Анна Банасюкевич
Вообще, не так давно открытая Малая сцена театра Наций обнаруживает, судя по нескольким выпущенным здесь премьерам, завидную концептуальность: камерное пространство и относительно небольшое количество зрительных мест позволяет рискованные шаги. Позволяет эксперимент — и формальный, и содержательный. Тимофей Кулябин ставил здесь кровавую, нелицеприяютную "Электру" в пространстве современного аэропорта, Дмитрий Волкострелов погружал зрителей в плотную связь неигрового текста Павла Пряжко. Филипп Григорьян, известный своей склонностью к перфомансу, поставил в этом пространстве вполне себе драматический, но яркий и резкий, спектакль по сложно сконструированной, лихо скачущей по десятилетиям, пьесе. Майенбург, срифмовавший в своем тексте историю семьи с историей дома, по сути, написал о вранье — о вранье наследственном, об историческом сбое с замедленным действием: политизированная легенда дедов, прикрыв детей, рассыпалась, завалив внуков.
На сцене — несколько похожих шкафов, варьируются только детали (сценография Филиппа Григорьяна, художник по костюмам Галя Солодовникова). На полке центрального, того, что стоит посередине сцены, стоит телевизор — это "настоящее" пьесы, 1993 год. Действие, охватывающее почти шестьдесят лет, "зазерняется" в нескольких точках — кроме 1993-го, 1935, 1945, 1953, 1978. Игровая площадка — искусственный, кислотного цвета, аккуратный газон, у каждого шкафа — столик, под столиком и стульями насыпан гравий, на авансцене — тоже не скрывающая своей пластмассовости клумба: родедендроны да комья земли. Здесь когда-то зарыла семейные реликвии семья, рванувшая из ГДР в ФРГ: камень, которым фашиствующие молодчики разбили окно в "еврейском доме", и значок в форме свастики, принадлежавший деду.
Ханна (Лиза Арзамасова), насупленная девочка в короткой юбке и с синтезатором под мышкой не хочет здесь жить — этот старый дом в постсоветской Германии ей не знаком и пахнет чужими людьми. Ее бабка (Анна Галинова) — выжившая из ума старуха в ночнушке, с растрепанными седыми завитушками, залезла под стол: военная сирена, воющая в ее голове, вырывается наружу, заливает собой сцену и зрительный зал. Старуха молодеет у нас на глазах, в ее взгляде появляется цепкость и притворство, а походка становится упругой и осторожной — действие переносится в 1935. Немецкие молодые супруги покупают дом своих еврейских приятелей. Грациозная, блаженно-сдержанная Кларисса (Марьяна Кирсанова) сладко улыбается новой хозяйке, но несколько сцен спустя явится на сцену, сжимая в руке увесистый топор. Где-то за стенкой немецкий доктор за бесценок покупает шикарный дом своего бывшего начальника, торгуется, пользуясь безвыходным положением спешно собирающих вещи хозяев. Кларисса уничтожает пианино — новым владельцам оно все равно ни к чему. Безмолвным наблюдателем ходит вокруг них девочка в короткой юбке с синтезатором под мышкой. Кларисса выхватывает инструмент и долго, с оглушительным треском, крушит его об стол: куски пластмассы и клавиши летят в первые ряды.
Женщины разных поколений не покидают сцену: даже те, кто еще не рожден, становятся молчаливыми наблюдателями событий, не желающих отправляться в архив. Человек, еще не увидевший свет, помечен бременем прошлого как первородным грехом — не сделав и шага, уже придавлен чужой виной. Ханна никогда не знала своего дедушку, но его история присутствует в ее жизни: сначала как предмет школьного сочинения на тему "мой пример для подражания", потом как предмет тайного стыда.
Семейная легенда складна и живуча: в 1935-м в Германии евреям стало небезопасно, и молодой доктор по имени Вольфганг благородно согласился помочь своим, попавшим в беду, друзьям. Дал денег на дорогу семейству Щварцман, купив уже ненужный им дом. Дедушка не был борцом с режимом, но был честным и великодушным, а погиб по глупой случайности: в последний день войны высунулся из окна поприветствовать русских освободителей и был сражен шальной пулей. Шварцманы же уехали, а грациозная Кларисса стала коллекционером и галеристом, благополучно проживает в Нью-Йорке. Эта складность, приторность семейной легенды, легкая неуверенность старших в деталях рождает в юной Хане подозрение. Где-то в глубине маячит призрак дедушки — в спектакле Григорьяна этому персонажу не оставлено права на оправдание: Кирилл Вытоптов в фашистском мундире играет почти карикатуру из агитационных фильмов — лихо взмахивает безупречной косой челкой, сверкает подкрашенными глазами, движется почти в опереточном рисунке, "озвучивая" прощальное письмо жене.
Впрочем, и всем остальным героям злого спектакля Григорьяна не свойственны полутона — ни сумасшедшей бабке с бессмысленными равнодушными глазками, ни ее дочери (Ольга Баландина) — роскошной блондинке с дежурной надменной улыбкой. У каждого есть своя функция — Стефани (Ксения Орлова), молодая рокерша в косухе с растрепанными волосами, приходит в этот буржуазный дом как возмездие. Совсем недавно она жила здесь, пока из западной Германии не вернулись бывшие хозяева, разрушив случайно ее хрупкое благополучие. "Я пришла мешать", — хрипло заявляет она, и с этим возгласом в 1993-й год врывается прошлое.
Легенда сыпется на глазах, девочка цепляется за ее осколки, но неприятная правда, озвученная безумной, умирающей бабкой, заставляет ее сжиматься в комок. Спектакль обрывается резко, истошным криком, не даря спасительной иллюзии на примирение и покаяние.
