Автор: Глеб Морев
Вторая половина 1980-х годов – после объявления М.С. Горбачевым в феврале 1986 года политики "гласности", возвращения из горьковской ссылки академика А.Д. Сахарова в декабре 1986 года и освобождения политзаключенных зимой-весной 1987 года – отмечена резким ростом количества общественно-политических изданий в СССР. По условиям того времени, до выхода нового Закона о печати в 1990 году и фактической отмены цензуры, большинство из них были "неофициальными", относившимися к так называемому Самиздату, широко распространившемуся в СССР с начала 1970-х годов. Количество самиздатских журналов и газет к 1990 году исчислялось сотнями, они издавались по всей стране, во всех советских республиках. Первыми и самыми заметными медиа в этой нише стали московские издания, основанные в 1987 году – журнал "Гласность" под редакцией Сергея Григорьянца и газета "Экспресс-Хроника" под редакцией Александра Подрабинека.
Дмитрий Волчек (1964, Ленинград) – писатель, переводчик, журналист, издатель. В 1982-1983 годах редактировал ленинградский самиздатский литературный журнал "Молчание", с 1985 года – главный редактор "Митиного журнала". С 1988 года – сотрудник московской, а затем мюнхенской (с 1993 года) и пражской (с 1995 года) редакции "Радио Свобода". Живет в Праге.
В 1987-1990 годах входил в состав редакции журнала "Гласность".
Общественно-политический журнал "Гласность". Справка >>
- К середине 80-х вы были уже самиздатчиком со стажем — издавали и редактировали в Ленинграде "Митин Журнал". Как вы перешли от литературного к политическому самиздату?
Один второстепенный советский диссидент рассказывал мне, как в 1954 году в ленинградском кинотеатре смотрел кинохронику и заплакал от счастья, когда увидел американские самолеты, бомбящие Корею. Ну вот примерно такие же взгляды были и у меня, хотя эстетически я был отпетым хулиганом и "Митин журнал" был по тем временам вполне хулиганским изданием, противостоящим не только советским литературным правилам, но и серьезности подпольной литературы. Сегодня это кажется странным, но тогда такие представления были у многих: с одной стороны, левее некуда, с другой – железобетонный антикоммунизм, обожествление Рейгана и Тэтчер. Так что, когда Сергей Иванович Григорьянц предложил мне работать в "Гласности", я сразу же согласился.
Сергей Григорьянц о "Гласности" и кадрах: "Вот почему я позвал Митю Волчека" >>
Это был действительно великий проект: не скрываясь, делать большой международный политический журнал без цензуры, причем в первую очередь давать слово диссидентам, которых Горбачев освободил из тюрем и лагерей. Идея отважная (Григорьянц вообще бесстрашный человек) и изрядно напугавшая тогда не только консерваторов, но и легальных либералов – многие ведь боялись, что такие радикальные, не согласованные с Кремлем инициативы затормозят перестройку.
- Что значило для гражданина СССР в 1987-88 годах быть сотрудником журнала "Гласность"?
Интереснейший опыт постижения страны. Люди в моем окружении хоть и ненавидели Советский Союз, но ничего толком о нем не знали. В нашем мире главной претензией к власти по большому счету было то, что она не разрешает печатать "Роман с кокаином" и стихи Елены Шварц. Я уже годам к двадцати прочитал миллион запрещенных книжек – от Солженицына до Ильязда, и у меня был доступ (через дипломатов) к эмигрантской периодике: и "Континент" регулярно появлялся, и "Грани", и "Посев", и даже свежие номера парижской "Русской мысли" приходили с небольшим запозданием. В те времена негебешных людей, читавших тамиздат в таких количествах, не набралось бы и сотни. Но все равно это были буквы на бумаге, а смысл и устройство страны мы не понимали. В "Гласности" я впервые страну увидел.
Гонимые баптисты из Находки и борцы за независимость Литвы, жены арестованных членов комитета "Карабах" (в том числе и будущего президента Армении), крымские татары и айсоры, Свидетели Иеговы и хиппи, еврейские отказники, кришнаиты, анархисты, социалисты, монархисты и оккультисты – я даже не мог представить, насколько велика подпольная империя и как много людей, которых в брежневские и андроповские времена подавляла система.
