Этот год для рок-группы "Крематорий" богат на события. Полгода назад вышел первый за пять лет альбом коллектива "Чемодан президента", записанный с абсолютно новым составом музыкантов, а в конце октября группа отправляется в тур в честь своего 30-летия, центральный концерт которого состоится в московском клубе "Известия Hall" 23 ноября. Лидер "Крематория" Армен Григорян рассказал в интервью РИА Новости о том, как группа зарождалась и почему все пришлось изменить, об отношении к музыке и поисках нового звучания, о потоках Ниагары и "улице мечты" с видом на Арарат, а также о будущем "Крематория" и оживших персонажах из его песен. Беседовала Ирина Гордон.
— "Крематорий" находится на пороге 30-летнего юбилея. Вы рассчитывали на то, что путь окажется таким долгим?
— Когда мы начинали, мы не представляли, что доживем до 30-летия. Вообще, было очень смешно, когда все это стало развиваться и приобрело такие масштабы, потому что было каким-то эпатажным студенческим явлением. Но иногда, видимо, когда вы относитесь к чему-то честно и не кривите душой, то это отдает вам что-то обратно. Поэтому не стоит играть с великими чувствами — если вы понимаете, что влюблены в музыку, нужно сделать так, чтобы быть искренне ей открытым и не пытаться с нее что-то поиметь. Только тогда возникает взаимная любовь. Для меня вот музыка оказалась значительно сложнее, чем я думал о ней раньше. На самом деле, это чудесная инстанция, куда меня просто кто-то запустил. И я рад, что туда попал, потому что это волшебство какое-то.
— У нас было три больших этапа в жизни, когда состав менялся. Первый период — андеграундный, акустический, алкогольно-студенческий, когда были друзья-собутыльники. Но в какой-то момент группа стала профессиональной. Вот эта группа просуществовала 20 лет в том же составе, в котором она возникла в 1986 году. Тогда были записаны основные альбомы, сыграно бесчисленное количество концертов и так далее. В какой-то момент мы выяснили, что живем в XXI веке и нужно применять новые технологии, нужно начинать работать с компьютером, нужно пытаться найти те звуки, которые существуют в мировой музыке, и пытаться их синтезировать. Как только начался этот поиск, вдруг выяснилось, что люди, очень хорошо считающие на логарифмической линейке, абсолютно беспомощно смотрят в компьютер, не понимая, что это. Они предлагали дальше работать на логарифмической линейке, потому что она уже знакома и ничего нового не нужно. Между тем после "Мифологии" прошло уже шесть лет, а мы все болтались без студийного движения. Соответственно, нужно было принимать решение. Мы полностью убрали группу, посадили за стол с одной стороны саунд-продюсера, а с другой — аранжировщика и стали сочинять на клавишах альбом "Амстердам". И вот когда он полностью сочинился, мы из вежливости позвали наших старых музыкантов, которые сыграли в трех песнях, а в других песнях сыграли абсолютно другие люди, которые не привнесли в музыку ни одной ноты. Это очень важно, потому что раньше мы давали какую-то свободу. Если мелодии писал я, то в некоторых местах в моем нотном листе было написано free, и каждый играл как хочет. А в "Амстердаме" все было выверено до последней ноты. И когда встал вопрос, что делать дальше, пришлось пожертвовать старыми музыкантами и взять в группу современных людей, которые могли бы воплощать на сцене то, что мы сделали в "Амстердаме", и даже попытаться сделать что-то еще. "Чемодан президента" как раз возник из этого состава. Мы искали людей, они менялись в группе, а сейчас все более-менее устаканилось. Это и позволило записать нам новый альбом. Но не могу сказать, что уверен полностью, что все укомплектовано на сто процентов. Возможно, кто-нибудь еще понадобится со стороны — все же зависит от того, какие приходят идеи и кто может их воплотить в жизнь.
— Вы разогнали старый состав и набрали молодых музыкантов. Сложно ли было находить общий язык с молодежью?
