не Антарктида".
"Я читаю только знакомых"
На этом лекция закончилась и начались вопросы из зала. К разговору по телемосту присоединилась петербургский пресс-центр РИА Новости, но и там слушателей в зале волновали похожие вопросы. О современной русской прозе — "Я почти не успеваю читать и читаю только знакомых" — и о любимых зарубежных писателях: "Был хороший писатель Джим Гаррисон, который мне нравился. Рот? Последнюю повесть я читал, довольно слабую. Рушди мне предлагали переводить, но я не стал, мне не показалось это интересным. Макьюэн хороший. Питер Акройд? Мне скучно просто читать. Может быть, они прошли свой пик. Последнее, что мне понравилось, — рассказы Уэллса Тауэра, что-то там новое есть. Но это зависит ещё от свежести мозгов: каждая книжка в молодости — открытие".
"Медиа апеллирует к худшему в человеке"
"Вы уже смотрели интервью Соломона Волкова с Евтушенко?" — снова спросила Гордеева. Бурное обсуждение трёхсерийного документального фильма, только что показанного Первым каналом, не утихало всю неделю. Бенефис Евтушенко получился не слишком корректным по отношению к старому другу Голышева Иосифу Бродскому, но вступаться за него переводчик не стал, а обрушился на авторов: "Я думаю, что это полоскание грязного белья. Кому какое дело?"
"Ну, пока [в национальном эфире] обсуждали больше Пугачёву и Киркорова, а чтобы Евтушенко и Бродского…" — заметила Гордеева. "Ну и их не надо обсуждать! — несмотря на общий смех остался непреклонен Голышев. — Так устроены эти медиа, что они апеллирует к худшему в человеке — к нездоровому любопытству. Я знаю гораздо больше и про их отношения, и про всё — и это совершенно не меняет отношения ни к одному, ни к другому поэту".
"Печень не так играет, как у налима отхлёстанного"
Ещё один вопрос снова коснулся профессиональной области Голышева — и автора, которого он перевёл самым первым, Джерома Сэлинджера. Слушательница из Санкт-Петербурга поинтересовалась, какой перевод ему ближе — много раз изданный "Над пропастью во ржи" Риты Райт-Ковалёвой или менее популярный, но очень близкий к оригинальному тексту "Ловец на хлебном поле" Максима Немцова.
"В перевод Райт-Ковалёвой я заглядывал, Немцова вообще не читал. Мне предлагали участвовать в его осуждении. Не обсуждении, а осуждении, и это не мой бизнес, — объяснил Голышев. — Рита Райт этой феней молодёжной не владеет, она пишет "треклятая горка" — хотя так никто не говорит. С другой стороны, когда ты молодой, ты хочешь эту феню распространить — а потом понимаешь, что это что-то вроде медных денег, это уходит. Тогда говорили "классно", потом это стало почти неприличным, сейчас опять так говорят. Поэтому сравнивать я их буду только для себя, а публично — нет. Чем меньше ты раздражения [в профессиональную среду] приносишь, тем легче жить становится другим, да и тебе тоже. Печень не так играет, как у налима отхлёстанного".