Не профессиональных диссидентов, а обычных правдоискателей, о которых в Москве и на Западе никто не знал. Среди дел, которыми я занимался, была история молодого человека из Казани, разоблачителя коррупции: его посадили в местную психбольницу, пытали там, а потом выбросили из окна. Его друзья принесли фотографии истерзанного трупа. Сейчас это никого не удивит, но тогда казалось поразительным: разумеется, подобных сюжетов даже в самых передовых легальных изданиях – "Огоньке" и "Московских новостях" – не было. Помню юрисконсульта из глухой провинции, который решил эмигрировать, стал добиваться выездной визы в ОВИРе, и его избили так, что он ослеп. Или полковника из Киева, который повздорил с какими-то генералами и просидел в одиночке семь лет без приговора. И подобных историй были сотни: люди как-то узнавали адрес редакции, приезжали, приносили документы. Мы работали на даче Григорьянца в Кратово, потом там попытались провести первый съезд Демократического союза, и нашу редакцию разгромила милиция и КГБ – все бумаги и вещи конфисковали, даже мои ботинки украли. Конечно, было ясно, что могут в любой момент арестовать, и слежка была постоянная, но я бы не сказал, что мы боялись: наоборот, был невероятный азарт игры с монстром, который вскоре утомился и подох.
- Насколько тогдашняя работа журналиста-информационщика соответствовала принятым сегодня стандартам?
Сравнивать время, когда самым передовым средством коммуникации был телефакс, с сегодняшним днем вообще невозможно. Но когда во всех редакциях еще стучали машинки "Ятрань", в "Гласности" уже появились компьютеры. Так что меня могут избрать королем русских хипстеров – думаю, что я был первым человеком в СССР, который работал на "Макинтоше" и на одном из первых лэптопов Toshiba T1000.
Помимо журнала, мы делали информационные бюллетени – первым делом отправляли их Алику Гинзбургу в Париж. Он печатал наши сообщения в "Русской мысли", получали их посольства и западные корреспонденты в Москве. Журнал переводился на английский в Нью-Йорке, и Григорьянц часто проводил пресс-конференции, особенно в разгар Карабахского кризиса; у нас были видеозаписи митингов в Степанакерте и Ереване, иностранцев туда не пускали, так что мир узнавал о том, что там происходит, благодаря "Гласности".
- Неофициальный статус "Гласности" — мешал или способствовал получению информации?
Разумеется, власти старались сделать все, чтобы информации у нас было меньше. Тогда возникли технологии, которые сейчас применяются каждый день в интернете: например, вбросы фальшивых сведений для того, чтобы западные корреспонденты нам не доверяли (так нам подкинули завышенные данные о жертвах погромов в Сумгаите). Активность "Гласности" обсуждалась в ЦК КПСС, и очевидно, что в КГБ десятки людей занимались только тем, что нам мешали. Всё прослушивалось и просматривалось. Хотелось бы когда-нибудь прочитать досье, которые они составляли в те годы: должно быть захватывающее чтение.
- Кого из ярких авторов и сотрудников "Гласности" вы могли бы назвать сегодня?
Мне очень повезло: я познакомился в "Гласности" с Григорием Соломоновичем Померанцем.
Писал для журнала Василий Селюнин, один из лучших публицистов той эпохи. Работали в редакции бывшие политзаключенные Андрей Шилков и Алексей Мананников. Бесстрашные Ася Лащивер и Нина Петровна Лисовская много сделали для того, чтобы журнал существовал.
Но ярчайшей фигурой был сам Сергей Иванович Григорьянц – не только политик, но и один из самых значительных в Москве коллекционеров. Большая часть его собрания была конфискована, но кое-что сохранилось, так что наша работа проходила в удивительных декорациях: среди работ русских и украинских авангардистов, старинных икон и драгоценных рукописей – у Григорьянца хранились письма Наполеона, автограф Пушкина, страницы из блокнота Хармса и бог знает что еще.
Поразительно, что Сергей Иванович уже тогда говорил, что к власти неизбежно придут спецслужбы. В конце 80-х годов, еще до распада СССР, предвидел Путина. Ему мало кто верил, но он оказался прав. Конечно, никто из нас не мог вообразить, в какой жалкий водевиль превратится политическая жизнь через 25 лет и какие персонажи окажутся у власти. И еще одного мы не предвидели. Казалось, что после крушения коммунизма, история сопротивления 80-х годов станет общеизвестной и прославленной. Никому и в голову не могло прийти, что наш опыт будет забыт и интересоваться им станут разве что два десятка архивистов в иностранных университетах.