— С точки зрения техники никаких проблем не было, а вот с точки зрения эмоций — да, были. Я пытался сделать "Чемодан президента" живым альбомом. "Играйте живьем, как будто это аналоговая запись, как будто играете на концертах" — вот этого я хотел добиться. И в студии это было очень сложно. Тем не менее мы этого добились. Не было никаких метрономов, никаких компьютеров. Да, потребовалось больше времени. Как сказал мне ударник Андрей Ермолов: "Я был о себе немного лучшего мнения". Но все получилось и получилось достаточно органично. И вот я не знаю, что будет дальше. На сегодняшний день у меня нет никаких идей по поводу нового альбома. И я думаю, что это правильно, потому что когда вы выкладываетесь полностью, ничего не остается, а для того, чтобы сосуд снова наполнился, нужно время.
— Да, вы не изменяете себе — "Крематорий" всегда приходится ждать.
— Слушая некоторых наших музыкантов, которые выпускают чуть ли не по альбому в год, я понимаю, что каждый раз это одно и то же, хоть и с разным названием или обложкой. Но, в общем-то, никаких шагов вперед не происходит. Мы всегда старались сделать так, чтобы новый альбом не повторял то, что было раньше. С каждым годом найти что-то новое все сложнее, поскольку за спиной уже и так достаточно большой багаж.
— Сейчас в группе вы царь и бог: как скажете, так и будет. Не одиноко?
— В какой-то момент это было так, а сейчас — не совсем. Понимаете, если человек пишет музыку и текст, он уже представляет себе аранжировку. Если ты пишешь все сам, то в какой-то степени ты должен быть маленьким диктатором, этаким Франко. Иначе не получается. Если начинаешь отпускать вожжи, то получается анархия, а она ни к чему хорошему не приводит. Единственное, что нужно — позволить музыкантам отойти от некоторых штампов, которые непременно существуют внутри, и сделать что-то новое. Это вот приветствуется. Поэтому я считаю, что у любого музыканта должен быть свой собственный проект. У нас люди играют в западных командах этно или еще что-то — это важно, чтобы потом все это привнести в группу.
— Вы не боялись, что многие поклонники не поймут и не примут новый "Крематорий"?
— То же самое мне говорили, когда вышел альбом "Амстердам", и тогда я тоже не знал, что ответить. Да, конечно, прошел такой водораздел, который разъединил старых поклонников и новых. Любители "Безобразной Эльзы", "Маленькой девочки", "Зомби" и так далее отнеслись к "Амстердаму" достаточно холодно. Но со временем все стало сплетаться воедино. Сейчас на концертах, когда мы играем песни с "Амстердама" и "Чемодана", видим у сцены молодые лица, а когда играем вещи прошлых лет — в этом же зале активизируются "старички". Последний наш альбом о проблемах в обществе. Он сделан по принципу застолья, когда за столом сидят несколько приятелей и каждый из них рассказывает что-то — один говорит о неправильности устроения мира, второй — о проблемах в семье, третий — о нападении на него вервольфа. Каждый говорит о том, что сейчас витает в воздухе. И это без слов понимает молодое поколение, которое отказалось от зомбоящика и создает собственное мнение благодаря информации в интернете, где ее больше. С ними проще. А нашему поколению нужен конкретный рассказ, как, например, в "Безобразной Эльзе". На концерте мы должны удовлетворять абсолютно всех, так что сейчас мы как раз нашли золотую середину.
— Судя по всему, вы не скучаете по "Крематорию" прошлых лет?
— Это правда. Иногда оборачиваешься назад, но взгляд на прошлом не останавливается. То, что было сделано, было сделано в свое время совершенно неосознанно. Мы некоторые вещи делали, не понимая, что мы делаем. Но если до сих пор находятся в новом поколении люди, которым это нравится, которые дают старым песням новые трактовки, которые ты туда не закладывал, значит это уже сила песен. Значит, они прошли через время и пространство. Я вспоминаю крик редактора "Мелодии" Ольги Глушковой, которая услышала "Маленькую девочку": "Это не песня! В песне обязательно должен быть припев! Песни без припева не существует!". А рядом сидела Валентина Толкунова, которая согласно кивала: "Да-да, в песне припев необходим". Но эта песня живет до сих пор. То есть какие-то отходы от стандартов, от тупого сонграйтерства "куплет-припев-проигрыш" — это все происходило революционно, без всяких схем. И теперь уже не я играю эти песни, а они играют мной.
— Расставание с музыкантами, рядом с которыми вы были 15-20 лет бок о бок, стало болезненным?
— Конечно. С некоторыми из них удалось сохранить теплые отношения, некоторые поняли меня через некоторое время. С другой стороны, хочется быть добреньким-хорошеньким, но в какой-то момент нужно сделать шаг вперед, если хочешь развиваться. А для этого нужно менять окружающую среду. Я понял, что нельзя дальше играть с музыкантами, поскольку ничего нового с ними я уже не сделаю. А в душе у вас поток, требующий перемен. В этот момент приходит осознание, что единственный выход – это все разрушить, разрубить этот гордиев узел одним ударом, не выясняя отношений. Поймут — поймут, нет — нет. Иначе жизнь не интересна. Нужно заставить себя быть счастливым.
— Вам удалось стать счастливым?
— Да, удалось. Когда вы пять лет находились в поисках, а потом все получилось – это счастье. Это даже не только музыка. Из этого творческого ствола вырастают новые ветви — появилась архитектура, живопись. Я никогда не думал, что, нарисовав дом на бумажке, смогу воплотить его в реальности. Но так произошло. И это получилось только потому, что я освободился от сковывающих меня пут. Свободный выдох просто необходим, и вот тогда открываются новые двери. Некоторые боятся открыть эти двери, потому что непонятно, что ждет за ними – тогда получается группа "Машина времени".
— Кстати, к вопросу об архитектуре — нет опасности, что мы потеряем группу "Крематорий" и приобретем взамен нового архитектора?
— Нет, что вы?! Просто когда в детстве родители отвозили меня на дачу, я выдерживал там не больше двух-трех дней — мне нужен был город, его шум, его суета. Но, видимо, с возрастом пришло желание созерцать. Это началось в Америке, когда я вдруг понял, что нельзя взять и быстро пройти мимо Ниагары. Я часа два сидел и рассматривал ее, осознавая эту мощь — сто тонн воды обрушивается в одну секунду. Это же невероятно. Так же нужно смотреть на Килиманджаро, Арарат или Великий каньон. И тяга к созерцанию побудила меня найти красивое место в Армении с волшебным библейским пейзажем, которое оказалось в еще недостроенном поселке. Сначала я построил там дом, а потом решил выкупить всю улицу, где появились дома по моим проектам.
— То есть вам удалось построить улицу своей мечты?
— Точно, Love Street, как у Моррисона.
— Несмотря на то, что вы явно не хотите возвращаться к прошлому, позовете ли вы на празднование юбилея старых музыкантов?
— Да, мы хотим пригласить на московский концерт наших старых музыкантов. По крайней мере, основных. У нас их 50, так что всех позвать невозможно, но будут Андрей Сараев, Сергей Третьяков, Славик Бухаров, может быть, Владимир Бурхель. То есть те люди, которые внесли очень серьезный вклад. Что же касается этого концерта и всего тура, так уж исторически сложилось, что мы празднуем каждую пятилетку, поэтому и тут мы будем отмечать не столько 30-летие, сколько очередные пройденные пять лет. Соответственно, в это время мы играем в тех местах, в тех клубах, с которыми мы познакомились. И в этом году мы придумали такую историю, как чествование наших музыкантов. Вот, например, будем выступать в городе Торез Донецкой области, где родился наш звукорежиссер, в Виннице будет концерт, который мы посвятим нашему скрипачу, доедем до Севастополя, Алма-Аты и так далее.
— Для каждой новой программы вы придумываете что-то необычное — то длинноногие девушки ходят по сцене, то модельеры для вас создают нереальные головные уборы. Что будет на этот раз?
— Мы придумали оживление персонажей наших песен. Появятся живые Эльза, Таня, Кондратий. Даже "Микроб Бондарчук" с последнего альбома — у нас несколько маленьких микробиков выйдут на сцену и будут петь арию микробов. Это будет некий спектакль, на котором запланирован специальный видеоряд. Раньше, когда мы пытались сделать какое-то наше видеопредставление песни, у нас было очень много проблем с поклонниками, которые говорили, что мы навязываем им свое видение песни, когда у нее очень много разных интерпретаций. Мы нашли психолога, которому поставили задачу сделать так, чтобы некая абстракция выдавала несколько восприятий песни. Мы с ним придумали некий алгоритм, который потом мы передали нашему другу Антону Поснову — киношнику, который это изобразил с помощью компьютера, иногда документальных кадров — то есть то, что психологически должно воздействовать на человека, но не перегружать его восприятие песни. Вот такая "загогулина", как говорил Ельцин.
— А шляпу сжигать будете?
— Постараюсь. Там, где не будут против пожарные, мы обязательно это сделаем. Будем надеяться, нигде проблем не будет.
— В одном из интервью вы говорили, что каждый концерт для вас — это новое произведение: роман, детектив, утопия. Каким вы видите юбилейный концерт?
— С тех пор, как появился "Амстердам", мы играем все концерты без плей-листа. Как правило, кладутся две бумажки с названием песен, чтобы я не забыл, но сама колода карт тасуется все время по-новому. Это, конечно, зависит от места проведения концерта, от зрителей, от их настроения, которое меняется от погоды, от континентов, где мы играем и так далее. По сути, можно назвать наши концерты неким спектаклем, где мы — актеры, играющие какие-то роли, но это — виртуальная пьеса без автора, поэтому мы не знаем, какой будет финал. Сами артисты тут определяют, что же будет в конце — комический, трагический или какой-то другой финал.
— Насколько длительным будет юбилейный тур?
— Мы ведем сейчас переговоры о гастролях в Америке, Канаде, Китае, Сингапуре и так далее. Стран очень много, но я очень плохо переношу длительные перелеты и преодоление часовых поясов, а особенно возвращение назад. Смена часовых поясов ужасно сказывается на сне. Существует некая фобия, которая не позволяет выезжать на дальние расстояния. Сейчас будет Украина, попробуем доехать до Израиля. Где-то до декабря будет такой круг, очерченный не столько географией, сколько этой фобией. А уж потом посмотрим.
— Вы уже решили, куда будет двигаться "Крематорий" после юбилейных гастролей?
— Не знаю, что будет с "Крематорием", но раскрою вам одну тайну. Я очень плохо запоминаю сны, но один сон мне запомнился настолько четко, насколько я четко сейчас вижу вас. Итак. Я не очень молод, но и не стар. Рядом сидит большая собака — сенбернар, по всей видимости. У нее на шее висит бочонок с коньяком. У меня зажженная сигара. Я качаюсь в шезлонге и смотрю на снега Килиманджаро. И эта картинка была очень яркой. И сейчас вдруг я обнаружил, что нахожусь примерно в этой ситуации, только вместо шезлонга у меня кресло, вместо собаки — кот, вместо конька — вино, курить я бросил, а вместо Килиманджаро — Арарат. Во всяком случае, ограничение своего жизненного пространства такими созерцательными моментами — это то, что мне сейчас очень нравится. Благо, что это лето я провел в Москве практически в качестве гастролера — приезжал и уезжал обратно в Армению. За это время я научился выращивать плющ, у меня прекрасно получается стричь газоны и я прекрасно играю в мини-гольф. И это времяпрепровождение мне очень нравится. Это счастливое состояние. Думаю, я и закончу эту жизнь как-то так — в кресле, глядя на горы.
— Звучит чудесно, только в этом рассказе я не увидела место группе "Крематорий"…
— Я вижу. На сегодняшний день я представляю, что этот ансамбль будет играть в свое удовольствие. И он будет так играть концерты, чтобы не превращать то, что мы называем искусством, в ремесло. Мы сделаем все, чтобы не устать от этой музыки. Может быть, будет меньше концертов, но обязательно, когда мы выходим на сцену, мы должны получать удовольствие. К тому же, когда вы приезжаете с площадки для гольфа, и испив хорошего вина, вы получаете абсолютно другое удовольствие от выхода на сцену, нежели колесив по городам без устали. А играть без удовольствия — это, как говорится, "пиво без водки — деньги на ветер".
